"И на восьмой день..." - читать интересную книгу автора (Квин Эллери)

Глава 2 ПОНЕДЕЛЬНИК, 3 АПРЕЛЯ

Глаз смотрел на Эллери, долго не мигая, прежде чем Эллери заставил себя задуматься над этим феноменом. Глаз немедленно превратился в отверстие в доске от выпавшего сучка.

— Довольно этой чепухи! — твердо сказал он, садясь.

От резкого движения выцветшее стеганое одеяло соскользнуло на пол. Расстояние было небольшим, поскольку Эллери спал на овчине, лежащей на тюке с соломой, — об этом неопровержимо свидетельствовали запахи. Не оказался ли он в конце концов в каком-нибудь примитивном мотеле?

Вместе с этой мыслью вернулась память.

Как случалось прежде, Эллери встал, уверенный, что полностью отдохнул. Боль в костях он приписывал сну без привычных матраса и пружин кровати.

Эллери машинально огляделся в поисках душа, но не увидел никаких признаков водопровода. В грубо сколоченном коттедже были три маленькие комнаты, скудно обставленные мебелью, такой же примитивной и нераскрашенной, как и сам дом. Но все дерево поблескивало патиной, издававшей какой-то запах. Эллери понюхал стул. Воск...

На одном из столов находились самодельное мыло, отрез чистой ткани в качестве полотенца, кувшин с водой, таз и чашка. Багаж Эллери был аккуратно сложен в углу комнаты.

Эллери умылся холодной водой, надел все чистое, затем почистил зубы и причесался. Побриться не позволяло отсутствие горячей воды.

Со стороны двери донесся стук дерева о дерево.

— Входите, — сказал Эллери.

Вошел Учитель. В одной руке он держал посох, а в другой корзину.

— Да будет благословен Вор'д за то, что благословил твой приезд, — нараспев произнес старик и улыбнулся.

Ответная улыбка Эллери отчасти была вызвана мыслью, что ношей старика может быть только волшебная корзинка с яствами. К его удивлению, так и оказалось.

— Обычно я принимаю пищу в одиночестве, — продолжал Учитель. — А ты, возможно, иногда захочешь есть вместе с общиной в столовой. Но эту первую пищу я хочу разделить с тобой здесь.

Фруктовый сок был незнаком Эллери (позднее он узнал, что это смесь шелковицы и кактусовой груши) — его мягкий вкус щадил чувствительный по утрам желудок. На тарелке лежали оладьи из кукурузной муки с маслом и сиропом — вероятно, из сорго[15]. Эллери не хватало кофе, но теплое овечье молоко и тыква-бутыль травяного чая, подслащенного медом, оказались интересной заменой.

Если не считать молитв, которые шептал старик во время мытья рук, еды и питья, трапеза проходила в молчании.

— Ты доволен пищей? — спросил наконец Учитель.

— Очень доволен, — ответил Эллери.

— Да будет благословен Вор'д. Мы все ему благодарны... Теперь мы можем идти.

Он смахнул со стола крошки, уложил в корзину посуду и салфетки и встал.

Они направились по освещенной солнцем аллее, усаженной по обеим сторонам невысокими деревьями, к зданию из серого камня, откуда доносились детские голоса. Маленькие комнаты, в каждой из которых находились стол и две скамьи, выходили в зал, где собрались дети.

Наверняка, подумал Эллери, если он Учитель, то это — школа.

Самые маленькие сидели впереди на самой низкой скамье — девочки с одной стороны, мальчики с другой. Все встали при виде Учителя. Эллери изучал их лица — робко улыбающиеся, серьезные, любознательные, но только не скучающие и не дерзкие — ряд за рядом, вплоть до подростков на задних скамьях.

— Дети мои, — обратился к ним Учитель. — Давайте, поблагодарим Вор'д.

Ни одна голова не опустилась, ни один глаз не закрылся, ни одно слово не было произнесено. В зале воцарилось молчание. Даже пылинки, пляшущие в проникающих сквозь незастекленные окна солнечных лучах, казалось, стали двигаться медленнее. Где-то неподалеку запела птица.

— Произошло великое событие, — продолжал Учитель. — Вы все бывали в гостях друг у друга. А сейчас у нас общий гость — гость всего Квинана. Его прибытие — огромный дар всем нам. Теперь могу сообщить вам, что оно было предсказано. Вы будете свидетелями того, что ему предстоит совершить. Возблагодарим Вор'д за то, что прислал его. Вот весь сегодняшний урок. Этот день будет выходным. Сейчас вы можете идти домой играть, учиться или помогать родителям. Да будет благословен Вор'д.

Он зашагал мимо них, касаясь головы одного, плеча другого, щеки третьего... Дети с интересом смотрели на Эллери, но не заговаривали с ним. Мальчики были одеты как Сторикаи, спутник Учителя в магазине «Край света», — в рубашки без воротничков и короткие брюки; девочки носили длинные платья.

Все были босиком. Вскоре Эллери предстояло увидеть, как они выходят из своих домов, подобно фигуркам в картинах на библейский сюжет, но без всякого намека на маскарад; некоторые — с цветами в руках.

Эллери шагал по деревне рядом со стариком, с удивлением принимая цветы, которые предлагали ему даже старшие мальчики.

— У вас бывает много гостей из... снаружи, Учитель? — спросил Эллери.

— Нет, — ответил старик.

— Совсем нет? Даже в прошлом?

— Никогда. Ты первый — как предсказано. Мы мало знаем о том, что происходит во внешнем мире, а там ничего не знают о нас.

«И свет во тьме светит, и тьма не объяла его...»[16]

Эллери с растущим интересом изучал деревню.

Стоящие среди садиков маленькие коттеджи не имели никаких украшений, кроме виноградных лоз, увивающих стены. Некрашеное дерево казалось то серебристо-серым, то желтоватым; зелень винограда и травы, многокрасочность цветов дополняли хроматическую гармонию и радовали глаз. Контраст вносили несколько более крупных общественных зданий из грубого камня.

Дома словно вырастали из земли, и в этом, подумал Эллери, был урок для архитекторов. Казалось, искусство (или искусность) не заглядывало сюда. Во всем ощущалась наивная простота и естественный конструктивизм, заставляющие Эллери морщиться при мысли о городских коробках в стиле «Баухауз»[17] или монстрах, сооруженных Ле Корбюзье[18].

