"И на восьмой день..." - читать интересную книгу автора (Квин Эллери)

Глава 5 ЧЕТВЕРГ, 6 АПРЕЛЯ

Ведьмы преследовали Эллери всю ночь, усмехаясь, тараторя, сидя на его груди и не давая дышать. Он знал, что это сон и что достаточно открыть глаза, и кошмар исчезнет. Но это было ему не под силу. Эллери стонал во сне и со стоном же наконец проснулся.

Он чувствовал себя усталым и замерзшим — несколько часов забытья не принесли облегчения. Бормоча себе под нос, Эллери натянул на себя одеяло и перевернулся на другой бок. Ведьмы перешептывались в углах комнаты. Он напряг слух, стараясь разобрать, что они говорят, вгляделся в темноту и понял свою ошибку. Его обманули мантии — это были не ведьмы, а члены Совета, переговаривающиеся вполголоса, с сомнением глядя на лист бумаги, который каждый держал в руке. Потом они началу передавать листы из рук в руки, и Эллери закричал.

— Дайте их мне! Вы сотрете отпечатки пальцев!

Поняв, что снова заснул и кричит вслух, он опять открыл глаза, встал и подошел к окну. Снаружи было серое утро. Эллери вспомнил, что произошло вчера и что должно произойти сегодня.

«А человеку великое зло от того...»[43]

Он оделся, сходил в общественную кухню за горячей водой, умылся, побрился и отправился в столовую. Первая смена уже завтракала — кто-то тихо переговаривался, а большинство сидели молча. При появлении Эллери все разговоры стихли.

Одни смотрели на него робко, а другие со страхом. Незнакомый человек и незнакомое преступление — не связаны ли они друг с другом? Но на некоторых лицах сиял восторг — разве не говорил Учитель, что прибытие Гостя было предсказано?

Однако никто не осмеливался заговорить с ним.

Эллери ел и пил то, что поставили перед ним, смутно сознавая, что это что-то горячее и сытное Потом он вернулся в свою комнату обдумать план действий.

Какое-то время Эллери что-то писал в записной книжке, затем отложил ее и вышел делать то, что должно быть сделано.

Эллери едва мог вспомнить время, когда его не поражало возвращение великих и знаменитых людей сквозь бездны Пространства и времени. В детстве это была ожившая римская статуя. Мистер Тобайас, преподававший ему гражданское право, мог быть братом-близнецом Сципиона Африканского. Отец О'Тул из католической церкви за углом, казалось, только вчера сбросил тогу Нерона. Изадор Розен, напарник инспектора Квина, когда оба были патрульными, был точной копией Юлия Цезаря.

Подобные ощущения возникали циклически — или, возможно, Эллери циклически это осознавал. Королева Виктория продавала ему билеты в кино. Мать Уистлера[44] сидела напротив него в автобусе. Бетховен доставлял белье из прачечной. Иван Грозный склонялся над стойкой бара, спрашивая: «Что будете пить?» Роберт Э. Ли[45] предлагал нарисовать его портрет за доллар на тротуаре Гринвич-Виллидж.

То же самое происходило и теперь. Уинстон Черчилль поставил перед ним овсянку (если это была овсянка) во время завтрака. Мария Дресслер[46] убрала пустую чашку. А сейчас перед ним сидел Бернард Шоу с крошками в бороде и объяснял, как он изготовляет гончарные изделия. У Эллери возникло странное ощущение, что он смотрит на гончарные круги и печи и наблюдает за автором «Профессии миссис Уоррен»[47], бросающим горсть соли в одну из печей, чтобы придать глянец обжигающимся там плиткам.

Эллери достал из кармана осколок, который нашел в санктуме.

— Вы не пользуетесь солью для этой пурпурной глазури?

— Нет, — ответил Гончар, похожий на Шоу. — Для кувшинов со свитками нужен другой процесс.

— Значит, это обломок такого кувшина?

Гончар кивнул. Улыбка, освещавшая его бородатое лицо, пока он говорил о своей работе, исчезла.

— Вчера разбился молитвенный кувшин. Они священны, ибо содержат достояние Вор'д и находятся в санктуме — запретной комнате в Доме Священного Собрания. В последний раз такой кувшин разбился в день землетрясения. Их никогда не бывает более четырех — два в санктуме и два запасных, упакованных в вату и солому. Их изготовляют не легко и не часто... Вчера один разбился. Возможно, для других земля не тряслась. Но она затряслась для меня, когда я увидел и услышал, и она продолжает трястись.

В мастерской Гончара было душно из-за горящей печи. «Как должен чувствовать себя человек, впервые столкнувшийся с убийством?» — думал Эллери.

— Значит, разбитый кувшин забрали из санктума?

— Да. — Неподалеку кто-то начал петь, но умолк после нескольких нот, словно внезапно вспомнив о чем-то. — Пришел Учитель и попросил у меня новый.

— Он объяснил почему?

Седые брови Гончара сдвинулись, а голос стал еще более глубоким.

— Учитель сказал мне, что наступило время великого бедствия. Я удивился, ибо не видел никаких признаков. Но когда он попросил у меня новый кувшин для свитков, я понял, что, если один из кувшинов разбился, это и есть признак. А потом, когда начались суета и крики, я узнал о гибели Кладовщика Сторикаи. Ведь каждый человек — сосуд Вор'д.

— А когда к вам приходил Учитель за новым кувшином? — спросил Эллери.

— Вчера во второй половине дня.

Как и все квинаниты, Гончар не указывал точное время. Но в его мастерской были старые деревянные часы с маятником и гирями (используемые, как объяснил Гончар, для расчета работы печей), а в его книге была отмечена просьба Учителя. Им удалось более-менее точно установить время визита Учители как половину пятого.

Через десять минут после убийства.

Когда Эллери собрался уходить, Гончар сказал ему:

— Я знал, что великое бедствие, которое было предсказано, произойдет при моей жизни, если я проживу отмеренный мне срок.

— Откуда вы об этом знали? — удивленно спросил Эллери.

Гончар указал на потолок рукой, испачканной глиной:

— Уже три года машины летают по небу все чаще и чаще. Разве это не знак великого бедствия, которое пало на Квинан?

— Это знак великого бедствия, которое пало на весь мир, — ответил Эллери.

Борода Гончара опустилась на широкую грудь.

— Да будет благословен Вор'д, — пробормотал он. — Во время бедствий и во время мира.

Запах опаленных копыт, с которым Эллери не сталкивался с детских лет, приветствовал его на следующей остановке вместе с более знакомым запахом свежих опилок. Юлиссис С. Грант только что подковал серую ослицу.

— Да будет благословен Вор'д, — поздоровался генерал Грант. — Я Плотник-Кузнец.

Он хлопнул ослицу по крупу, и она затрусила прочь. «Вол знает владетеля своего, и осел ясли господина своего...»[48]

Эллери ответил на приветствие, и несколько секунд оба молчали. Подмастерье сложил кузнечные мехи и занялся другим делом. Огонь тускло мерцал в печи. Перевоплощенный Грант подобрал кусок дерева — дышло, догадался Эллери — и начал отделять от него металлическую деталь.

— Хотя мои руки заняты, — сказал он, — уши свободны.

— Вы делаете ключи?

Плотник-Кузнец выдержал паузу, чтобы подумать, и снова взялся за работу.

— Когда ключи нужны, я их делаю. Но они нужны редко, поскольку у нас мало замков. Замки есть в кормушках, так как некоторые из наших животных очень хитрые, открывают щеколды зубами и едят больше, чем им полезно.

— А что еще у вас запирают на ключ?

Оказалось — очень немногое. Небольшое количество изготовляемого в долине пороха для подрывов пней и скал (Плотник-Кузнец, кажется, понятия не имел, что порохом можно пользоваться для других целей) запирали от детей и животных. Вяленое мясо запирали от койотов, иногда забредающих в Квинан. Из жилых домов замыкали на ключ только дом слабоумного карлика, ухаживающего за кладбищем, по причине страхов, которые бедняга был не в состоянии объяснить. Но спорить с ним никто не хотел, да и вреда от этого не было никакого.

И конечно, санктум.

Мозолистые руки застыли, и Эллери показалось, что в глазах Плотника-Кузнеца блеснули слезы.

— Когда вы в последний раз делали ключ от санктума?

— Я никогда его не делал.

— Тогда кто...

— Ключ, который находится у Учителя, сделал Смуэль — он был Плотником-Кузнецом очень давно.

