"Борис Андреевич Лавренев. Ветер (Повесть о днях Василия Гулявина) " - читать интересную книгу автора

булочной, разбрызгав стекла.
А с грузовика, обозлясь, матросы из наганов и браунингов по казакам и:
-тах
-пах
-тах
-тах.
Но казаки уже рядом, и лезут в машину лошадиные пенные морды.
- Слазь... песьи фляки!
- Большевицкие морды!
- Шпиёны!
Окружили и тащат с грузовика за что ни попало.
Изловчился Василий, прыгнул на тротуар и побежал, пригибаясь, к
переулочку.
А сзади донская кобыла по торцам:
-цоп
-цоп.
Оглянулся на бегу: скачет черный сухонький офицерик и шашку заносит
На ходу поднял Василий наган и - трах!
Промазал. Над головой жарким дыханием метнулась злая кобылья морда.
Свистнула шашка, в затылок резнула несносная боль, а торцы мостовой стали
сразу огромными, близкими и с силой влипли в лицо
Очнулся Гулявин в чужой квартире. Подобрали какие-то курсистки,
пожалели
И середь буржуев добрые люди бывают.
Лежал в столовой на оттоманке, а хозяйский сын, студент-медик
забинтовывал голову.
Увидел, что Василий открыл глаза, и сказал, присвистнув.
Фуражка спасла Не будь фуражки - пропасть бы башке! - И добавил
нравоучительно: - Нехорошо бунтовать! Верите всяким немецким наемникам.
Помрачнел Гулявин. Встал, шатаясь, с оттоманки, поднял с пола надвое
распластанную, залитую кровью бескозырку.
- Что помогли - на том спасибо. А насчет бунта, так это еще не все.
Дальше чище будет! Только не моя уже башка пропадет! Прощайте!
И вышел.
Но, придя в Совет, почувствовал себя плохо от потери крови, и пришлось
поехать в лазарет.
Неделю провалялся в лазарете, пока совсем затянулся длинный розовый
шрам от шашки через весь затылок.
А когда оправился, назначил его комитет инструктором по обучению
Красной гвардии на металлический завод.
Стал Василий с интересом приглядываться к заводу. Заводских мало знал,
больше понаслышке.
Вырос в вологодской глухой деревне, на рыбачьем деле, по деревням шла
молва, что фабричные - лодыри, охальники и пьяницы.
Из деревни на фабрику шли одни горькие сивушники либо чистые
голодранцы.
А на заводе увидел людей копченых, суровых, медленно, но крепко
думавших и знавших обо всем куда больше, чем он сам, Гулявин.
И пришлись заводские ему по сердцу так, что скоро со своего дивана из
Совета переехал Василий совсем на квартиру к старику фрезеровщику.