Не было ни мостовых, ни электричества, ни телефонных проводов. На фермах и пастбищах отсутствовали машины — даже плуги были в основном из дерева. И тем не менее везде ощущалось изобилие. Было трудно представить себе, что за кругом холмов — Холмом Испытаний, как называл их старик — нет ничего, кроме мертвой пустыни.

Женщины то и дело выходили на крыльцо, приветствуя Учителя с почтительностью, которая смешивалась с чем-то вроде смущения, как будто интерес к гостю внезапно перевесил все остальные чувства. Мужчины, идущие в поле или возвращающиеся домой с грязными ногами, мотыгами на плечах и тыквенными бутылями в руках, также здороваясь с Учителем, бросали быстрые удивленные взгляды на вновь прибывшего.

Кроме детей, которым предоставили выходной, все были чем-то заняты, но нигде не чувствовались напряженность и подавленность, так часто вызываемые тяжким трудом. Все, что видел Эллери, дышало счастьем и покоем.

Несмотря на пощипывающих кое-где траву животных, улицы казались на удивление чистыми — этот феномен получил объяснение, когда они проходили мимо деревенского «департамента оздоровления». Он состоял из очень старого мужчины и очень молодой женщины, которые выметали грязь с дорог, аккуратно складывая ветки, листья и экскременты животных в запряженную ослом телегу.

При взгляде на Эллери в глазах очень старого мужчины и очень молодой женщины появилось то же удивление.

Впрочем, это чувство переполняло не только жителей Квинана, но и самого Эллери. Поистине, вокруг было царство покоя.

Во всяком случае, так казалось.

— Здесь мы должны задержаться, — сказал Учитель, остановившись перед массивным зданием, похожим на огромный амбар.

Жара усилилась, и отдых выглядел заманчиво. В здании было меньше окон, чем в школе, поэтому внутри было прохладно. Моргая в полумраке после ослепительного солнца, Эллери нащупал скамью и сел.

По-видимому, они находились в каком-то складе или хранилище. Параллельно стенам тянулись полки, разделяя помещение на секции; на полу стояли сундуки с выдвижными ящиками. К потолку были подвешены пучки засушенных трав, связки перца, красные луковицы, кукуруза с зернышками разного цвета, сушеные бобы в куда большем разнообразии, чем Эллери когда-либо попадались за пределами мексиканских или пуэрто-риканских бакалейных лавок. Он видел целые колеса сыра, тюки шерсти, грязно-коричневой снаружи и кремово-белой на срезах по бокам, мотки пряжи, большие катушки ниток, рулоны тканей, инструменты, детали ткацких станков и прялок, восковые свечи, подвешенные за петли фитилей, бочонки с гвоздями, пакеты костяных игл, кучки роговых гребенок, пуговиц, деревянных катушек, глиняную посуду, семена, даже горшки с соленьями. Это выглядело примитивным рогом изобилия.

За прилавком стоял Сторикаи, который был с Учителем в магазине Отто Шмидта. Он торжественно приветствовал Эллери, скользнув глазами мимо него, словно хотел посмотреть, не прибыл ли гость к складу в странном экипаже, который так заинтересовал его у лавки Шмидта в тот день...

В тот день? Казалось, это был только вчера...

Внезапно Эллери осознал, что это действительно было вчера.

Шок вывел его из ощущения полудремы. Казалось, он очутился в лабиринте времени, где прошлое и настоящее перемещались, как цветные стеклышки в калейдоскопе. Поняв, какой сегодня день недели (хотя он отнюдь не был уверен, какой сейчас год и, коли на то пошло, век), Эллери наблюдал, как Учитель достает из кармана или кисета в складках мантии нож и вынимает его из ножен, чтобы показать Сторикаи сломанное лезвие.

— Найти новый нож, Учитель? — спросил Сторикаи.

— Нет, — ответил старик с тем же странным акцентом или интонацией. Было ли это следствием длительной изоляции общины Квинана или наследием какого-то иного языка? — Нет, я выберу его сам. Своя рука лучше знает, что ей нужно, Кладовщик. Положи сломанный нож в ларь с вещами для ремонта, откуда его заберет Плотник-Кузнец.

— Да, Учитель.

Сторикаи повиновался (в такой общине, подумал Эллери, бережливость была вопросом выживания, а не экономии), время от времени поглядывая на незнакомца.

Из тени донесся голос Учителя:

— Когда ты в прошлый раз видел нашего гостя, Сторикаи, ни ты, ни я не знали, что он вскоре будет среди нас. Он тот, о ком нам было предсказано. То, что он посетил нас, Кладовщик, поистине великое событие.

Глаза Сторикаи расширились от удивления, которое Эллери уже видел на лицах других жителей Квинана. Эллери беспокойно пошевелился, и луч солнца блеснул на его часах.

— О! — воскликнул Кладовщик.

Золотые часы были отцовским подарком на день рождения несколько лет тому назад. Они показывали не только время, но также число, год и фазы луны. Очевидно, в этой долине нужно знать только последнее, подумал Эллери. Восходящая и нисходящая луна — что еще требуется маленькому затерянному миру?

— Вы никогда не видели наручных часов? — спросил Эллери, подняв руку.

Бородатое лицо Кладовщика выражало изумление.

— Часы на руке? Нет, никогда.

— Значит, вы видели какие-то другие часы?

Эллери надеялся, что не выглядит могущественным белым человеком, покровительствующим простодушным детям природы. Но оказалось, что Сторикаи знаком с часами. В Квинане их было несколько (позднее Эллери их увидел) — больших, напольных или карманных, заводящихся ключом, которые, должно быть, пересекали прерии вслед за быками, устало бредущими по траве.

— Часы со стрелками, — с гордостью объяснил Кладовщик, хотя оказалось, что большинство из них были песочными, некоторые солнечными («для времени теней»), а некоторые водяными («для ночного времени»).

Повинуясь импульсу, Эллери снял часы с запястья. Глаза Сторикаи еще сильнее расширились при виде гибкого металлического браслета.

— Вот что они показывают, — сказал Эллери. — И это... И это.

— Но ключ! Я не вижу отверстия для ключа.

— Они заводятся проще, Сторикаи. Обычным движением руки.