— А мог кто-нибудь изготовить ключ без вашего ведома? Скажем, под покровом ночи?

Плотник-Кузнец выпрямился и бросил в корзину кусок металла, который отделил от дышла.

— Гость, — вежливо произнес он, — я стал Плотником-Кузнецом благодаря своему опыту, но мастерская мне не принадлежит. Любой может приходить сюда и работать когда угодно. К тому же мои обязанности часто призывают меня в другие места долины. Ты спрашиваешь, мог ли ключ быть изготовлен без моего ведома. А я отвечаю: почему бы и нет? Почему я должен об этом знать?

Эллери вздохнул. Это был другой мир, с другой шкалой ценностей. Полинезийские дикари ужасались тому, что капитаны европейских судов подвергают порке своих матросов, которые без разрешения отправляются вплавь на берег, чтобы найти себе женщину, так как им это казалось вполне естественным. При этом они крали с кораблей все, что плохо лежало, и удивлялись возмущению, которое вызывало их воровство.

— А Сторикаи работал недавно в этой мастерской? — терпеливо допытывался Эллери. — Мог Кладовщик изготовить ключ?

— Гость, — столь же терпеливо ответил Плотник-Кузнец, — я знал Сторикаи всю жизнь. Он часто бывал здесь, поскольку был Кладовщиком, а я часто бывал на складе, поскольку я Плотник-Кузнец. Видеть здесь Сторикаи было так же обычно, как видеть птицу на дереве. Он мог изготовить сотню ключей, и я бы об этом не знал. Но... — широкие плечи генерала Гранта поникли, — больше его никогда здесь не будет. Все люди должны умирать — мы приходим в этот мир, занимая места, оставленные ушедшими из него, и уходим сами, освобождая места для других. Но никто в Квинане никогда не умирал так, как умер Сторикаи, и, когда я думаю об этом, мое сердце болит.

Эллери достал целлофановый конверт с пуговицей, которую извлек из руки мертвого Кладовщика.

— Вы когда-нибудь видели эту пуговицу раньше?

Плотник-Кузнец колебался.

— Это пуговица Учителя, — сказал он наконец. — Большинство пользуется костяными или деревянными пуговицами. Члены Совета, Преемник и Управляющий носят роговые, И только Учитель носит пуговицы из металла. — Плотник-Кузнец указал на странный символ на пуговице, и Эллери внезапно понял, что это заглавная буква «И», выгравированная квинанитским шрифтом, так напоминающим «канцелярский почерк», который бытовал столетие тому назад на расстоянии шести тысяч миль отсюда. — Буква «N» означает «пятьдесят» — священное число, которым может пользоваться только Учитель. — Снова поколебавшись, он робко осведомился: — Гость, не должен ли ты вернуть ему пуговицу?

Но Эллери уже вышел из мастерской.

В ткацкой мастерской изготовляли шерстяные одеяла, и горьковатый плесневелый запах овчины висел в воздухе, как туман. Ткач стояла у станка. Это была крупная женщина, которая, при наличии сигары, могла бы сойти за Эми Лоуэлл[49].

Ее голос был мягким и мелодичным, Да, она умеет не только ткать, но и шить. Да, Учитель приходил к ней вчера во второй половине дня. Он сказал, что потерял пуговицу от своей мантии, хотя мог бы этого не говорить, добавила Ткач с печальной улыбкой, она сразу это заметила. Ткач сразу же пришила новую — у нее хранится запас металлических пуговиц для Учителя.

— В котором часу это было, Ткач? — спросил Эллери, чувствуя себя не в своей тарелке в присутствии лучащейся дружелюбием женщины.

— В котором часу? — Она сделала паузу. — Странно, что ты об этом спрашиваешь, Гость. Я мало внимания обращаю на время. Ведь ткать и шить — это не кипятить молоко. Когда у меня на сердце легко, челнок словно летит, а когда тяжело, как сейчас, станок становится тяжелым и работа идет медленно. Вчера, когда приходил Учитель, я мало думала о времени, так как работала над новым рисунком. Могу я показать его тебе?

На фоне шерсти цвета пустыни женщина ткала птицу из черной шерсти. Эллери прищурился, глядя на нее, пытаясь определить, является ли легкое искажение результатом несовершенства рисунка или его усталых глаз. Внезапно он понял. Здесь была изображена не сама птица, а ее тень на песке. Иллюзия была поразительной.

— Вы сами это сделали?! — воскликнул Эллери.

— Тебе нравится? Я очень рада. Да, я выткала это для моего... для Учителя.

Оговорка подсказала ему, что Ткач была одной из жен старика. По непонятной причине его пульс участился.

— Я не думала о времени, — продолжала женщина, — но Учитель спросил меня, который час. Поэтому я посмотрела на старые золотые часы, которые достались мне от отца, а ему от его отца. Внутри часов надпись, которую никто из нас не понимает, даже Учитель. «От 17-го полка. Вера-Крус, Серро-Гордо, Монтеррей, 1848».

Эллери закрыл глаза. Постыдное эхо прошлого — это было уже чересчур[50].

— Имеется в виду, — сказал он, тщательно подбирая слова, — экспедиция, совершенная за поколение до того, как была основана здешняя колония. Несколько групп людей отправились в Мексику — страну на юге. Очевидно, кто-то из вашей семьи — быть может, ваш прадед — командовал одной из таких групп, называемой 17-м полком. Впоследствии подчиненные подарили ему эти часы на память... Остальные слова — названия мест в Мексике.

Ткач кивнула. Ее глаза сияли.

— Я рада, что наконец узнала это. Должно быть, они очень любили его, если сделали такой ценный подарок. Спасибо, что объяснили мне. А теперь я отвечу на ваш вопрос. Учитель спросил меня, который час. Тогда часы показывали без четверти пять.

— Еще один вопрос, Ткач. У Учителя был с собой молитвенный кувшин?

— Нет. — Ее лицо снова помрачнело.

Только позже Эллери понял, что ошибался насчет причины ее печали.

Запахи весеннего утра щекотали ноздри Эллери, когда он шагал по тенистой аллее. Акация была покрыта белыми цветами. Повсюду виднелись маленькие розы, очевидно слишком давно не выращиваемые в цивилизованном мире, чтобы можно было определить их разновидность.

Эллери размышлял о странном поведении Учителя. Стал бы человек, которому было что скрывать, открыто идти к Гончару за новым молитвенным кувшином так скоро после того, как разбился старый, или — к Ткачу, чтобы пришить новую пуговицу?

К тому же оставался вопрос времени. Хотя квинаниты не были связаны строгим графиком, Учитель мог выпадать из универсального континуума не в большей степени, чем житель Лос-Анджелеса или Нью-Йорка. Где же был и что делал старик между половиной пятого, когда он посетил мастерскую Гончара, и без пяти пять, когда Эллери застал его в зале собраний над телом Кладовщика, покуда люди толпились снаружи?

В четыре тридцать Учитель вошел в гончарную мастерскую за новым молитвенным кувшином и, очевидно, сразу отправился в санктум поместить его на подставку, где ранее стоял разбившийся кувшин. Вся процедура едва ли могла занять больше пяти минут. В четыре сорок пять он шагнул в мастерскую Ткача, чтобы пришить новую пуговицу. На это также могло уйти не более пяти минут.

Таким образом, пятнадцать минут между половиной пятого и без пяти пять оставались необъясненными.

Что старик делал в это время?

Все еще размышляя, Эллери подошел к хижине Старейшин — мужа и жены, представлявших в Совете старшее поколение Квинана. Было невозможно угадать, сколько им лет. Эллери думал о них, как об Адаме и Еве, и не сомневался, что если бы обследовал их, то обнаружил бы отсутствие пупков.

Старики приветствовали его, улыбаясь беззубыми ртами, и старуха похлопала по свободному месту рядом с ней на скамье, покрытой овчиной, где они грелись на солнце.

Казалось, трагедия прошла мимо них. Возможно, они не поняли ее или уже забыли. Эллери не знал, с чего начать.

— Ты здесь, чтобы помочь нам, — нарушил молчание Адам. — И мы благодарны тебе. Да будет благословен Вор'д.

— Уилли рассказал нам, — добавила Ева.

Эллери недоуменно заморгал:

— Уилли?

— Учитель. В миру его звали Уилли.

