"Урсула Ле Гуин. Вдогонку" - читать интересную книгу автора

архитектор - пейзажист, создатель Центрального парка в Нью-Йорке.] И с
четырнадцатью фунтами фотографий японской архитектуры? С его мольбертом,
рыболовными снастями и собранием сочинений Теодора Старджона в потрясающих
переплетах? С огромной, 8х10 футов, незаконченной картиной маслом -
худосочная "ню", работа его приятеля, примазавшегося к выставке самого
Льюиса? С гитарой Алекса, с оливковым деревцем, со всей этой пылью и
мраморными глазными яблоками под кроватью? Ну, это их проблемы. Льюис
продолжал спускаться по лестнице, пахло кошками, башмаки с металлическими
подковками громко стучали по ступенькам.
Ему казалось, что все это когда-то уже с ним было.
Потребовалось немало времени, чтобы выбраться из города. Поскольку
пользоваться общественным транспортом "людям в состоянии наркотического
опьянения", конечно же, было запрещено, он не стал садиться на попутный
автобус до Грешема, хотя это здорово сэкономило бы ему время. Однако
времени у него более чем достаточно. Вечера летом долгие, светлые; это
весьма кстати. Сперва наступают легкие бесконечные сумерки, и только потом
постепенно спускается ночь. На этой долготе - середина между экватором и
полюсом - нет ни тропической монотонности, ни арктических абсолютов; зимой
ночи длинные, а летом длинные вечера, когда один оттенок света сменяет
другой и понемногу наступает как бы помутнение ясности, утонченный ленивый
отдых света.
Дети носились в зеленых парках Портленда, по длинным улицам,
ответвляющимся вбок от главной, идущей вверх магистрали. То была какая-то
всеобщая игра - Игра Юных. Лишь изредка можно было заметить одинокого
ребенка; такие играли в Одиночество по большой ставке. Некоторые дети -
прирожденные игроки. Мусор по краям сточных канав шевелился от дыхания
теплого ветра. Над городом плыл далекий и печальный звук - казалось, ревут
запертые в клетках львы, мечутся, подрагивая золотистыми шкурами, нервно
бьют хвостами с желтыми кисточками и ревут, ревут... Солнце село, исчезнув
где-то на западе, за городскими крышами, но вершина горы сияла
по-прежнему, горела ослепительным белым огнем. Когда Льюис наконец
выбрался из пригородов и пошел среди дивных, отлично возделанных полей по
холмам, ветер дохнул запахами сырой земли, прохлады и еще чего-то
сложного, как бывает ночью. На крутых склонах, покрытых густыми лесами,
уже сгущалась тьма. Но времени у него было еще много. Прямо над головой,
впереди, сняла белая вершина, чуть отливая желтоватым абрикосом там, где
ее касались последние закатные лучи. Поднимаясь вверх по длинной крутой
дороге, Льюис сперва нырнул в густую тень горного леса, потом снова
очутился на открытом участке - словно поплыл в потоках золотистого света.
Он шел вперед, пока леса не остались далеко внизу и он не поднялся над
сгущавшейся тьмой, оказавшись на такой высоте, где были только снега и
камни, воздух и бескрайний, чистый, вечный свет.
Но он был по-прежнему один.
Нет, это несправедливо! Он же не был один тогда. И теперь должен был
встретиться... Он был тогда вместе... Где?
Ни лыж, ни саней, ни снегоступов, ни детской железной горки... Если бы
мне поручили распланировать эту местность, Господи, я бы непременно
проложил тропу - прямо вот здесь. Пожертвовал бы величественностью во имя
удобства. Всего-то одну маленькую тропинку! Никакого ущерба природе. Всего
лишь одна крошечная трещинка в Колоколе Свободы. Всего лишь одна крошечная