"Станислав Лем. Формула Лимфатера" - читать интересную книгу автора

оптимум лежал тут же, за границей жизни. Лишь тогда открылись у меня
глаза. Видите ли, эволюция должна была неоднократно ступать на этот путь,
но каждый раз оплачивала успех гекатомбами жертв, своих собственных
созданий, - что за парадокс! Ибо отправляться нужно было - даже мне,
конструктору - со стороны жизни, так сказать; и нужно было во время пуска
убить _э_т_о, и именно тогда, мертвый - биологически, только биологически,
не психически - механизм начинал действовать. Смерть была вратами. Входом.
Послушайте, это - правда, что сказал кто-то - Эдисон, кажется. Что гений -
это один процент вдохновения и девяносто девять процентов упорства,
дикого, нечеловеческого, яростного упорства. У меня оно было, знаете. У
меня его хватало.
О_н_ удовлетворял математическим условиям универсального аппарата
Тьюринга, а также, разумеется, теореме Геделя; когда эти два
доказательства были у меня на бумаге черным по белому, лабораторию уже
заполняла эта... эта... аппаратурой это трудно назвать; последние из
заказанных деталей и субстанций прибывали, они стоили мне вместе с
экспериментами три четверти миллиона, а еще не было заплачено за само
здание; под конец я остался с долгами и - с _н_и_м.
Помню те четыре ночи, когда я _е_г_о_ соединял. Думаю, что я уже
тогда должен был ощущать страх, но не отдавал себе в этом отчета. Я
считал, что это лишь возбуждение, вызванное близостью конца - и начала.
Двадцать восемь тысяч элементов должен был я перенести на чердак и
соединить с лабораторией через пробитые в потолке отверстия, потому что
внизу _о_н_ не умещался... Я действовал в точном соответствии с
окончательным чертежом, в соответствии с топологической схемой, хотя, бог
свидетель, не понимал, почему должно быть именно так, - видите ли, я это
вывел, как выводят формулу. Это была моя формула, формула Лимфатера, но на
языке топологии; представьте себе, что в вашем распоряжении есть три
стержня одинаковой длины и вы, ничего не зная о геометрии и геометрических
фигурах, пробуете уложить их так, чтобы каждый из них своим концом
соприкасался с концом другого. У вас получится треугольник, равносторонний
треугольник, получится, так сказать, сам; вы исходили только из одного
постулата: конец должен соприкасаться с концом, а треугольник тогда
получается сам. Нечто подобное было со мной; поэтому, работая, я
одновременно продолжал удивляться; я лазал на четвереньках по лесам -
_о_н_ был очень большой! - и глотал бензедрин, чтобы не уснуть, потому что
попросту не мог уже больше ждать. И вот наступила та последняя ночь. Ровно
двадцать семь лет назад. Около трех часов я разогревал все устройство, и в
какой-то момент, когда этот прозрачный раствор, поблескивающий, как клей,
в кремниевых сосудах начал вдруг белеть, свертываясь, я заметил, что
температура поднимается быстрее, чем следовало бы ждать, исходя из притока
тепла и, перепугавшись, выключил нагреватели. Но температура продолжала
повышаться, приостановилась, качнулась на полградуса, упала, и раздался
шорох, будто передвигалось нечто бесформенное, все мои бумаги слетели со
стола, как сдутые сквозняком, и шорох повторился, это был уже не шорох, а
словно кто-то, совсем тихо, как бы про себя, в сторонку засмеялся.
У всей этой аппаратуры не было никаких органов чувств, рецепторов,
фотоэлементов, микрофонов - ничего в этом роде. Ибо - рассуждал я - если
она должна функционировать так, как мозг телепата или птицы, летящей
беззвездной ночью, ей такие органы не нужны. Но на моем столе стоял ни к