"Александр Герасьевич Лебеденко. Восстание на 'Св.Анне' " - читать интересную книгу автора

- Никак нет, просто так. - И он собирался уйти.
- Погоди, Андрей! - сказал я. - Скажи мне, зачем делал это?
- Зачем делал, затем и делал, - сказал он грубо. - А только знайте, -
выкрикнул он высоким, срывающимся голосом, - донесете - не я один... Тут вам
и придется!.. Генриха сгубили... - Он резко повернулся ко мне спиной и
зашагал на бак.
"Генриха? - подумал я. - Это, вероятно, он о Касе".
Я пошел к себе в каюту и лег на койку. Надо было привести в порядок
мысли. Я вспомнил все происшествия прошедшей ночи, и только теперь мне стало
ясно, какая опасность грозила кораблю. Я представил себе разбитый взрывом
корабль: доски, ящики, бочонки, обломки бревен несутся по волнам, тонут
люди, - и о судьбе, постигшей команду океанского судна, быть может, никто и
не догадался бы. Только теперь я понял, что спас человека, готовившегося
стать нашим убийцей.
Конечно, я спас Андрея не потому, что хотел совершить хороший поступок.
Не из страха и не из любви к Андрею. О том, что он ненавидит белых, я в то
время мог только догадываться, да и то, пожалуй, потому, что без малого все
команды судов на Севере считались красными. Недаром единственное военное
судно правительства Северной области броненосец "Чесма" - старая калоша -
был разоружен по приказу главнокомандующего генерала Миллера. С него свезли
на берег все снаряды, и у пушек были отвинчены замки. Белые власти боялись,
как бы матросы в один прекрасный день не запалили по городу и не превратили
бы дряхлую "Чесму" в архангельскую "Аврору".
Сам я о большевиках думал тогда, что это враги моей родины, но и к
белым у меня душа не лежала. Сын сверхсрочного матроса, я хорошо знал
офицеров, особенно морских, так называемую военно-морскую "белую дворянскую
кость". Толкаясь по тылам белых армий, по южным и северным портам, я
убедился в том, что белым не победить красных. За красными шли массы, у них
были порыв и вера в свое дело, крепкая организация, железная дисциплина, а у
белых - всюду был развал, офицеры гонялись за чинами, пьянствовали,
развратничали и неумно, неосмотрительно свирепствовали по деревням и в
захваченных рабочих центрах. Но тогда я еще и не думал о переходе к красным.
Не выдал я Андрея потому, что стало мне жаль парня. Я помешал ему совершить
страшное дело, на которое он, по-видимому, смотрел, как на подвиг, но выдать
его я не захотел.
Конечно, по долгу службы я не должен был этого делать. В жестокой
борьбе - жалости не место. Но все дело в том, что вера моя в белое движение
была уже сильно поколеблена. В офицерах и капиталистах я перестал видеть
спасителей России, а вместе с этим улеглась, утихла и ненависть моя к
большевикам.
С такими мыслями вышел я опять на палубу, когда ранняя северная
февральская ночь опускалась на волнующееся море. Берега отодвинулись во
тьму. Снежные вершины слились с серыми подножиями скал. Дальний маяк мигал
едва заметно, и неподалеку медленно проплывал небольшой одинокий айсберг,
пригнанный сюда ветрами от глетчеров Шпицбергена или, быть может, даже от
берегов Новой Земли. Ветер дул злыми внезапными порывами. Судно кивало
навстречу ему тяжелой неуклюжей трубой, и мачты белым топовым огнем чертили
широкие круги по звездному небу. На палубе блестели потоки морской воды,
заброшенные ветром через невысокие борта, темнели покрытые чехлами шлюпки и
части лебедок. Я пошел на бак.