"Эдвин Лефевр. Воспоминания биржевого спекулянта (1923) " - читать интересную книгу автора

клиентам, естественно, никогда не предлагали увеличить свою маржу. Чем она
тоньше, тем лучше было для них, ведь они получали прибыль, когда цена
выскакивала за пределы маржи и вы выходили из игры. Если в такой мелкой
конторе вы хотели расширить свою маржу, вам выписывали новую квитанцию, так
чтобы можно было еще раз взять с вас комиссионные за покупку, а к тому же
при падении цены на пункт вам доставалось только 3/4 пункта, поскольку они
приплюсовывали и комиссионные за продажу, как если бы вы только начали
торговлю. В тот день, о котором я вспоминаю, я внес в качестве маржи больше
десяти тысяч долларов.
Мне было только двадцать, когда я в первый раз собрал десять тысяч
долларов наличными. Вы бы только послушали при этом мою мать. Вы бы решили,
что единственный человек, у которого еще больше денег, чем у меня, - это
старик Рокфеллер, и она постоянно уговаривала меня остановиться и заняться
каким-нибудь надежным делом. Я просто выходил из себя, пытаясь ей объяснить,
что не играю в азартные игры, а зарабатываю деньги на умении считать. Но она
понимала только одно: десять тысяч - это громадные деньги, а для меня эти
деньги означали, что я могу увеличить объем торговли.
Я открыл продажу моих трех с половиной тысяч сахарных акций но 105 1/4.
В конторе был еще один игрок, Генри Уильямс, который тоже играл на
понижение, имея две с половиной тысячи акций. Обычно я сидел рядом с
телеграфным аппаратом и выкликал котировки для мальца, который выписывал их
на доске. Цены двигались именно так, как я и ожидал. Курс сразу же опустился
на несколько пунктов и здесь замер, как если бы переводил дыхание перед тем,
как нырнуть еще глубже. Рынок в целом выглядел очень спокойным и заманчивым.
И тут я неожиданно почувствовал, что мне не нравятся колебания котировок
моих сахарных акций. Я впал в беспокойство. Мне показалось, что следует
немедленно уходить с рынка. Мои акции в этот момент шли по 103 - нижний
уровень того дня, но я чувствовал не уверенность в выигрыше, а полную
растерянность. Я просто знал: где-то что-то идет не так, хотя и не понимал в
точности, что это. Но если что-то надвигалось и я не знал, что и откуда, я
не мог себя защитить. А значит, лучше всего было сразу покинуть рынок.
Вы понимаете, я ничего не делаю вслепую. Я так не люблю. И никогда себе
этого не позволял. Даже будучи совсем ребенком, я должен был знать, почему
мне приходится делать то или другое. Но в этот раз не было никаких
определенных причин, кроме невыносимого беспокойства. Я подозвал одного из
знакомых мне завсегдатаев, Дейва Уимена, и попросил его:
- Дейв, займи мое место. Мне нужна твоя помощь. Когда будешь выкликать
следующую котировку сахарных, помедли чуть-чуть, хорошо?
Он согласился, и я уступил ему стул рядом с телеграфом, чтобы он мог
называть цены для мальчика. Я достал из кармана свои семь квитанций на
сахарные акции и подошел к стойке, за которой клерк отмечал квитанции для
тех, кто выходил из торговли. Но я и в самом деле не понимал, почему нужно
уходить с рынка, поэтому просто встал, опершись на стойку и держа квитанции
так, чтобы клерк их не видел. Тут затрещал телеграф, и Том Бурнхем, клерк,
вытянул голову и начал прислушиваться. Я почувствовал, что готовится
какая-то подлая ловушка, и решил больше не ждать. Как раз в этот момент от
телеграфного аппарата послышался голос Дейва Уимена: "Са..." - и тут я
просто обрушился на стойку, шарахнул перед клерком моими квитанциями и
завопил:
- Закрывай сахарные!