Старая леди снова улыбнулась. Маленькая подробность, но весьма удивительная! Учитель, чья величавая фигура словно шагнула из Ветхого Завета, некогда был маленьким мальчиком по имени Уилли, носившим кружевной воротничок и катящим обруч по деревянному тротуару!

— Мы знали его всю жизнь, — сказал Адам.

— Тогда позвольте спросить, — отозвался Эллери. — Слышали ли вы когда-нибудь, чтобы он лгал?

Ему не ответили. Возможно, старики погрузились в воспоминания о давно ушедшей эпохе газовых фонарей и гаваней с парусными судами.

Затем высохшие губы старухи дрогнули, и Эллери понял, что пара ошеломлена его вопросом.

— Лгал? — переспросила Ева. — Учитель?!

Ее муж раскачивался взад-вперед, словно в приступе боли.

Оба заговорили одновременно. Учитель никогда не лгал — даже по мелочам. Он просто не мог этого делать.

— Даже ради спасения своей жизни, Гость! — воскликнул Адам.

— Даже ради спасения своей жизни! — точно эхо, повторила Ева.

В голове у Эллери возникли строки из старой книги: «Наш хозяин разговаривает с ангелами!» — «Откуда ты знаешь?» — «Он сам сказал нам». — «Но, возможно, он солгал». — «Дурак! Разве ангелы стали бы говорить с лжецом?»

Но по какой-то причине Эллери не мог отмахнуться от этих заявлений с обычной улыбкой, как от следствия старческого слабоумия или сектантского невежества. С облегчением и одновременно с ужасом он чувствовал, что верит им безоговорочно.

Учитель не стал бы лгать даже по мелочам — даже ради спасения собственной жизни.

Остаток первой и всю вторую половину дня, пока солнце не подошло к горизонту, Эллери продолжал свое расследование. Скрипела мельница, по каналам бежала вода, мычали коровы, а старик продолжал говорить дрожащим голосом. Когда Эллери вернулся в свою комнату, его поджидал Управляющий.

— «Пойди к Гостю, — сказал мне Учитель, — спроси, есть ли у него какие-нибудь указания, и выполни их так, как если бы они исходили от меня», — заговорил Управляющий таким тоном, словно зачитывал какой-то перечень. — Поэтому я пришел к тебе, Гость, и спрашиваю, есть ли у тебя какие-нибудь указания. Я выполню их так, как если бы они исходили от самого Учителя.

Эллери хотелось ответить: «Есть указания. Ради бога, уходите отсюда и дайте мне поспать неделю, месяц, год!»

Но вместо этого он сказал:

— Да, Управляющий. Вызовите Совет, Учителя, Преемника и сами приходите в Дом Священного Собрания после вечерней пищи.

— Хорошо.

Управляющий повернулся, чтобы уйти.

— Подождите, — остановил его Эллери, удивляясь самому себе. — Разве вам не любопытно узнать причины этого вызова?

— Я пришел не для вопросов, а только для получения указаний.

— Вы бы пригодились в Вашингтоне, — вздохнул Эллери. — Причины таковы, и можете сообщить им это. Согласно законам и обычаям Квинана, этим вечером они должны заседать в суде.

В длинном зале было темно. Преемник зажег свечи вдобавок к единственной лампе, но Эллери казалось, будто они производят больше теней, чем света — пламя начинало плясать каждый раз, когда дверь открывалась, впуская очередного члена Совета. Темнота выглядела осязаемой — она напоминала Эллери массу из перемещающихся твердых тел, которую не сумел бы растопить и весь солнечный свет.

Ожидая, пока будут заняты места за длинным столом, Эллери думал о роли, которую собирался играть. Элрой-прокуратор — адвокат дьявола. (Если на то пошло, разве Сатана не был прокурором, обвиняя Иова?)[51] В Эдеме произошло жестокое убийство, и лидер общины с одобрения Совета поручил ему расследовать и предъявлять обвинение во имя правосудия.

Какой у них оставался выбор? В Квинане не было больше никого, обладающего знаниями в этой области.

И вновь в голове у Эллери мелькнула виноватая мысль, что ему следовало сообщить о преступлении властям. Но где были эти власти? Во всех аспектах, кроме географического, Квинан лежал за пределами границ Соединенных Штатов Америки.

«Королевские указы в Конноте не действуют», — гласила старая ирландская поговорка. Ни федеральные законы, ни законы штата никогда не действовали в Долине Квинана. А при отсутствии какой-либо власти народ не только имел право, но и был обязан временно установить собственную. И такая власть, существующая много десятилетий, могла даже не считаться временной. (Та часть Эллери, которая оставалась им самим, напоминала ему, что это всего лишь попытка оправдания, но другая часть, ставшая Элроем, одурманенная усталостью и печалью, не принимала это во внимание.)

В одном Эллери и Элрой были уверены. Это не инсценировка суда, не Звездная палата[52] и не толпа линчевателей, а справедливый суд, чей пристав собирался говорить.

Управляющий поднялся с места.

— Мы собрались здесь, — заговорил он сухим, лишенным модуляций голосом, — чтобы заседать в суде согласно законам и обычаям Квинана.

После чего он вновь сел.

Опять воцарилась тишина.

Эллери ожидал вопросов, возражений — чего-то, на чем он мог бы построить вступительную речь. Не пытались ли они своим молчанием воспрепятствовать ему в выполнении ими же возложенной на него задачи? Пассивное сопротивление? Несмотря на усталость, он почувствовал досаду. К чему задержки? Нежелание смотреть в лицо фактам не может их опровергнуть.

Постепенно Эллери начал чувствовать сходство происходящего с мертвой тишиной на собрании квакеров, безмолвной молитвой в ортодоксальной синагоге или ожиданием паствы первых слов имама в мечети. Однако по длине молчание превосходило все упомянутые процедуры и стало таким напряженным, что он не мог различить даже малейшей дрожи ресниц или ноздрей. Казалось, все, наподобие йогов, впали в транс, от которого их могла пробудить только труба Страшного суда.

На миг Эллери почувствовал себя одним из галлов, ворвавшихся в Рим и с благоговейным страхом смотрящих на седобородых сенаторов, сидевших так спокойно, что варварам они казались полубогами или статуями...

Но Эллери пришел в себя, и ему открылась правда. Ибо покуда он стоял в этом безмолвном зале перед неподвижной группой, досада, беспокойство и сомнения улетучивались, а туманная пелена спадала с глаз. Эллери понял цель этого сосредоточенного молчания. Оно приносило в умы и сердца сидящих здесь мир и покой.

Управляющий снова поднялся, но странный взгляд Учителя оставался прикованным к лицу Эллери.

— Гость, — заговорил Управляющий совсем иным голосом — голосом человека, а не робота, — расскажи нам о том, что ты узнал и что, по-твоему, мы должны делать. А мы будем слушать, размышлять и судить.

Он опять занял свое место.

Эллери окинул спокойным взглядом фигуры сидящих вокруг стола. Позднее он осознал, что это спокойствие было самовнушением с целью если не рассеять, то замаскировать предельную усталость. Он ощущал иллюзорное тепло, которое испытывает человек, замерзающий до смерти.

— Убийство... — начал Эллери и тут же осекся.

Действительно ли среди слушателей пробежала дрожь при этом слове, никогда ранее не произносимом в преддверии святилища мира и любви, или ему это только показалось?

— Позвольте сначала объяснить вам, что такое «убийство», — вновь, заговорил Эллери. — В этой комнате недавно лишили жизни человека... — (в самом ли деле все покосились на то место на полу, где новая травяная циновка скрывала пролитую кровь, или же снова ему это почудилось?) — и этот человек не был обвинен ни в каком преступлении, не был судим, осужден и приговорен к смерти в соответствии с законом. Лишение человека жизни без санкции суда и должной процедуры именуется убийством. Кладовщик Сторикаи был убит.

Слушатели сидели молча и неподвижно.

— Прежде чем обвинить кого-либо в убийстве, необходимо продемонстрировать три фактора, связывающие это лицо с преступлением. Эти три фактора — возможность, средства и мотив. Возможностью, — Эллери поднял палец, — в случае смерти в результате физического нападения на жертву — является доказательство, что обвиняемый или подозреваемый присутствовал на месте преступления во время его совершения или что он мог там присутствовать. Под средствами, — он поднял второй палец — подразумевается доказательство, что обвиняемый или подозреваемый располагал орудием, которым было совершено убийство. Мотивом, — Эллери поднял третий палец, — служит доказательство того, что обвиняемый или подозреваемый имел причину желать смерти жертвы.