Кладовщик робко прикоснулся к часам. Они снова блеснули, на сей раз отразив блеск его глаз. Эллери интересовало, вызван ли этот блеск удивлением, алчностью или чем-то еще.

— Вот новый нож, который я выбрал, — сообщил вернувшийся Учитель. — Он хорошо подходит к моей руке.

Кладовщик кивнул, неохотно оторвавшись от часов Эллери. Придвинув к себе толстый том, похожий на гроссбух, он зафиксировал в нем обмен ножей. Эллери, вновь подчиняясь импульсу, протянул ему часы:

— У меня при себе еще одни. Хотите поносить эти до моего отъезда?

Глаза Сторикаи сверкнули, когда он поднял лицо к учителю. Старик улыбнулся и кивнул, словно отвечая ребенку. Эллери надел часы на широкое запястье Кладовщика. Покидая склад вместе с Учителем, он обернулся и увидел, как бородатый мужчина вертит золотые часы в луче солнца.

— Это ваш храм или ратуша? — спросил Эллери, когда они вошли в самое высокое и импозантное из всех общественных зданий с окнами в вертикальных нишах почти от пола до потолка.

— Это Дом Священного Собрания, — ответил Учитель. — Здесь у меня и у Преемника есть свои комнаты. В этом зале Совет Двенадцати проводит собрания, как ты увидишь, Элрой. Как ты уже видел.

Элрой!

Значит, вчерашнее не было сном.

И что значит «уже видел»?

Что, в конце концов, было реальностью, а что нет? — в отчаянии думал Эллери. «Ты не должен больше задавать вопросы, — в конце концов приказал он себе. — Слушай и смотри».

Эллери видел перед собой зал, тянущийся во всю длину здания, наподобие школьного. В нем находились только очень длинный и узкий стол с четырьмя скамьями — двумя длинными и двумя короткими — по бокам. Единственная лампа, которую Эллери видел в Квинане, горела на консоли над дверью в дальней стене напротив входа — это, по-видимому, объясняло покупку керосина, которую Учитель совершил в магазине «Край света»... Если где-то и был край света, так, безусловно, здесь, в Долине Квинана, окруженной Холмом Испытаний.

Старик снова заговорил, указывая посохом на тусклый, желтоватый, мерцающий свет. Двери в длинных стенах слева и справа ведут в спальные помещения, объяснил он; единственная дверь в левой стене ведет в его комнату, вдвое большую каждой из двух комнат за двумя дверями в правой стене. Шагнув направо, патриарх постучал посохом в одну из дверей.

Ее тут же открыл юноша лет восемнадцати или девятнадцати с внешностью ангела Микеланджело; лицо его обрамляла курчавая бородка.

Ангельское лицо озарилось радостью.

— Учитель! — воскликнул юноша. — Когда мои братья прибежали из школы сообщить, что ты объявил выходной день и почему ты это сделал, я облачился в мантию. — Он указал на одеяние, похожее на мантию старика, потом повернулся к Эллери и взял его руки в свои: — Добро пожаловать, Гость. Да будет благословен Вор'д.

Темные глаза на загорелом молодом лице смотрели на Эллери так доверчиво, что, когда юноша отпустил его, Квин отвернулся. «Кто я такой, чтобы на меня смотрели с таким доверием и с такой любовью? — думал Эллери. — Или кем они меня считают?»

— Элрой Квинан, — заговорил патриарх, — это Преемник.

Чей Преемник? — подумал Эллери и тут же нашел ответ. Преемник самого старика.

— Учитель, ты назвал Гостя... — Юноша заколебался.

— Его именем — Элрой Квинан, — серьезно ответил старик. — Это действительно он.

Услышав это, Преемник с восторженным выражением лица пал ниц, и поцеловал... да, подумал Эллери, иначе это не назовешь... поцеловал край его одеяния.

— Комната, где я отдыхаю и сплю, находится за соседней дверью, — говорил Преемник, покуда Эллери упрекал себя: «Почему я не остановил его или хотя бы не спросил, что все это значит?» — А здесь я учусь и пишу. — Он слегка подчеркнул последние слова. — Другой такой комнаты больше нет. Она называется скрипториум.

На столе были бумага, чернила и ручки. Что именно он пишет, Преемник не упомянул.

Учитель указал длинным посохом на дверь под лампой.

— Та комната самая маленькая, — сказал он. — Но малое станет великим. Это... — И старик произнес слово, похожее на «санктум».

Святилище? Эллери снова не был уверен, правильно ли он расслышал. Ему опять почудилась четкая пауза — «санк'тум».

Сонная дымка, застилающая зрение, на миг приподнялась, и он услышал свой голос, деловито спрашивающий, как спрашивал Эллери Квин миллион лет назад:

— Как пишется это слово?

— Это запретная комната, — сказал Преемник. — Как пишется? Сейчас покажу.

Молодой человек сел за письменный стол, взял тростниковую ручку, обмакнул ее в чернильницу и начал писать на листе бумаги. Эллери казалось, что в век экспериментов с ракетами и квантовой фишки он видит древнеегипетского писца за работой. Он молча взял листок.

«Sanquetum».

Это объясняло произношение, но ничего более.

— Пришло время, Учитель, — заговорил Эллери, — рассказать мне о руководстве вашей общиной. У меня есть и другие вопросы. Но это сойдет для начала.

Старик посмотрел на него — или сквозь него:

— Я сделаю то, что ты требуешь от меня, Квинан, хотя знаю, что ты всего лишь проверяешь меня. У нас нет руководства, а есть управление.

В голове у Эллери мелькнули строки из старой книги: «Доктор Меланхтон[19] сказал доктору Лютеру[20]:

«Сегодня, Мартин, мы с тобой обсудим управление мирозданием». — «Нет, Филипп, — ответил ему доктор Лютер, — сегодня мы с тобой пойдем на рыбалку, а управление мирозданием предоставим Богу».

Чем парировал доктор Меланхтон, Эллери не помнил. Возможно, «сделав выбор, не откладывай дело в долгий ящик».

— Хорошо, пусть будет управление, — сказал Эллери.

Старик посмотрел на Преемника, который тут же встал и отошел с поклоном и лучезарной улыбкой.

