"Борис Андреевич Лавренев. Ветер (Повесть о днях Василия Гулявина) " - читать интересную книгу автора

погашенными огнями.
Позднею осенью и зимой над морем мечется неистовствующий, беснующийся,
пахнущий кровью, тревожный ветер войны.
Ледяной липкий студень жадно облизывает борты стальных кораблей, днем и
ночью следящих жесткими глазницами пушек за туманным западом, пронизывающих
черноту ночей пламенными ударами прожекторов.
В наглухо запертом вражескими минами водоеме беспокойно мечется вместе
с ветром обреченный флот.
В наглухо запертых броневых мышеловках мечутся в трехлетней тоске
обезумелые люди.
Осень... Ветер... Смятение...
Балтийского флота первой статьи минер Гулявин Василий - и ничего
больше.
Что еще читателю от матроса требуется?
А подробности вот.
Скулы каменные торчат желваками и глаза карие с дерзиной. На затылке
двумя хвостами бьются чернью ленты и спереди через лоб золотом:
"Петропавловск". Грудь волосами в вырез голландки, и на ней, в мирное еще
время, заезжим японцем наколоты красной и синей тушью две обезьяны, в позе
такой - не для дамского деликатного обозрения.
Служба у Гулявина мурыжная, каторжная. Сиди в стальном душном трюме,
глубоко под водой, в самом дне корабля, у минного аппарата, и не двинься.
Воняет маслом, кислотами, пироксилином, горелою сталью, и белый шар
электрической лампочки в пятьсот свечей прет нахально в глаза.
А что наверху творится - не Гулявина дело. Всадят в дредноут десять
снарядов под ватерлинию или мину подпустят, а Гулявин, в трюме засев, и не
опомнится, как попадет морскому царю на парадный ужин.
Помнит Василий об этом крепко, и от скуки, на мину остромордую сев,
часто поет про морского царя и новгородского гостя Садко матерную
непристойную песню.
Три года в трюме, три года рядом с минным погребом, где за тонкой
стеной заперты сотни пудов гремящего смертного дыха.
С этого и стал пить запоем Василий.
Война... Заливку достать трудно, но есть в Ревеле такая
солдатка-колдунья. Денатурат перегонит, и получается прямо райский напиток
для самых деликатных шестикрылых серафимов. Одно слово - ханжа.
Но пить опять же нужно с опаской, - потому если, не приведи, в походе
пьяное забвение окажешь, - расправа короткая
В какую ни будь погоду, на каком ни есть ходу привяжут шкертом за руку
и пустят за борт на вытрезвление. Купайся до полного блаженства.
Потому и приучился Гулявин пить, как и все прочие, до господ офицеров
включительно, по-особенному.
Внутри человек пьян в доску, а снаружи имеет вид монашеской трезвости и
соображения даже ничуть не теряет.
Но только от такой умственной натуги и раздвоения организм с точки
сворачивает, и бывают у человека совершенно неподходящие для морской службы
видения.
И нажил себе Гулявин ханжой большую беду с господином лейтенантом
Траубенбергом.
Нож острый гулявинскому сердцу лейтенантовы тараканьи усы.