Он сделал паузу. По бесстрастным лицам слушателей было трудно судить, понимают ли они его.

— Сначала я попытаюсь доказать возможность, — продолжал Эллери. — Пусть Мельник подойдет и сядет на это место. — Он указал на табурет, который Преемник по его просьбе поставил возле места во главе стола.

Мельник поднялся и шагнул вперед. Это был крепкий, могучий и широкоплечий мужчина с рыжими бровями и бородой, испачканными мукой. Тяжело дыша, он опустился на табурет.

— Что произошло вчера, когда вы закончили помол? — обратился к нему Эллери.

Мельник потер руками виски, словно это были жернова, и ответил громким голосом человека, привыкшего перекрикивать поток воды, приводящий в движение мельничное колесо, и хлопанье крыльев ветряка:

— Я упаковал первую порцию новой муки в белый мешок, как велит обычай, взвалил его на плечо... — он неуклюже это продемонстрировал, — и понес в священный дом, чтобы Учитель благословил его.

— В котором часу это было?

В котором часу? Незадолго до четверти пятого. Откуда он знает? Потому что посмотрел на водяные часы, прежде чем покинуть мельницу.

— Отлично. Что вы сделали, когда принесли первый мешок новой муки к Дому Священного Собрания?

Мельник уставился на него:

— Позвонил в колокол — что же еще? Но ответа не было, поэтому я не мог войти. Так как Учителя не было здесь — иначе он бы подошел к двери, — я начал возвращаться на мельницу.

— Начали?

Мельник объяснил, что успел пройти только небольшое расстояние и свернуть к деревьям, когда услышал шаги и обернулся. Это был Кладовщик Сторикаи, спешащий к священному дому.

— Я собирался окликнуть его и предупредить, что Учитель не отвечает на звонок, но прежде, чем успел заговорить, Сторикаи подошел к двери, огляделся вокруг, как будто...

— Как будто не хотел, чтобы его заметили?

Мельник с благодарностью кивнул:

— Это так, Гость.

— Сторикаи видел вас?

— Не думаю. Я был в тени деревьев.

В тени... Желтоватые фитили тлели, и воск стекал по свечам, подобно слезам. Тени извивались на стенах помещения.

— И что же тогда сделал Сторикаи?

Мельник переводил взгляд с одного лица на другое. Его голос стал хриплым и дрожащим. Кладовщик совершил грех. Он открыл дверь священного дома, не позвонив в колокол, и вошел, не дожидаясь разрешения — фактически, когда Учителя не было в доме.

— Он совершил грех, — повторил Мельник.

— Благодарю вас, — сказал Эллери. Мельник тяжело поднялся и вернулся на свое место. — Водовоз?

Водовоз встал и шатнул вперед. Он был высоким, молодым и худощавым, его смуглое бородатое лицо, загорелые руки и одежда поблескивали от влаги. Его внешний облик напомнил Эллери саламандру.

— Вчера во второй половине дня, — ответил Водовоз на вопрос Эллери, — я начал чистить колодец напротив священного дома. Находясь в колодце, я слышал, как звонил колокол, и стал подниматься, чтобы попросить звонившего помочь мне вытянуть ведро. Но я поскользнулся и услышал, как этот человек — очевидно, это был Мельник — уходит. Потом я услышал, как подошел кто-то еще, высунул голову из колодца и увидел... — Он остановился, чтобы вытереть мокрый лоб влажной рукой.

— И что же вы увидели, Водовоз? — спросил Эллери.

— То, о чем говорил Мельник. Я увидел, как Сторикаи вошел в священный дом, не позвонив и не дожидаясь, пока его впустит Учитель.

Эллери посмотрел на патриарха. Казалось, старик не замечает никого и ничего. Его лицо выражало великое спокойствие, глаза, отражающие пламя свечей, словно сосредоточились на чем-то, находящемся за пределами каменных стен дома.

Подобное отсутствие интереса удивляло Эллери. Неужели Учитель равнодушен к цели этой беспрецедентной процедуры? Или же это была покорность судьбе?

— Водовоз, в котором часу вы видели Сторикаи, входящего без разрешения в Дом Священного Собрания?

— Около четверти пятого, Гость.

— Вы говорите так потому, что такое время назвал Мельник, или потому, что знаете его сами?

— Знаю сам, — спокойно ответил Водовоз, — по наклону тени в колодце.

— Можете вернуться на ваше место, Водовоз. — Подождав, пока «саламандра» скользнет назад на скамью, Эллери обратился к неподвижным фигурам за столом: — Итак, благодаря показаниям Мельника и Водовоза мы знаем, что Кладовщик вошел в священный дом в четверть пятого. Спустя сколько времени он был убит? Через пять минут. Я знаю это, так как на запястье Кладовщика были мои часы, которые я одолжил ему на время своего пребывания в Квинане. Эти часы разбились от удара молотком, когда Сторикаи поднял руку, защищаясь от убийцы.

Эллери вынул из кармана часы и показал их.

— Как видите, стрелки остановились на двадцати минутах пятого — как я говорил, спустя пять минут после того, как Сторикаи вошел в священный дом.

Убедившись, что все разглядели положение стрелок, он спрятал часы в карман.

— Теперь я вызываю Плодовода.

Плодовод был мужчиной средних лет, долговязым, как кукурузный стебель, с черными ногтями от постоянного копания в земле. Он говорил неуверенно, как могло бы говорить растение, имей оно дар речи.

Вчера во второй половине дня, сказал Плодовод, он навестил больного Раба и пробыл у него около четверти часа, молясь вместе с ним и рассказывая ему о посевах. Плодовод покинул дом Раба, когда туда пришел Учитель. Благодаря имеющимся в доме часам он знал, что пришел в три и ушел в четверть четвертого.

— Ты знаешь, Гость, что в часах Раба живет маленькая птичка? — продолжал Плодовод. — Она должна выходить и называть время, но уже давно этого не делала.

— Я этого не знал, Плодовод, — серьезно отозвался Эллери. — Благодарю вас. А теперь я вызываю Скотовода.

Скотовод был согбенным стариком с большой окладистой бородой и кожей цвета сушеного абрикоса. Его глаза щурились под кустистыми бровями, словно от яркого солнца. На вопросы Эллери он отвечал либо мычанием, либо хрюканьем.

— Что вы делали вчера во второй половине дня, Скотовод?

Мычание.

— Вы навещали Раба?

Хрюканье, сопровождаемое кивком.

— Когда вы вошли в дом Раба?

Хрюканье.

— До четырех или после?

Неразборчивое мычание.

— Насколько я понял вчера, вы пришли туда незадолго до четверти пятого. Это так?

Кивок.

— Вы застали там Учителя?

Кивок.

— И Учитель ушел из дома Раба после вашего прихода?

Кивок.

— Сразу же?

Хрюканье, мычание, кивок.

— Спасибо, это все. — Эллери повернулся к Учителю: — Можно доставить сюда Раба?

Теперь он видел, что, несмотря на отстраненный вид, патриарх наблюдает за происходящим. Старик сразу же кивнул Преемнику, который быстро вышел из священного дома. Должно быть, Раба уже приготовили к доставке, так как через пару минут дверь открылась снова, впустив запыхавшегося Преемника. Он что-то сказал, Мельник и Водовоз поднялись, вышли наружу и тотчас же вернулись, неся Раба. Кто-то — вероятно, Плотник-Кузнец — соорудил для него подобие паланкина, в котором полулежал больной.

Преемник указал на место в конце стола, Мельник и Водовоз поставили туда носилки, и все трое вернулись на свои места.

Раб казался таким же старым, каким был (но не казался) Учитель. Изрытая глубокими морщинами темная кожа, словно натянутая на скелет, придавала ему вид полумертвой, растрескавшейся земли пустыни. Только глаза — черные, блестящие, как у птицы, и немигающие — были живыми. Рабу, который больше не был рабом, оказались присущи достоинство и любопытство. Птичьи глаза, пробежав по собравшимся, остановились на лице Эллери.

— Благодарю тебя. — Эллери понял, что тихий шепелявящий голос выражает благодарность за то, что его обладателя доставили в Дом Священного Собрания на заседание Совета, явно последнее для него. — Я готов.

— Я не утомлю вас... — Эллери собирался сказать «Раб», но слово застряло у него в горле. — У меня всего несколько вопросов.