Выведя Эллери в длинный зал, Учитель усадил его за стол Совета и опустился на скамью напротив. Несколько секунд он, казалось, размышлял (или молился?), затем начал говорить. Слушая его, Эллери вновь соскальзывал в полудрему, в затерянный мир, лишенный времени. Голос старика был таким же мягким, как свет лампы на его лице, заставлявший Эллери щуриться, так как это было все равно что смотреть на очень старую картину сквозь золотистую дымку.

— Я перечислю по порядку членов Совета Двенадцати, Квинан, — говорил почтенный старец, — но в этом порядке нет ни первого, ни последнего.

И он произнес слово, похожее на «плодовод». В обязанности Плодовода входило наблюдение за посевами, выбор участков для пшеницы, хлопка, льна, бобов, дынь и так далее, отдача распоряжений, кто и как будет за ними ухаживать и когда собирать урожай.

Скотовод отвечал за коров, овец, коз, ослов и домашнюю птицу общины (лошадей в Квинане не было, так как их работу легко могли выполнять ослы). Скотовод следил, чтобы животные держались подальше от посевов и молодых деревьев, заботился об их пастбищах, размножении и потомстве. Он также разбирался в болезнях животных, хотя благодаря его заботам ветеринарные услуги требовались крайне редко.

От трудов Водовоза зависело само существование общины. Его обязанностью было поддерживать в хорошем состоянии баки и бассейны для сбора воды во время редких дождей, следить за чистотой колодцев, состоянием источников, маленьким водопроводом и оросительными каналами, распределять воду для питья, готовки, стирки и мытья.

Мельник молол зерно, бобы и даже тыквы с помощью водяного колеса, а когда воды не хватало — ветряной мельницы. Если не было ни воды, ни ветра, он завязывал животным глаза, чтобы у них не кружилась голова, и водил их кругами, вращая жернова.

На Холме Испытаний не было глины, но на расстоянии менее дня езды на осле находилась глиняная копь. Гончар и его помощник изготовляли кухонную утварь, глазируя ее солью. Очевидно, Гончар мастерил и какие-то предметы для религиозных нужд, но Учитель не стал их перечислять.

И наконец, Раб...

— Кто? — воскликнул Эллери.

— Раб, — со вздохом повторил Учитель.

— Вы практикуете рабство? — услышал Эллери свой голос 1944 года. В ушах Элроя Квинана он прозвучал чересчур резко и обвиняюще. Хотя для общины, живущей почти в библейской примитивности, рабство было не так уж удивительно.

— Мы заслужили твои упреки, — печально произнес патриарх. — Однако ты, несомненно, знаешь, что это наш последний раб. Ему пошел восемьдесят восьмой год.

Учитель помолчал.

— Сейчас он, разумеется, отдыхает от трудов.

Сначала демонстрация буколической этики, а теперь это.

— Раб не трудится вообще, — продолжал Учитель. — Его единственная обязанность — участие в Совете. Мы все заботимся о его нуждах.

— Весьма достойно с вашей стороны, — буркнул Эллери-1944.

— Во искупление грехов общины.

Эллери внезапно пришло в голову, что община может искупать не собственные грехи, а грехи всей нации. Не может ли «Раб» быть одним из тех, кого освободила 13-я поправка к Конституции?[21] Или индейцем, родившимся при рабстве для коренных жителей страны, существовавшем на дальнем юго-западе и задержавшемся там лет на десять после освобождения негров? Хотя более вероятно, что он представляет собой какую-то мрачную главу в истории Квинана.

Квинан...

Что, черт возьми, означает это название? От какого языка оно происходит?

Эллери-1944 начал уставать в сонной атмосфере и при тусклом освещении здания. Но другой Эллери — Элрой — сказал, подперев подбородок обеими руками:

— Пожалуйста, продолжайте, Учитель.

— Следующего члена Совета ты уже встречал.

Кладовщик, которому Эллери одолжил свои часы, был хранителем общинной собственности. Окруженный изделиями ручной работы, плодами труда своих соплеменников, Сторикаи испытал детский восторг при виде образца неведомого ему производства.

Летописец вел историю, календарь, генеалогию и книги общины. Последние состояли в основном из молитв, и Летописец заботился об их сохранности.

Плотник-Кузнец отвечал за эксплуатацию и ремонт зданий, мебели, транспортных средств и инструментов.

Обязанности Ткача ныне выполняла женщина, хотя должность была открыта и для мужчин. Эллери, считавший Квинан древней патриархальной общиной, был удивлен, узнав, что женщины допускаются на все должности.

На пост Старейшин назначались двое — мужчина и женщина. Каждому должно было исполниться минимум семьдесят пять лет, и они представляли интересы пожилых членов общины.

В руках Совета Двенадцати были все вопросы о благосостояния и политики. Если требовался суд, они исполняли роль присяжных.

— Только Двенадцати и еще троим — мне, как Учителю, Преемнику и Управляющему — принадлежит право входа в Дом Священного Собрания, — сказал старик.

Он сам и Преемник жили здесь, а Управляющий, чьи функции, как понял Эллери, напоминали обязанности церковного сторожа, служил связующим звеном между Учителем и Советом.

— Но только двое имеют право молчаливого входа, — продолжал Учитель. — Твой слуга и его Преемник.

— Мой слуга?.. — Сновидения множились. Эллери казалось, будто он стискивает руками голову, стараясь понять их смысл. В конце концов, ему ведь разрешили войти. Кем же они его считают? Кто такой был Элрой Квинан? Чтобы скрыть замешательство, Эллери переспросил: — Право молчаливого входа?

Старческая рука — кости, вены и сухожилия, обтянутые кожей, — указала на входную дверь.

— В священный дом только один вход — которым воспользовались мы. Он никогда не запирается — там нет замка. Ибо этот дом — сердце Священного Собрания.

На языке современной антропологии дом обладал «мана»[22] и поэтому был табу для общины, за исключением Совета и Управляющего. Но даже они подчинялись ритуальной дисциплине. Желающий войти должен был сначала позвонить в колокол у двери и мог перешагнуть порог, только если ему ответит Учитель. Если же Учитель отсутствовал либо был занят молитвой или размышлениями и не отзывался, звонившему приходилось ждать или являться в другое время.

— Ибо никто, кроме твоего слуги... — (Снова! «Что такое слуга твой, пес, чтоб мог сделать такое большое дело?»[23] — к примеру, практиковать рабство? Не было ли это мягким укором?) — и Преемника не может находиться один в священном доме, — объяснил старик. — Мы строго блюдем это правило — никто не смеет перешагнуть порог этого дома, когда меня здесь нет, кроме Преемника.

