"Дэвид Герберт Лоуренс. Прусский офицер" - читать интересную книгу автора

слова будут лишь шумом, который собьет его с толку, и глаза ее, глядя на
него, не будут его видеть. Она шла через поле, на противоположный конец. Он
стоял прислонившись к дереву.
Когда он наконец отвернулся и посмотрел вдоль длинной, редкой рощицы,
которая понизу уже начала заполняться тьмой, он увидел горы в чудесном
освещении, совсем недалеко; они светились. За мягкими серыми очертаниями
первой гряды поднимались бледно-серые в золоте вершины, чистым,
расплавленным золотом светился снег. Они в безмолвии блестели, такие
неподвижные, мерцая в небе, словно сотворенные из чистого вещества самого
неба. Он стоял и смотрел на них с озаренным лицом. И чувствовал, как,
подобно золотистому, искрящемуся мерцанию снегов, в нем разгорается жажда.
Он стоял и, не отрываясь, смотрел, прислонясь к дереву. А потом все
растворилось в пространстве.
Ночью без конца полыхали молнии, озаряя все небо белым светом. Должно
быть, он снова пустился в путь. В какие-то мгновения мир висел вокруг него
сизой пеленой, поля - ровное, блестящее полотнище серо-зеленого света,
скопище темных деревьев, на белом небе - гряда черных туч. Потом, словно
ставня, упала тьма - ночь вступила в свои права. Слабое трепетание едва
различимого мира, который никак не мог вырваться из тьмы! .. Затем по земле
опять разлился бледный свет, проступили темные очертания предметов, над
головой повисла гряда облаков. Мир, как призрачная тень, на миг погружался в
полный мрак, неизменно возвращаясь затем целым и нерушимым.
А внутри у него разрастался болезненный, лихорадочный бред - мозг его
открывался и замыкался, как сама эта ночь . . . потом временами судороги от
ужаса: что-то уставилось из-за дерева огромными глазами . . . потом долгий,
мучительный марш, когда от солнца свертывалась кровь . . . потом острая боль
ненависти к капитану.
Утром он, без сомнения, проснулся. Потом его мозг воспалился, терзаемый
одним-единственным ужасом - жаждой! На лицо падал солнечный свет, от
влажной от росы одежды поднимался пар. Он вскочил как одержимый. Прямо перед
ним бледный край утреннего неба пересекали горы, голубые, прохладные,
нежные. Только они ему нужны, только они, ему хотелось отделиться от себя и
слиться с ними. Они не двигались, стояли неподвижные и мягкие с белыми,
нежными прожилками снега. Он стоял неподвижно, обезумев от страдания, с
хрустом сжимая руки. Потом в пароксизме боли начал кататься по траве.
Он лежал неподвижно, словно в мучительном сне. Жажда словно бы
отделилась от него и существовала сама по себе, как единственная
необходимость. Потом боль, которую он испытывал, тоже отделилась от него.
Потом еще груз его тела - тоже что-то отдельное. Он распался на множество
всевозможных отдельных существ. Их соединяла какая-то странная, мучительная
связь, но они все дальше тянули в разные стороны. Потом они все разлетятся.
Солнце, сжигавшее его с высоты, подтачивало и эту связь. И все они полетят,
полетят в вечную пустоту бездны. Потом вновь возвратилось сознание.
Приподнявшись на локте, он уставился на мерцающие горы. Они тянулись рядами
там, между небом и землей, совсем неподвижные, дивные. Он смотрел, не
отрываясь, покуда не почернело в глазах. И казалось, горы, встававшие там в
своей красе, такие чистые и прохладные, владеют тем, что навсегда утратил
он.

IV