Он быстро расспросил старца о вчерашнем визите к нему Плодовода, Учителя и Пастуха и получил подтверждение времени их прихода и ухода.

— Еще один вопрос, — сказал Эллери. — Вы больны и прикованы к постели. Как же можете замечать и запоминать время с такой точностью?

Ему показалось, что поблекшие губы старика тронула едва заметная улыбка.

— Мне осталось так мало времени, — ответил Раб, — что я слежу за ним, как молодой человек следит за своим врагом.

— Больше у меня нет вопросов. Если хотите, чтобы вас отнесли домой...

— Я бы хотел остаться. — Раб посмотрел на Учителя, и во взглядах, которыми они обменялись, было столько боли и сострадания, что Эллери отвернулся.

— А теперь, — обратился он к Совету, — мы переходим к алиби Учителя.

— А-ли-би? — переспросил Управляющий. — Такое слово нам незнакомо, Гость.

Эллери увидел подтверждение на лицах остальных. Он объяснил им смысл слова в простейших терминах и, видя, что они поняли, продолжал:

— Алиби Учителя окончилось в тот момент, когда он вышел из дома Раба, что произошло в пятнадцать минут пятого. Оттуда всего несколько шагов до Дома Священного Собрания, и если бы Учитель вернулся сюда сразу же, то пришел бы незадолго до двадцати минут пятого — времени убийства Кладовщика. Я расспрашивал всех. Никто не помнит, что видел Учителя между пятнадцатью и двадцатью минутами пятого.

Эллери старался не смотреть на патриарха.

— Если кто-нибудь из присутствующих теперь вспомнил, что видел Учителя в это время, или слышал, что кто-то другой видел его, пусть скажет об этом немедленно.

Он умолк. Ни в длинном зале, ни снаружи не раздавалось ни звука. Эллери слышал только биение собственного сердца.

Почувствовав щекотание в носу, он достал носовой платок и вытер вспотевший лоб.

— Таким образом, установлено, что Учитель мог находиться здесь, в этой комнате, на месте преступления, в двадцать минут пятого — в тот момент, когда Кладовщик Сторикаи получил смертельный удар.

Никто не шелохнулся — все словно окаменели. «О чем ты говоришь? — казалось, вопрошали их лица. — Что ты имеешь в виду? В твоих словах должен быть какой-то смысл, хотя для нас они ничего не значат».

Все тяжкое бремя происходящего легло на плечи Эллери. Никто из них не мог помочь ему сдвинуть его хотя бы на один дюйм вправо или влево.

Оставалось обратиться к источнику проблемы.

— Учитель, — заговорил Эллери, — вчера из дома Раба вы сразу отправились в священный дом?

Взгляд старика устремился на него.

— Это так, Квинан, — спокойно ответил он.

Все разом вздохнули.

— И вы находились в священном доме до того, как Сторикаи был убит молотком?

— Это так, Квинан.

Снова всеобщий вздох.

Чувствуя головокружение, Эллери оперся ладонями на стол. Все это выглядело излишне театрально и напыщенно. К чему это собрание, допрос свидетелей, утомительная реконструкция графика передвижений Учителя, когда было достаточно задать патриарху простой вопрос: «Вы убили Сторикаи, Учитель?» — и получить правдивый ответ? Учитель не смог бы солгать.

Эллери уже повернулся к старику и открыл рот, но вовремя спохватился. Какова бы ни была причина — странность места и населяющих его людей, его собственная усталость, близость окружающей долину пустыни, — он стал другим человеком с тех пор, как прибыл сюда. Обвинение, основанное только на свидетельстве обвиняемого против самого себя, было не цивилизованной процедурой, а инквизицией. Ведь это не дуэль между Учителем и Гостем, а поиски истины. Ибо что есть истина? «Если я буду убеждать тебя, обращай больше внимания на истину, нежели на Сократа, а если тебе покажется, что я говорю правду, соглашайся с этим, но, если нет, возражай мне, дабы в своем рвении я не обманул самого себя и тебя и, подобно пчеле, не оставил за собой свое жало»[53]. А ему предстояло убедить Совет и народ Квинана. Истина может дойти до их сердец с помощью веры, но в таком ужасном деле она должна дойти и до их ума, а это возможно только с помощью доказательств.

Эллери окинул взглядом лица сидящих за столом.

— Установлено, что Сторикаи вошел в священный дом в четверть пятого и получил смертельный удар в двадцать минут пятого. Установлено также, что Учитель появился здесь между приходом и гибелью Сторикаи. Следовательно, Учитель имел возможность совершить преступление. Есть и другие доказательства этого.

Эллери достал из кармана целлофановый конверт с металлической пуговицей, которую нашел в руке Сторикаи.

— Эту пуговицу я изъял из мертвой руки Кладовщика. Я передам ее вам, чтобы вы могли рассмотреть ее как следует.

Он вручил пуговицу Управляющему, который передал ее Преемнику так быстро, словно она обжигала ему пальцы. Эллери наблюдал, как пуговица переходит из рук в руки, оставляя за собой боль.

Когда она вернулась к нему, он сказал:

— Само присутствие металлической пуговицы в руке убитого говорит о ее значении. Обрывки ниток свидетельствуют, что Сторикаи оторвал пуговицу от одежды, к которой она была пришита, во время борьбы, стоившей ему жизни, — оторвал от одежды человека, с которым боролся. — И Эллери добавил, ненавидя самого себя: — Это помещает обладателя пуговицы на место преступления в тот момент, когда оно происходило. А кто в Квинане носит металлические пуговицы на одежде? И кто недавно пришивал новую пуговицу?

Кто-то издал сдавленный возглас.

— Я вызываю свидетелем Ткача.

Женщина, опустив голову, медленно подошла к табурету, но осталась стоять. Эллери вновь пришлось озвучивать не только вопрос, но и ответ. Да, она пришивала новую металлическую пуговицу со священным символом «N» на мантию Учителя без четверти пять — всего через двадцать минут после убийства. Женщина нехотя произнесла «да» и вернулась на свое место походкой старухи.

Эллери тоже ощущал дрожь в ногах и с трудом заставил себя повернуться к Учителю.

— Вы признаете, Учитель, что пуговица, найденная в руке Сторикаи, оторвалась от вашей одежды?

— Да, — спокойно ответил патриарх.

Оглядевшись вокруг, Эллери увидел, что собравшиеся разделяют его чувства. Лица их уже не были окаменевшими — на них отражались понимание, боль и страх. Страх за себя? Нет. Они страшились за своего Учителя.

Эллери вынудил себя снова посмотреть на старика, и увиденное потрясло его куда сильнее того, что он ожидал увидеть. Ибо чеканное лицо обвиняемого выражало безмятежность, которая могла быть только следствием душевного покоя.

Эллери отвернулся, все еще испытывая ненависть к самому себе.

— А теперь, — заговорил он и сделал паузу, чтобы унять дрожь, — теперь мы должны взвесить второй из трех факторов подтверждения вины — средства.

Чтобы установить свои умозрительные весы, Эллери реконструировал res gestae[54] — ночные кражи ключа Учителя, доказательства попытки проникновения в санктум с помощью не подошедшего к замку дубликата ключа и так далее, — а также некоторые детали самого убийства. Он описал раны на лбу и затылке Кладовщика, рассказал о крошках обожженной глины в его волосах, об окровавленном молотке рядом с телом, о дубликате ключа в кармане Сторикаи, о незапертой двери санктума, о сдвинутом кувшине, о неровных стопках монет в ковчеге, о пурпурном осколке под ним и пятне крови в углу.

— Позвольте суммировать то, что все это означает, — продолжал Эллери. — Кладовщик тайно изготовил дубликат ключа от санктума, чтобы проникнуть в комнату, запретную для него и для всех, кроме Учителя. Делая это, он мог преследовать лишь одну цель — украсть казну Квинана. Сторикаи подошел к двери священного дома, огляделся вокруг, не заметил наблюдающих за ним Мельника и Водовоза и вошел, не позвонив и не дожидаясь разрешения. После этого он поспешил к двери запретной комнаты, отпер ее дубликатом ключа, вошел и начал доставать серебряные монеты из ковчега.

Теперь все склонялись к нему, как растения к солнцу.