Усталость удержала Эллери от вопроса: «Почему нет?» Вероятно, старик сам не знал причины. Таков был ритуал.

Взгляд Эллери устремился в дальний конец длинного зала, где находилась закрытая дверь с: висевшей над ней керосиновой лампой — дверь в комнату, которую юноша с ангельским лицом назвал «санктум».

— Да, — кивнул Учитель, проследив за его взглядом. — Санктум. Запретная комната, как обычно именуют ее Преемник и община...

Правила, касающиеся запретной комнаты, по словам старика, были еще строже. Только сам Учитель мог находиться там — остальным членам общины, даже Преемнику, вход был воспрещен. Дверь всегда была заперта, а единственный ключ хранился у Учителя. (В отличие от скрипториума — рабочего кабинета Преемника — дверь куда могла, но не должна была непременно запираться, а единственный ключ от которой обычно находился у Преемника.)

— Таким образом, — закончил Учитель, — общиной управляют пятнадцать человек: Совет Двенадцати, Управляющий, Преемник и тот, кто является вождем, пастырем и целителем своего стада, — твой слуга, именуемый Учителем.

Эллери с трудом сознавал, что слушает не отрывок из старого и забытого романа, а описание самой что ни на есть реальной общины, существующей в Соединенных Штатах Америки в 1944 году, очевидно, к полному неведению округа, штата, федеральных властей и ста тридцати пяти миллионов других американцев.

Роясь в памяти в поисках аналогий, он смог найти только одну: маленькую общину на одной из вершин Аппалачских гор, которая, будучи изолированной оползнем, уничтожившим единственную дорогу к внешнему миру, оставалась забытой почти целым поколением, покуда связь не была восстановлена.

Но тогда причиной послужило стихийное бедствие, а никакое стихийное бедствие не могло объяснить существование Квинана, который, судя по тому, что видел и слышал Эллери, был изолирован намеренно и куда более длительное время. Кладовщик Сторикаи был поражен при виде автомобиля и явно ничего не знал о наручных часах.

Как долго это продолжается? — думал Эллери.

В голове у него промелькнуло: доколе, Господи?

— Значит, здесь ничего никому не принадлежит? — спросил Эллери в зале Дома Священного Собрания, где мерцала желтая лампа и куда время от времени доносились снаружи мычание коровы и рев осла; он окончательно утратил чувство времени.

— Нет, — ответил патриарх. — Все принадлежит общине.

Но ведь это коммунизм, заметил некто в голове у Эллери. Не свирепый и лживый коммунизм сталинской России, а свободно избранный образ жизни ранних христиан и... Он не мог вспомнить название дохристианской общины, о которой читал несколько лет назад у Иосифа Флавия.

Впрочем, думал Эллери, нет надобности отправляться на такие далекие расстояния во времени и пространстве. Американский континент обладает длительной историей подобных экспериментов. Монастыри восемнадцатого века в пенсильванском городе Эфрата, именуемые «Женщина в пустыне»; община зоаритов на востоке Центрального Огайо, просуществовавшая сорок пять лет; общество Амана — «Община истинного вдохновения», — основанное около Баффало в 1943 году и все еще процветающее в семи объединенных деревнях Айовы; общества трясунов, остатки которых просуществовали более полутора столетий; община «перфекционистов» в Онайде. Все эти группы объединяли минимум два общих фактора: религиозная основа и общественная собственность.

То же самое, вероятно, относилось и к Квинану. Его религиозные происхождение и природа, хотя и ускользавшие от Эллери, были очевидны, а сам Учитель сказал, что «все принадлежит общине». Отдельным ее членам не принадлежало ничего — все, что они создали или вырастили, какую бы работу они ни выполняли, шло на общее благо. В ответ на это каждый квинанит, молодой или старый, получал то, в чем нуждался.

Но какова была эта «нужда»? И как провести грань между нуждой и желанием? Эллери смутно понимал, что для сохранения этой грани необходима абсолютная изоляция от внешнего мира. Человек не может жаждать того, существование чего ему неведомо. А чтобы обезопаситься от пытливости человеческого разума, не знающей границ, идеология должна быть основана на общественном образе жизни.

Развивая эту тему в разговоре с Учителем, Эллери узнал, что членство в общине приходит автоматически с момента рождения. В Квинане не было прозелитов, способных принести заразу цивилизации. Членство извне не допускалось даже с испытательным сроком, ибо, если испытуемый потерпел неудачу, его нельзя было бы отпускать из Квинана, даже заручившись обетом молчания, — ведь он мог нарушить клятву, и тогда изолированному существованию пришел бы конец. Как только ребенок в Квинане достигал школьного возраста, Учитель проводил торжественную церемонию, беря с него обещание соблюдать законы общины с ее примитивной жизнью, изоляцией, обычаями, тяжким трудом и равными возможностями.

Но это было всего лишь ритуалом, узаконивавшим практику. «Дайте нам ребенка на восемь лет, — говорил Ленин комиссарам просвещения в Москве, — и он станет большевиком навсегда». Гитлер доказывал то же самое своими организациями молодежи, шпионящей за родителями. «Наставь юношу при начале пути его, — отмечал автор «Притчей» двадцать три века тому назад, — он не уклонится от него, когда и состареет»[24]. Квинанит должен был сомневаться в природе общины, строго воспитавшей его, не больше, чем рыба в природе моря, где она плавает.

Было интересно отметить, что в Совете, где присутствовали Ткач, Скотовод, Плотник-Кузнец и другие, не было министра обороны, а в общине не было полиции...

— Прошу прощения, — извинился Эллери. — Боюсь, я не вполне расслышал. Сколько, вы сказали, людей в вашей общине?

— Двести три, — ответил Учитель. — Отец Гончара скончался неделю назад, но старшая сестра Преемника спустя три дня родила девочку, так что число осталось неизменным.

Солнце садится, но оно и встает...

В Квинане солнце сияло над общественной столовой или общественной баней, открытой в разные часы для мужчин и женщин. Мытье здесь преследовало не только гигиенические цели, хотя чистота тела была строгим правилом. В Квинане, как и других примитивных сообществах, мытье являлось также ритуальным актом, поскольку моющийся был божественным образом и подобием. Когда квинаниты мылись, они молились. Мытье тела служило актом очищения.

