"Гертруд фон Лефорт. Венок ангелов ("Плат Святой Вероники" #2) " - читать интересную книгу автора

она на него своими сияющими глазами с нескрываемой нежностью. Он с сомнением
покачал головой, но добродушно промолчал, словно согласившись с тем, что в
ее словах, может быть, и в самом деле была доля правды.
Мы вышли на террасу, где Энцио с несколькими молодыми людьми зажигал
разноцветные лампионы; по-видимому, это и был тот самый "сентиментальный
вздор", о котором он говорил. Лампионы висели и под деревьями в саду,
поднимающемся в гору, - казалось, будто в поздних весенних сумерках с горы
спускается факельное шествие и образует некое подобие торжественного караула
вокруг празднично накрытого стола на террасе.
- Ну, как вам нравится моя итальянская ночь? - обратилась ко мне Зайдэ.
Однако, прежде чем я успела ответить, мой опекун взял меня за руку и
отвел в сторону, на темный край террасы.
- Погодите, - сказал он, - сначала взгляните вот на эту красоту!
И тут я и в самом деле увидела нечто удивительное! Освещение террасы и
поднимающегося в гору сада было всего лишь повторением другой иллюминации,
образуемой угольками горящих окон, которые заполнили всю долину и медленно
ползли вверх по склону горы мерцающей пирамидой; вершина этой пирамиды,
постепенно сужаясь, в конце концов терялась во мраке ночного леса и в сиянии
звезд.
- Ну, а теперь можете сказать, что вы думаете по поводу итальянской
ночи моей жены! - произнес мой опекун.
- Это вовсе не итальянская ночь, - ответила я. - Это просто огромная
немецкая рождественская елка, зажженная над долиной!
- То же самое говорит и ваш друг, - сказал опекун, посмотрев на Энцио,
на что тот возразил:
- Только я, господин профессор, говорю не "рождественская", а
новогодняя елка.
Мой опекун рассмеялся. Это был великолепный, я бы сказала, королевский
смех: вещи, которым он был адресован, словно теряли свой вес, не утрачивая,
однако, своей значимости, казались не жалкими и презренными, а скорее
трогательными, словно при всей своей человеческой сомнительности они все же
были достойны любви или, по крайней мере, понимания и прощения. Но Зайдэ
вдруг обняла меня за плечи, так что ее широкий рукав укрыл меня, словно
крыло, и заявила несколько патетически, что не позволит смущать мой ум в
первый же вечер моего пребывания здесь и не допустит дискуссии по поводу
разницы между рождественской и новогодней елью...

Мы наконец расселись за круглым столом, сервированным прекрасным
старинным фарфором и солидным серебром. Меня посадили рядом с Энцио. Зайдэ
устроилась по другую руку от меня. Мой опекун сидел напротив меня, а молодые
люди - все без исключения студенты и его ученики - замкнули круг справа и
слева, так что их учитель оказался во главе стола. У него была широкая,
смелая, захватывающая и необыкновенно уверенная манера говорить, исполненная
при этом, однако, благородной простоты, он показался мне не таким, каким
себе обычно представляют профессора, - он совершенно не заботился о
собственном престиже и был прежде всего просто человеком, скромным,
непосредственным и веселым. И хотя за те годы, что мы не виделись, он
заметно поседел, весь облик его производил впечатление несгибаемости и
уверенности. Он безраздельно господствовал в общей беседе. Однако он не
захватил инициативу, а просто взял на себя роль доброго гения этой беседы,