"Станислав Лем. Формула Лимфатера" - читать интересную книгу автора

словно стихии хотели таким образом утвердить меня в решимости; это было,
впрочем, лишним, ибо мой пылкий нрав начал уже восставать. Попросту
говоря, я был зол, как черт. Отбросив всякие церемонии и правила хорошего
тона, я сухо сказал:
- Я уйду лишь, если вы сможете вышвырнуть меня силой, а должен
сообщить, что не принадлежу к слабым созданиям.
- Что?! - крикнул он пискливо. - Нахал! Как вы смеете, в моем
собственном доме!
- Вы сами спровоцировали меня, - ледяным тоном отвечал я. И,
поскольку я был уже взвинчен, а его назойливо сверлящий уши визг
окончательно вывел меня из равновесия, добавил: - Есть поступки, Зазуль,
за которые рискуешь быть избитым даже в собственном доме!
- Ты мерзавец! - завизжал он еще громче.
Я схватил его за плечо, которое показалось мне словно выструганным из
трухлявого дерева, и прошипел:
- Не выношу крика. Понятно? Еще одно оскорбление, и вы запомните меня
до конца жизни, грубиян вы этакий!
Секунду-две я думал, что дело действительно дойдет до драки, и
устыдился - как же мог бы я поднять руку на горбуна! Но произошло то, чего
я меньше всего на свете ожидал. Профессор попятился, освобождая плечо от
моей хватки, и с головой, склоненной еще больше, словно он хотел
увериться, цел ли у него еще горб, начал отвратительно, фальцетом
хохотать, будто я угостил его тонкой остротой.
- Ну, ну, - сказал он, снимая очки, - решительный у вас характер,
Тихий...
Концом длинного, желтого от никотина пальца он вытер слезу в уголке
глаза.
- Ну, ладно, - хрипло проворковал он, - это я люблю. Да, это, могу
сказать, я люблю. Не выношу только ханжеских манер, этакой слащавости и
фальшивых любезностей, а вы сказали то, что думали. Я не выношу вас, вы не
выносите меня, превосходно, мы равны, все ясно, и вы можете следовать за
мной. Да, да, Тихий, вы почти ошеломили меня. Меня, ну, ну...
Кудахча еще что-то в этом роде, он повел меня наверх по скрипящей
деревянной лестнице, потемневшей от старости. Лестница эта спиралью
окружала квадратный холл, огромный, с голыми панелями; я молчал, а Зазуль,
когда мы оказались на втором этаже, сказал:
- Тихий, ничего не поделаешь, я не в состоянии иметь гостиную, салон,
вам придется увидеть все; да, я сплю среди моих экспонатов, ем с ними,
живу... Входите, только не говорите слишком много.
Он ввел меня в освещенную комнату с окнами, закрытыми большими
листами бумаги, некогда белой, а теперь чрезвычайно грязной и покрытой
пятнами жира. Она буквально кишела раздавленными мухами; на подоконниках
тоже было черно от мушиных трупов, да и на дверях, закрывая их, я заметил
засохшие, окровавленные останки насекомых, будто Зазуля осаждали тут все
перепончатокрылые существа в мире; прежде, чем это успело меня поразить, я
обратил внимание на другие особенности помещения. Посредине находился
стол, вернее два стояка с лежащими на них простыми, еле обструганными
досками; он был завален целыми грудами книг, бумаг, пожелтевших костей.
Однако самой большой достопримечательностью комнаты были ее стены. На
больших, наспех сколоченных стеллажах стояли рядами бутыли и банки из