— Я заметил, что вы молились и когда мы ели, — сказал Эллери.

— Мы все так делаем. Хлеб и вино дают нам силу исполнять волю Вор'д. А мы благодарим Вор'д за праздники и пост, за выходные дни и будни, за восходы и закаты, за фазы луны и времена года, за дождь и засуху, за посев и урожай — за все начала и концы. Да будет благословен Вор'д.

Каждый квинанит мужского пола должен был жениться к двадцати годам. Если ему это не удавалось, Совет с согласия всех родственников выбирал для него жену, и эта система вроде бы срабатывала. Доктор Джонсон[25], подумал Эллери, был бы доволен. Великий Хан[26] однажды заметил, что браки были бы более успешными, если бы их организовывал лорд-канцлер[27].

Из-за небольшого преобладания в общине женщин им предоставлялись лишние четыре года. Если к этому возрасту они не выходили замуж, то становились женами Учителя. Старик сообщил об этом абсолютно спокойно.

— Мужчины иногда бывают недовольны, когда другой мужчина имеет больше, чем они, — заметил он. — Но в Квинане Учителя не считают другим мужчиной, поэтому все удовлетворены.

Эллери кивнул. По-видимому, Учитель был прежде всего духовным авторитетом — священный сан в нем превосходил мужчину. Что касается женщин, становящихся его женами, то община, вероятно, относится к ним с особым почтением и они, возможно, считают себя счастливыми. Кажется, Бернард Шоу говорил, что любая умная женщина предпочтет хотя бы долю мужчины, стоящего выше ее, мужчине, стоящему ниже, дарующему себя целиком и полностью.

Эллери не мог не интересоваться, обладал ли Учитель в свои преклонные годы мужской силой, как Авраам[28], или же молодые жены всего лишь согревали ему постель холодными ночами, как царю Давиду[29]. И кстати, почему такая здоровая община остается столь малочисленной? Воздержание? Контроль над рождаемостью? Противозачаточные средства? Он хотел спросить, но не решился.

— Какими учебниками вы пользуетесь, преподавая? — осведомился Эллери вместо этого.

Старик ответил не сразу.

— В общем пользовании у нас лишь одна книга. Это наш учебник в школе и молитвенник в каждой семье. Ее называют источником знания, книгой чистоты, единства и разума. Названий много, но Книга одна. Ее копирует Преемник в скрипториуме, а Летописец приводит в порядок и хранит в своей библиотеке. Она всегда при мне.

Он полез в складки мантии.

— Но ведь это свиток! — воскликнул Эллери.

— Это Книга. — Учитель осторожно развернул лист.

Эллери узнал почерк Преемника. Он был таким же странным, как местный акцент, и не похожим ни на один стандартный американский почерк (если таковой существует), который когда-либо видел Эллери. Возможно, в нем было сходство с вышедшим из употребления «канцелярским почерком», ранее используемым в английских юридических документах. Эллери также показалось, что он различает влияния какого-то незападного алфавита.

«... за пастбища и солнечный свет на них мы благодарим Вор'д, за то, что наши руки могут хорошо работать, а ноги хорошо ходить, давайте не будем повышать голос в гневе ни на брата, ни на животное или птицу, памятуя о том, что Вор'д удерживает наши голоса от гнева...»

Молитвы были написаны на маленьких листах, сшитых друг с другом и образующих свиток, перевязанный шнуром. Внимание Эллери сразу же привлекло отсутствие заглавных букв — за исключением слова «Вор'д». Да, оно начиналось с буквы «В». Не означало ли это, что он был не прав, считая его искажением слова «Господь»? Или же своеобразное произношение отразилось в написании? А может быть, разрыв в слове, указанный в письменной форме апострофом, а в устной — едва ощутимой паузой, означает пропущенную букву? Если так, то не является ли это словом «мир»?

Язык, акцент, обычаи, поведение... Так много в Квинане (чего стоит само название!) дразнило своей необычностью. Это напоминало сон, в котором спящий не может полностью осмыслить происходящее.

Эллери оторвался от свитка. Когда он и Учитель вошли в зал, солнце проникало в него сквозь восточные окна. Теперь оно светило сквозь западные.

— Больше не в моих привычках есть полуденную пищу, — промолвил старик. — Община уже поела, но еды всегда хватит для еще одного человека. Хочешь пойти в столовую и подкрепиться? Я буду тебя сопровождать.

— Мне жаль, что я упустил возможность пообщаться с людьми.

Эллери поднялся, чувствуя голод и, как всегда в эти дни, усталость.

— Еще успеешь.

Учитель тоже встал и улыбнулся. Улыбка показалась Эллери печальной.

Они задержались снаружи входной двери. Эллери моргал и щурился при ярком солнце.

— Это колокол, в который следует звонить, прежде чем войти в священный дом? — спросил он.

Учитель кивнул. Колокол около фута в высоту выцвел от старости, его поверхность была исцарапана внутри и снаружи, а ободок в тех местах, где его касался язычок, стал совсем тонким. Он висел на уровне груди, и Эллери, присмотревшись, разглядел две надписи, тянущиеся вдоль края. Первая гласила: «Белл-Лейн. Уайтчепел, 1721», а вторая: «Язык мой будет указывать время в дали морской».

Английский корабельный колокол времен царствования королевы Анны! Когда его отливали, Библии короля Иакова[30] было всего сто лет, многие старики видели в детстве Шекспира, бродившего по кривым улочкам Лондона, а Джорджу Вашингтону предстояло родиться через двадцать лет. В каких бурных морях звучал его голос в течение столетий? И что самое удивительное, как он оказался в Квинане, в сердце американской пустыни?

Эллери спросил Учителя, но тот покачал головой. Он этого не знал.

Столовая с многочисленными окнами напоминала амбар, наполненный светом, воздухом и вкусными запахами. Пища была простой и сытной — овощной суп, перец, бобы, тушеная кукуруза с маслом, фрукты и еще одна разновидность травяного чая. Их обслуживала молодая супружеская пара, очевидно сегодня дежурившая в столовой. Робко и почтительно поглядывая на Учителя, они уделяли основное внимание гостю — единственному постороннему, которого им когда-либо доводилось видеть.

Пока Эллери ел, Учитель безмолвно молился.

