"Гертруд фон Лефорт. Венок ангелов ("Плат Святой Вероники" #2) " - читать интересную книгу автора

эти статьи и очерки были посвящены исключительно возможности иного будущего
для Германии, преодолению глубочайшего реального кризиса или, как говорилось
во всех этих рукописях, экономического кризиса. Я понимала, что подобные
вещи можно выразить лишь с помощью голой прозы. Как же сильна - нет, как
невероятно сильна! - должна быть любовь Энцио к Германии, если он снизошел
до подобного рода сочинений! Я вспоминала о его некогда почти хмельной любви
к своим стихам - какую же боль нужно было испытать, чтобы отречься от нее! Я
была так потрясена этим открытием, что он не мог не заметить моих чувств.
Однажды, когда он, в очередной раз перед лекцией переговорив со Староссовом,
вернулся на свое место, мы встретились взглядами, как когда-то в старинном
зеркале в салоне моей бабушки, - похоже, он и в этот раз был удивлен
выражением моего лица, потому что сказал почти смущенно:
- Я вижу, ты слышала наш разговор и в ужасе от всего сказанного...
Я торопливо ответила:
- Нет, нет, я не в ужасе, я просто растрогана тем, как самоотверженно
ты любишь Германию, если решился ради нее на такую жертву!
Он, очевидно, услышал в моих словах понимание.
- Зеркальце, - сказал он, - как ты опять все тонко поняла! Да, сегодня
у нас не может быть поэтов, только это вовсе не жертва, а нечто само собой
разумеющееся - для Германии любая жертва оправданна.
- Энцио, - попросила я, - расскажи мне об этом побольше!
Но он сказал лишь, что с удовольствием сделает это, как только мы
найдем время для обстоятельной беседы.
Меня это уже не удивляло: у него, в сущности, было так же мало времени,
как и у моего опекуна; здесь, похоже, все страдали от этой напасти, что было
для меня совершенно непривычно. В Риме у нас всегда было достаточно времени.
Бабушка обращалась с ним так же расточительно, как и с деньгами: это был
один из ее способов приспособиться к любимому городу, который называли
Вечным. Она и меня приучила к этой "расточительности". Мне никогда не пришло
бы и в голову поторопиться в каком бы то ни было деле, я не спешила даже с
экзаменом на аттестат зрелости. Впрочем, Энцио тоже раньше никогда не
опускался до этого уродливого лихорадочного темпа жизни, который царил
здесь, - сколько он требовал внимания к своим мимолетным капризам! А сейчас
он напоминал мне затравленного зверя. Чтобы хоть немного разгрузить свою
мать, он давал несколько уроков отстающим ученикам и студентам, и это было
ему настолько же неприятно, насколько тяжело физически. И все же он
подвергал себя этому испытанию с необыкновенным упорством, решительно и
целеустремленно, как и все остальное, он, похоже, делал по совершенно
определенному, заранее составленному плану, от которого не желал отступать
ни при каких условиях. Каким бы изнуренным он порой ни выглядел, на его
маленьком угловатом лице, казалось, был начертан героический девиз: человеку
доступно все, чего он по-настоящему пожелает; желание есть возможность -
мнение, связанное с прежним Энцио лишь своей заостренностью и
без-апелляционностью, по которым я вдруг с ласковой улыбкой вновь узнавала
его. Во всяком случае, мне казалось, что я узнаю его. В такие минуты я даже
находила, что сегодняшний Энцио соответствует прежнему Энцио. Первый говорил
"да" там, где второй непременно сказал бы "нет", но он говорил это с той же
самой страстностью и непримиримостью. Если бы я была старше или искушеннее в
абстрактном мышлении, я бы просто распознала в Энцио определенные черты
времени, например тот тип немца до и после войны; но я тогда была еще далека