— В этот момент некто — будем называть его Очевидцем — заметил открытую дверь санктума и кого-то внутри, подошел к комнате, увидел Кладовщика, крадущего монеты, в приступе гнева схватил с подставки один из кувшинов со свитками и обрушил его на голову Сторикаи — точнее, на затылок, так как Очевидец нанес удар сзади. Кувшин разбился, осколки рассыпались вокруг, а один из них отлетел под ковчег. Сторикаи рухнул на пол и, падая, задел головой угол ковчега.

По залу пронесся медленный свистящий вздох.

— После этого, — продолжал Эллери, — Очевидец, должно быть, выбежал из санктума, возможно, чтобы позвать на помощь. Но Кладовщик почти сразу же пришел в себя от удара кувшином, вскочил на ноги, побежал за Очевидцем, догнал его возле этого стола и, боясь разоблачения совершенного им акта святотатства, попытался убить Очевидца. Они боролись молча, и во время борьбы Очевидец смог схватить молоток, оставленный Учителем для Преемника на этом столе, и, защищая свою жизнь, ударить им Кладовщика. Обороняясь, Сторикаи поднял руку, и удар пришелся на часы на его запястье, остановив их в двадцать минут пятого. Второй удар обрушился на лоб Сторикаи. Третьего не понадобилось.

От горящего фитиля отделился кусочек и упал в лужицу разжиженного воска, из которой поднималось пламя, где продолжал гореть сам по себе, словно живя самостоятельной жизнью.

— Такова картина преступления, — снова заговорил Эллери. — Теперь что касается происшедшего потом. Будем двигаться шаг за шагом. Первое, что должен был сделать Очевидец, убив Кладовщика, — это вернуться в санктум, чтобы привести комнату в порядок. Он подобрал осколки кувшина и избавился от них, не заметив кусочек под ковчегом. Также он должен был заменить разбитый кувшин целым и наполнить его рассыпавшимися свитками. Кто же это сделал? Я прошу Гончара подойти сюда.

Гончар двинулся вперед. Он уже не походил на Бернарда Шоу; еле волоча ноги, словно сгибаясь под тяжким грузом, старик обошел стол и с трудом опустился на табурет.

— Кое-кто приходил к вам вчера за молитвенным кувшином, чтобы заменить им разбитый. Кто это был?

Борода Гончара дрогнула, и он открыл рот, но ничего не сказал.

— Кто, Гончар? — От напряжения голос Эллери звучал резко.

На этот раз раздался сдавленный, нечленораздельный звук.

— Кто?! — крикнул Эллери.

— Учитель!.. — с трудом вырвалось из горла Гончара.

Послышался негромкий плач, похожий на причитание по покойнику, и Эллери, которому хотелось присоединиться к этому плачу, вынужден был ждать, когда он стихнет. Никто не смотрел на Учителя — даже Эллери.

— В котором часу Учитель пришел в вашу мастерскую, Гончар, и попросил новый молитвенный кувшин для санктума?

— В половине пятого.

— Через десять минут после убийства Сторикаи.

Эллери махнул рукой, и Гончар поплелся на свое место,

— Таким образом, — продолжал Эллери, — мы связали Учителя с оружием, которое всего лишь оглушило жертву, — с разбитым кувшином. Теперь подумаем об оружии, лишившем Сторикаи жизни, — о молотке.

Он поднял с пола завернутый молоток и начал разворачивать его, но ткань прилипла к засохшей крови, и ему пришлось оторвать ее с треском, от которого остальные вздрогнули. На молотке все еще виднелись кровавые пятна.

— Вчера в этой комнате я снял отпечатки пальцев у всех присутствовавших — у мертвого Кладовщика, Учителя, Преемника, Управляющего и одиннадцати оставшихся членов Совета. Вы это помните?

Да, они не могли забыть эту маленькую тайну внутри большой тайны. Но понимали ли они значение отпечатков?

— Вы знаете, почему я заставил каждого из вас приложить пальцы к штемпельной подушечке, а потом к листу бумаги?

Этого они не знали.

— Тогда я объясню вам. Поднимите руки и посмотрите на кончики ваших пальцев. — Члены Совета с сомнением смотрели на Эллери, но, когда Летописец поднял руки и посмотрел на них, сделали то же самое. — Смотрите внимательно. Видите маленькие линии, петельки и завитки, складывающиеся в определенный рисунок? — Все кивнули. — Этот рисунок можно перенести с пальцев на другую поверхность — особенно легко на сухую и гладкую. Вероятно, вы видели отпечатки ваших пальцев или пальцев ваших детей на стене?

— Все это нам известно, Элрой, — внезапно заговорил Летописец. — Но что это означает?

— Смысл в том, Летописец, что отпечатки любых двух человек в мире не могут оставить одинаковый рисунок — даже если они однояйцевые близнецы. Во внешнем мире были собраны миллионы отпечатков пальцев людей всех народов, рас и цветов кожи, и никогда отпечатки одного человека не совпадали в точности с отпечатками другого. Таким образом, можно сказать, что каждый человек носит на пальцах со дня рождения до самой смерти и даже после нее, пока тело не рассыплется в прах, серию признаков, по которым его можно отличить от всех других людей в мире. Теперь вы понимаете, что я имею в виду?

Судя по их сдвинутым бровям, они действительно пытались понять. Или поверить? Ибо все могло свестись к вопросу не понимания, а веры.

— Вы должны верить мне, — сказал Эллери. — Ведь я Элрой Квинан, чей приход во время великого бедствия был предсказан. — «Да простит меня за это Бог», — подумал он. — Теперь мы переходим к взвешиванию средств и сначала должны положить на весы отпечатки пальцев.

Эллери поднял молоток, держа его за края бойка и дно рукоятки.

— Вы увидите, что, когда я посыплю рукоятку белым порошком и осторожно сдую его, на рукоятке останутся отпечатки пальцев руки, которая сжимала ее, убивая Кладовщика.

Он положил молоток на стол и потянулся за своим несессером. Отпечатки забелели на темном дереве рукоятки. Эллери взял лист черной бумаги.

— Учитель, вы позволите мне снять отпечатки пальцев вашей правой руки?

Молчание было таким напряженным, что царапало слух. Но лицо Учителя оставалось безмятежным.

— Пусть будет так, как ты хочешь, Элрой, — ответил он.

Эллери взял руку старика — она была теплой и спокойной. «Если я забуду тебя, Иерусалим...»[55] Квин прижал пальцы патриарха к черной бумаге, проявил отпечатки белым порошком, положил бумагу рядом с молотком и достал лупу.

— Я хочу, чтобы вы все встали и по очереди посмотрели через увеличительное стекло на отпечатки, которые я снял у Учителя, а потом на отпечатки убийцы на молотке. Вы увидите, что они одинаковые.

Но увидят ли они? Примитивные народы, ранее не знакомые с фотографией, часто не могли узнать близких людей или предметы, запечатленные камерой. Здесь могло произойти то же самое. Когда члены Совета и остальные обследовали друг за другом отпечатки через лупу, некоторые из них кивали, а некоторые качали головой. Тем не менее Эллери подождал, когда они снова сядут, и сказал:

— Таким образом, благодаря отпечаткам Учителя на молотке мы знаем, что он, и только он, мог воспользоваться им для убийства Кладовщика. Это доказано. Но так ли это?

Удушливая пелена усталости вновь сковала Эллери, и ему приходилось бороться, освобождаясь от нее. Он повернулся к старику:

— Учитель, это вы после убийства собрали осколки разбитого кувшина и отправились к Гончару за новым?

— Это так, Элрой, — ответил старик.

— И ваша правая рука держала этот молоток?

На сей раз последовала небольшая пауза, прежде чем Учитель повторил тем же спокойным голосом:

— Это так, Элрой.

Рот Эллери наполнился желчью, и он судорожно сглотнул.

— Итак, мы установили, что Учитель имел возможность и средства для убийства Кладовщика — что он был здесь и его рука держала молоток. Теперь мы должны взвесить третий и последний фактор виновности — мотив.

Украв ключ Учителя от санктума и сделав по нему дубликат, Сторикаи согрешил намерением, — продолжал Эллери. — Но после этого он стал грешить фактически, совершив три преступления против Квинана и Учителя.

Сторикаи вошел в священный дом, не позвонив в колокол и не будучи впущенным туда Учителем, — это было первое преступление. Он вошел в запретную комнату, куда имел право входить только Учитель, — это второе преступление. И он наложил свои алчные руки на казну — это третье преступление.