Когда Эллери закончил, старик повел его на улицу и остаток дня, покуда не начало темнеть, а в окнах не стали зажигаться свечи, водил его по долине, отвечая на вопросы. Они поднимались на Холм Испытаний, обозревая возделанные поля, приветствуя людей, занятых работой. Эллери был очарован. Он никогда не видел в природе столько оттенков зеленого цвета! Повсюду чувствовался запах горящей полыни — как объяснил Учитель, полынь с пустынных холмов питает огни Квинана...

Ощущение сна усиливалось — за один день мир снаружи исчез в тумане. Казалось, будто Квинан и все, что в нем находится, включая самого Эллери, было всем миром. (Знали ли Адам и Ева границы своего сада, пока не были изгнаны из него?)

Но на подсознательном уровне прежний Эллери продолжал размышлять. В этой капсуле пространства и времени отсутствовали искусство, музыка, литература, наука. Но, насколько он мог судить, здесь также не было места недовольству, ненависти, пороку, алчности, войнам. Ему казалось, что в этой затерянной долине, хранимый всеведущим патриархом, находится земной рай, чьими простыми правилами являются любовь к ближнему, законопослушание, смирение, милосердие и доброта. А самое главное — вера в Вор'д.

Поздно вечером Эллери наконец задал вопрос, от которого он с трудом удерживался с самого начала.

Они стояли в открытых дверях Дома Священного Собрания, слушая ночные шорохи, вдыхая запах сырой земли. Над дверью санктума тускло мерцала лампа.

— Тебя что-то беспокоит, Элрой, — сказал Учитель.

— Да, — ответил Эллери. — Кажется, будто мы встретились давным-давно. Но это произошло только вчера, на закате солнца, на гребне холма.

Старик кивнул. Его глаза словно пронизывали темноту.

— Тогда вы говорили так, будто ожидали меня,

Учитель.

— Верно.

— Но как могли вы знать, что я приеду? Я сам понятия не имел, что поверну не туда и окажусь здесь...

— Это было написано.

Так жрец толтеков мог ответить Кортесу[31], подумал Эллери. Почему ему в голову пришла эта мысль? Кортес, доспехи которого сверкали, как у бога солнца, чье возвращение было предсказано. Кортес, который принес верующим Кецалькоатля только смерть и разрушения.

— Вы говорили, Учитель, — осторожно начал Эллери, словно испытывая атавистический страх вызвать зло одним упоминанием о нем, — о великой беде, которая должна пасть на долину и ваш народ, и что я послан с целью подготовить...

— Подготовить путь и прославить Вор'д.

— Но что это за беда, Учитель? И где это написано?

— В Книге Mk’h.

— Прошу прощения. В какой книге?

— В Книге Mk’h, — со значением повторил Учитель. — Которая была утеряна.

В голове Эллери открылся маленький ящик, куда он положил тот факт, что была утеряна некая Книга, но, возможно, нашлась.

— Mk’h... — задумчиво промолвил Эллери. — Что это означает?

— Не знаю, — просто ответил патриарх.

Как он мог этого не знать?

— На каком языке написана Книга?

— Этого я тоже не знаю.

Эллери задумался над новой тайной. Mk’h... Не может ли это быть какой-то древней или неразвитой формой имени Milcah?[32] Книга Михея! Шестая из книг пророков в Ветхом Завете... Михей, который предсказывал, что «из тебя произойдет Мне Тот, кто должен быть владыкою в Израиле, и Которого происхождение из начала... И будет Он мир...»[33]. Но разве Книга Михея когда-либо «была утеряна»? Эллери этого не припоминал.

— Книга Михея? — обратился он к Учителю.

Стоящий в дверях священного дома старик повернулся к Эллери, и его глаза сверкнули. Но это было всего лишь отражением дальнего света лампы. Ибо Учитель озадаченно переспросил:

— Михея? Нет, Mk’h.

Эллери оставил эту тему (только временно, заверил он себя).

— Там написано, что это за беда, Учитель? — Эллери судорожно глотнул, чувствуя себя любопытным мальчишкой. — Может быть, преступление?

Казалось, он прикоснулся к старику раскаленным железом. По морщинистому лицу пробежала рябь, как по воде пруда, куда бросили камень.

— Преступление? — воскликнул он. — Преступление в Квинане? Уже полстолетия, Элрой, у нас не было преступлений!

В доктрине или пророчестве можно было сомневаться, но у Эллери не было причин не верить заявлениям патриарха по поводу конкретных фактов, касающихся его долины. Тем не менее, как могла просуществовать без преступлений община мужчин, женщин и детей почти два поколения? Со времен... кто же тогда был президентом? Харрисон — суровый бородатый пресвитерианин, бывший генералом во время Гражданской войны? Или Кливленд, джентльмен с моржовыми усами, чьим вице-президентом был человек по имени Эдлай Ю. Стивенсон? Не важно, это был совсем другой мир, американские время и образ жизни, так же отличающиеся от здешних, как византийские — при Палеологах. В Квинане жизнь всегда была такой, как сейчас.

— Если в Квинане не было преступлений целых полстолетия, — осторожно осведомился Эллери, — значит, последнее преступление произошло здесь пятьдесят лет назад?

— Да.

— Не могли бы вы рассказать мне о нем?

Старик смотрел мимо Эллери на тополь, но словно не видел его.

— Тогда Ткачом был Белиар, он как раз закончил ткать десять полотнищ холста для полок Кладовщика. Но Белиар отрезал от каждого кусок, спрятал десять кусков у себя дома и шил из них себе новую одежду. Кладовщик заметил это, обследовал свои рулоны, обнаружил, что они короче обычных, и спросил об этом Ткача. Белиар промолчал. Тогда Кладовщик доложил мне, а когда Ткач не ответил и на мой вопрос, я сообщил об этом Совету. Время было трудное, и многое приходилось учитывать, но было решено произвести обыск. В присутствии свидетелей Управляющий обыскал дом Ткача и нашел остатки новой ткани под кроватью — глупец даже не сообразил расстаться с ними. Белиар был судим Советом и признан виновным. Его борода была коричневой, а кожа, так как он ткал в основном в сарае, куда не проникало солнце, очень светлой.

Это неожиданное описание заставило Эллери вздрогнуть. Он внимательно посмотрел на старика и подумал, что понял причину. Учитель заново переживал все подробности давнего события.

— Тогда Белиар признался. «Одежду стирают нечасто, — сказал он, — а мне противно носить несвежее. Я взял то, что принадлежит мне по праву, ибо это дело рук моих».

Еретик — единственный за пятьдесят лет!

— Совет признал его виновным, но вынести приговор был не вправе. Этот тяжкий долг лежал на Учителе. Из моих уст Ткач Белиар услышал о наказании за нарушение закона общины. Я объявил, что ему дадут серебряную монету, еду и питье на два дня и отвезут в пустыню, запретив возвращаться под страхом смерти.

Серебряную монету? Упоминание о деньгах в Квинане Эллери услышал впервые.

— Не возвращаться под страхом смерти, Учитель? — переспросил он. — А разве отправка в пустыню с пищей и водой всего на два дня не была равнозначна смертному приговору?

— Возможно. — Окаменевшее лицо старика смягчилось. — Я был слишком слаб, чтобы приговорить Белиара к казни. Такого при мне никогда не случалось.

Он объяснил, что лишь строгое следование законам позволяет общине существовать, а если Белиар нарушил закон, ему нельзя было оставаться в Квинане — здесь не было место тому, чье присутствие постоянно напоминало бы людям о его краже у своих братьев. Отпустить его в мир тоже было невозможно из страха, что он приведет мир к ним. Отсюда наказание пустыней и почти верная смерть.

— Он не пытался вернуться? А его тело? Его нашли?

Старик вздохнул:

— Больше Белиара никогда не видели и не слышали о нем. После его изгнания в пустыню в Квинане не было преступлений.

Он умолк.

Что же стало со светлокожим вором? Бродил ли он по пустыне, пока не упал и не умер от голода и жажды, и его тело не было занесено песками? Либо какой-нибудь индеец или грабитель убил его ради серебряной монеты? Возможно, его нашел какой-нибудь ranchero[34] или же Белиар каким-то чудом добрался до одного из городов на равнине или морском побережье... Это была эпоха мясных и сахарных концернов и каучуковых баронов; в эти дни «грязный маленький трус, который застрелил мистера Хауарда», развлекал посетителей игорного дома в Ледвилле историей о том, как он, Роберт Форд, всадил пулю из кольта 45-го калибра в голову «мистера Хауарда» — Джесси Джеймса[35]; времена, когда каждый городок на Западе окружали лачуги, где торговали скверной выпивкой, а заодно и молодым женским телом... Как долго Белиар и его серебряная монета могли прожить в такой цивилизации? Разве жизнь в саду Эдема подготовила его к ней?

Скорая смерть была бы более милосердной, подумал Эллери. Но старик не мог этого знать.

И с тех пор «в Квинане не было преступлений».

Тут есть о чем подумать!

— Тогда о какой же великой беде написано в Книге? — спросил Эллери.

— Не знаю. Там только сказано, что она придет. — Старик вновь тяжко вздохнул. — До твоего прибытия, Элрой, я думал, что это может быть пожар, наводнение, землетрясение, засуха, нашествие саранчи или страшная болезнь. Но теперь, когда ты заговорил о преступлении... Возможно ли это? Неужели там написано о зле, которое творит человек?

Сердце мое болит, — продолжал Учитель, глядя в темноту. — Ибо я не могу понять, какое грядущее преступление может быть столь страшным, чтобы о нем говорилось в Книге. Какой грех возможен в Квинане? Здесь нет повода для зависти и алчности. Даже кража, подобная той, что совершил Белиар, не может произойти сейчас, ибо кладовые полны плодами наших трудов, поэтому, если человек захочет получить что-либо сверх полагающейся ему доли, он может только попросить и получит это. Ненависть? В Квинане нет ненависти — если бы она была, Учитель знал бы об этом. Прелюбодеяние? В наши дни подобных обвинений ни разу не предъявляли никому среди нас. Клевета? Гордыня? Лжесвидетельство? Говорю тебе, такого не может быть в Квинане, ибо мы повинуемся нашим законам охотно и радостно. Подкуп? Чем можно подкупить меня, Преемника, Управляющего или любого жителя долины и с какой целью? Что имеет один, имеют все. И как не может быть подкупа, так не может быть и вымогательства. Здесь не злоупотребляют властью, не обманывают доверия, а чтобы пробудить в нас гнев, нужно столько времени, что повод для него исчезнет, прежде чем гнев придет. Мне больно, Элрой, что ты считаешь нас способными на преступление.

Печальный голос умолк, и вновь послышались ночные шорохи. Эллери покачал головой. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Он хотел поверить этому, но не мог. Почему Учитель не упомянул самое величайшее преступление? — думал Эллери, когда старик, закрыв дверь Дома Священного Собрания, взял его за руку и повел по утрамбованной земле деревенской улицы.

Неужели сама мысль об этом была настолько чуждой старику и его общине, что даже не пришла ему в голову? Подобно тому, как идея войны была настолько чуждой эскимосской культуре, что в лексиконе народов Крайнего Севера не было слова для ее обозначения.

— И все же, — вновь заговорил Учитель своим глубоким голосом, — все же ты здесь, Элрой, и с какой-то целью. Я не знаю, что грядет, но знаю, что этого не избежать. Да будет благословен Вор'д за твое прибытие.

Плеск воды из родника, прекратившись ненадолго, вновь послышался в темноте — одну оросительную канаву перекрыли, а другую открыли. Эллери понимал, что Учитель ведет его к дому, где он провел прошлую ночь.

— Сколько лет, Учитель, Квинан существует здесь? — спросил Эллери.

— Три поколения.

— Вы очень стары. Помните ли вы, когда была основана община?

Учитель не ответил. Когда он заговорил вновь, его голос звучал очень тихо:

— Завтра будет новый день, Элрой. Это твой дом. Да храни тебя Вор'д.

В крепком рукопожатии старика Эллери почудилась легкая дрожь.

Позднее, лежа на соломенном тюфяке, Эллери прислушивался к кваканью лягушек в канаве. Уже смыкая веки, он думал о лягушке, мечущей икру в стоячих водах, затем о головастиках, вначале молчаливых, но со временем выползающих на землю и начинающих издавать звуки. Погружаясь в сон, Эллери услышал человеческий голос: «А все-таки мир не стоит на месте...»