Таким образом, на протяжении пяти постыдных минут Кладовщик Сторикаи согрешил против всех вас, его братьев в Квинане, в целом, а также против своего и вашего Учителя в частности. Надеюсь, вы понимаете, что Учитель, каким бы мудрым и почтенным он ни был, остается человеком из плоти и крови, подверженным тем же слабостям, что и все мы. Что, застав Сторикаи в процессе свершения трех грехов против законов и обычаев Квинана, ваш Учитель не справился с великим гневом и обрушил его на грешника с помощью тех орудий, которые оказались под рукой, — кувшина и молотка.

Эллери посмотрел на два ряда лиц, уверенный, что теперь, наконец, он увидит на них согласие и даже облегчение. Но перед ним были те же смущенные и испуганные люди.

В чем же дело?

— И теперь, — снова заговорил он, — я больше не могу откладывать самый важный вопрос.

— Найди правду, и мы будем... — сказал Учитель. Он добавил что-то еще, но Эллери не был уверен, сказал ли старик «в безопасности» или «спасены».

Ладно, это не имеет значения. Эллери набрал воздух в легкие:

— Учитель, вы убили Кладовщика Сторикаи?

Патриарх ответил сразу же, и его ответ так потряс Эллери, что ему пришлось опереться на стол.

— Ты так говоришь, — прозвучал глубокий голос Учителя.

Члены Совета собрались в конце стола, о чем-то вполголоса споря. Очевидно, им не удалось прийти к согласию, так как Летописец подошел к Управляющему и что-то шепнул ему на ухо. Управляющий кивнул и обратился к Эллери:

— Меня попросили сказать тебе, Элрой, что некоторые члены Совета в недоумении насчет рисунков на молотке, которые ты называешь отпечатками пальцев. Они говорят: «Элрой утверждает, что отпечатки на молотке те же, что Учитель оставил на бумаге, но мы не можем быть уверены, что эти черточки и петельки одинаковые. Как же Элрой может быть в этом уверен? В таком серьезном деле не должно быть сомнений».

Эллери устало повернулся к Преемнику, который почти все время сидел неподвижно, как окаменелый.

— Пожалуйста, дайте мне несколько листов бумаги.

Ему пришлось повторить просьбу, поскольку Преемник, кажется, не только окаменел, но и оглох. Молодой человек вздрогнул, густо покраснел, поспешил в скрипториум и вскоре вернулся с бумагой.

Эллери раздал по листу каждому члену Совета. Теперь их было только десять, так как Раба отнесли домой — он был слишком болен, чтобы и дальше оставаться в зале собраний.

Обойдя вокруг стола и сняв у всех членов Совета отпечатки пальцев, Эллери сказал:

— Теперь перед каждым из вас лежит лист бумаги с отпечатками его пальцев. Я прошу вас сделать следующее. Пусть каждый нарисует на своем листе под отпечатками тайный знак — круг, крест, маленькое дерево, — какой угодно. Только не говорите и не показывайте мне, какой знак вы нарисовали. — Он полез в несессер и бросил на стол несколько карандашей. — Можете передавать карандаши друг другу. А сейчас я повернусь спиной, чтобы не видеть, что вы делаете. — Эллери осуществил свое намерение. — Поставьте на бумаге знаки и запомните, какой именно вы нарисовали.

Он терпеливо ждал, слыша за спиной шарканье ног, тяжелое дыхание и шелест одежды.

— Готово?

Звуки прекратились.

— Да, — ответил Управляющий. Эллери не стал поворачиваться.

— А теперь, Управляющий, соберите листы с отпечатками.

— Я сделал это, — вскоре сообщил Управляющий.

— Перемешайте листы, чтобы я не мог догадаться по их порядку, кому какой принадлежит.

— Это тоже сделано, Элрой, — после очередной паузы сказал Управляющий.

Эллери повернулся. Десять листов лежали на столе аккуратной стопкой. Под озадаченными взглядами присутствующих он придвинул табурет, сел и достал из кармана пятнадцать наборов отпечатков пальцев, снятых вчера, — на каждом была обозначена должность обладателя отпечатков. Эллери взял верхний лист из стопки с неидентифицированными опечатками и сравнил его с верхним листом идентифицированной серии. Отпечатки не совпали, и он перешел ко второму, а затем к третьему листу из старого комплекта. Отпечатки на четвертом листе были теми, которые он искал.

Эллери поднял лист с неидентифицированными отпечатками и тайным знаком. Все смотрели на него затаив дыхание.

— Здесь у меня лист с отпечатками пальцев и знаком из восьми линий, образующих квадрат в квадрате. Утверждаю без всяких сомнений, что отпечатки на этой бумаге оставлены Ткачом! Этот так? Говорите, Ткач, это ваши отпечатки?

— Да, — испуганно выдохнула женщина, — так как квадрат в квадрате — мой знак.

За длинным столом послышался удивленный шепот, но Эллери прекратил его властным жестом:

— Я только начал, — И он стал сравнивать второй лист из пачки с тайными знаками с идентифицированной серией. Все снова затаили дыхание. Наконец Эллери поднял второй лист. — Эта бумага помечена волнистой линией, какую рисуют дети, изображая воду. Боюсь, нарисовавший этот знак пытался ввести меня в заблуждение, ибо вода наводит на мысль о Водовозе. Но в действительности это ваши отпечатки, Летописец. Не так ли? Говорите!

Летописец смущенно почесал бороду.

— Ты прав, Элрой.

Остальные отпечатки были идентифицированы так же легко. Водовоз нарисовал маленький домик, Плодовод — два сцепленных круга, Гончар — три креста, Мельник — животное, в котором Эллери по огромному вымени опознал: корову, и так далее.

— Как видите, — сказал Эллери по окончании процедуры, — человек, умеющий читать отпечатки пальцев, не может ошибиться при их сравнении. Отпечатки на молотке оставлены рукой Учителя.

Он не смотрел на патриарха, который во время демонстрации не проронил ни слова.

Снова они отошли посовещаться в дальний конец стола. Снова Эллери смотрел на них затуманенным взором, поддерживая голову дрожащими руками. Вскоре Ткач заплакала. Летописец встал, поманил к себе Управляющего и заговорил с ним так тихо, что тому пришлось наклониться, чтобы слышать.

Бледный Управляющий медленно вернулся к Эллери, который с трудом заставил себя заговорить.

— Каков их вердикт? — спросил он. — Если только они смогли его вынести.

И тут же ему показалось глупостью воображать, что они способны обвинить своего лидера. Все это выглядело напрасным фарсом.

— Они пришли к единому мнению, — хрипло отозвался Управляющий. — Учитель виновен в смерти Кладовщика Сторикаи.

Внезапно самообладание покинуло его, он закрыл лицо руками и начал раскачиваться взад-вперед.

Это послужило сигналом для остальных. Две женщины — Ткач и Ева — разразились бурными рыданиями; старуха рвала на себе волосы и била себя кулаками в грудь. Из глаз мужчин текли слезы, падая в бороды. Некоторые опустили голову на стол, стиснув ее руками.

Юный Преемник рыдал поистине душераздирающе. Его тело судорожно дергалось. Учитель утешал его, словно испуганного ребенка, гладя по волосам и что-то шепча на ухо. Постепенно рыдания перешли в всхлипывания, а потом прекратились вовсе.

Когда наступила тишина, Эллери снова обратился к Управляющему.

— И каков же приговор? — спросил он. Управляющий смотрел на него влажными покрасневшими глазами:

— Хотя решение Совета не может быть отменено, Совет не вправе выносить приговор.

— Тогда кто же... — начал Эллери.

— Только Учитель, — прошептал Управляющий.

«Господи! — подумал Эллери. — Я забыл об этом!»

Учитель выпрямился и посмотрел на них. Все сразу же встали. Учитель жестом благословил их, и они вновь заняли свои места. Воцарилось молчание.

— Да будет благословен Вор'д, — начал старик, — на всей земле и в сердцах населяющих ее людей. Вор'д был милостив ко мне. Я прожил много лет, у меня много жен, детей и внуков. Но и помимо этого, я могу считать себя богатым, ибо я наслаждался дождем и радугой, солнцем и звездами. Да будет благословен Вор'д за пение птиц, за сладкие голоса женщин, за пот, выступающий на телах мужчин во время усердной работы, за бег антилопы и дружеские разговоры, за запах травы и сырой земли, за ягнят, сосущих мать, за покой, который приносят молитвы, за зерно, из которого произрастает хлеб, за тысячи запахов цветов, за тень деревьев и за улыбки детей. И да будет благословен Вор'д за то, — голос Учителя отозвался звонким эхом в длинном зале, — что ни один человек, не задерживается на земле так долго, чтобы устать от ее богатств. Луна исчезает в положенное время, но после тьмы рождается новая луна.

Старик выдержал паузу и продолжал совсем другим тоном:

— Вот приговор, который я вынес себе. Завтра на закате солнца я должен буду прекратить существование среди вас... — действительно ли спокойный голос слегка дрогнул? — так, как предписывает закон.

Одну секунду — секунду бездонного ужаса, в течение которой все кружилось перед глазами Эллери, — никто не издавал ни звука.

Но затем Преемник крикнул «Нет!», и к его голосу присоединился жалобный голос Ткача.

— Немедленно перестаньте, ибо вы огорчаете не только себя, но и меня. — Мягкий голос Учителя заставил их умолкнуть быстрее, чем крик. — Не горюйте, ибо так должно быть. Так было написано, и значит, этого не миновать. Да будет благословен Вор'д.

Неделями, месяцами Эллери жаждал отдыха. Но этой ночью он не мог заснуть. Что-то здесь не так — твердила каждая клеточка его истощенного мозга. Но что именно, он не мог понять. Неужели сама простота случившегося сделала его таким беспечным, способным не заметить за деревьями леса?

Эллери метался на соломенном тюфяке, пока не пришло время выбирать между маленьким пузырьком с красными капсулами и прекращением попыток заснуть. Он выбрал второе, поднялся, включил фонарик, но потом решил поберечь батарейку, поэтому зажег свечи в подсвечниках из глины, покрытий глазурью.

Где-то существовала деталь, которую он упустил. Мысль о ней грызла его, как лисенок — живот маленького спартанца[56]. Он должен был привести в порядок свои мысли. Что-то в конце суда... нет не в самом конце, но ближе к концу беспокоило его. Произошло ли это, когда он говорил о мотиве? Не было ли неверным его изложение мотивации?

Продолжая думать об этом, Эллери надел пиджак и сунул ноги под одеяло — ночь была холодной. Его беспокойство усиливалось. Даже учитывая то, что Сторикаи был повинен в великих прегрешениях против Квинана, что его преступление было первым почти за полувековой период существования общины, что религиозная вера иногда приобретает формы фанатизма (совсем недавно паломник в Мекку был разорван на куски обезумевшей толпой единоверцев, когда его в приступе тошноты вырвало на священную Каабу), — даже учитывая все это и многое другое, мог бы Учитель — самый терпимый и дисциплинированный из всех людей — поддаться импульсу насилия? В то, что старик нанес удар не в приступе гнева, а хладнокровно, с заранее обдуманным намерением, Эллери просто не мог поверить.

Но корень его сомнений, безусловно крылся здесь: мотив, казавшийся таким убедительным во время суда, перестал быть таковым. Учитель был человеком, чья натура не позволяла прибегнуть к насилию, — он просто не мог ударить Сторикаи по голове, да еще кувшином со свитками. Как Эллери хоть на миг мог поверить, что такой человек осквернил священный сосуд, даже с целью покарать грешника?

А молоток? Разве Учитель был способен ударить им хотя бы самую паршивую овцу в своем стаде и не один, а два раза? Даже из самозащиты — спасая жизнь, которую он сам приговорил отнять у себя завтра? Невероятно!

Вопросы теснились, толкая друг друга, в попытке вырваться из темной клетки, в которую Эллери заключил их.

Почему Учитель оставил такой четкий демонстративно ведущий к нему след?

Спустя десять минут после смерти Сторикаи старик пришел в мастерскую Гончара за новым кувшином для свитков.

Еще через пятнадцать минут он открыто явился к Ткачу с целью заменить «потерянную» пуговицу, зная что, кроме него такие пуговицы не носит никто.

И каким образом, аккуратно выметая черепки разбитого, кувшина в санктуме, Учитель пропустил один из них, который Эллери заметил почти сразу же?

А как он отвечал на прямые вопросы? Когда его спросили, пошел ли он сразу из дома Раба в Дом Священного Собрания, Учитель ответил: «Это так». На вопрос, был ли он в священном доме перед тем, как убили Сторикаи, он ответил то же самое. На вопрос, оторвалась ли пуговица, найденная в руке мертвеца, от его одежды, Учитель снова ответил: «Это так». Собрал ли он черепки и отправился ли после убийства к Гончару за новым кувшином? Это так. Держала ли его рука молоток? Это так.

Однако на вопрос, убил ли он Кладовщика, Учитель ответил: «Ты так говоришь». Как сказали Старейшины, Учитель не стал бы лгать даже ради спасения своей жизни. Это был уклончивый ответ человека, который не мог лгать, но в то же время не хотел говорить всю правду.

Эллери поежился — прохладная комната от его мыслей стала еще холоднее.

Следовательно, вся правда еще не сказана. Придется начать все заново.

Обследуя под лупой при свете свечи пуговицу с таинственным «N», Эллери увидел то, чего не видел ранее, и выругал себя за слепоту.

Кончики ниток на пуговице не были грубо оторваны, какими были бы, если бы оторвались в борьбе. Их аккуратно отрезали ножом или ножницами.

Эллери перевернул пуговицу. Лупа тотчас же продемонстрировала ему еще одно доказательство его небрежности. На поверхности мягкого металла виднелась свежая царапина, очевидно оставленная острым инструментом, перерезающим нить.

«Боже мой! — подумал Эллери. — Я думал, что расследую примитивное преступление в примитивной общине, а столкнулся с изощренной подтасовкой улиr! Пуговицу намеренно оторвали от мантии и вложили в руку мертвеца!

Но, слава богу, еще не слишком поздно!

Эллери вскочил с тюка и начал одеваться. Теперь нужно действовать осмотрительно — нельзя недооценивать противника. На карту поставлена жизнь Учителя, который предпочел пожертвовать ею, чтобы не разоблачать грешника в своем стаде.

Мозг Эллери вновь работал четко. Он вспомнил свое первое утро в Квинане — Учителя на складе, меняющего сломанный карманный нож на новый...

Эллери задул свечи и, сжимая в руке фонарик, зашагал по ночной улице. Ветер шелестел в деревьях. Ни в одном окне не было света, но он был уверен, что весь поселок бодрствует в темноте.

У Дома Священного Собрания Эллери остановился. Его освободили от обязанности звонить в колокольчик и ждать ответа, так почему же он всегда колеблется, прежде чем войти? «Возможно, потому, что я так легко ошибаюсь», — подумал Эллери и шагнул внутрь.

Он прошел через зал собраний к комнате Учителя. Лампа над дверью освещала безмятежное лицо патриарха с открытыми глазами. Старик лежал на соломенном тюке в центре комнаты, заложив руки за голову и глядя в потолок, как будто видел звезды, мерцающие в ночном небе.

Когда Эллери вошел, Учитель не сдвинулся с места и не заговорил.

«Он знает, что я здесь, и не удивлен, — подумал Эллери. — Неужели он ожидал меня?»

С обеих сторон двери были симметрично расположены крючки, на одном из которых висела верхняя одежда Учителя. Игнорируя старика на его ложе, Эллери обыскал мантию и в одном из потайных карманов в складках нашел то, что надеялся найти.

Это был новый нож Учителя, который тот получил на складе на глазах у Эллери, — с костяной ручкой и в деревянных ножнах, связанных с ножом кожаным ремешком. Эллери включил фонарик, вынул нож из ножен и внимательно обследовал лезвие.

На режущей грани у самого острия виднелась щербинка, где застрял крошечный кусочек мягкого металла, из которого была сделана пуговица.

Значит, пуговицу не только намеренно срезали ножом с мантии Учителя — ее срезали ножом, принадлежащим Учителю!

Эллери снова посмотрел на неподвижно лежащую фигуру, но не увидел никаких признаков тревоги. Старик продолжал смотреть в потолок, хотя отлично знал, что делал посетитель.

Выйдя из комнаты Учителя и священного дома, Эллери направился к себе, сопровождаемый шумом ветра и кваканьем лягушек. В своей комнате он вновь обследовал молоток. Одну подтасованную улику он уже обнаружил — пуговицу. Не содержал ли и молоток доказательства попытки оклеветать Учителя?

Теперь ему казалось, что молоток выглядит слишком новым, чтобы соответствовать характеристике, данной ему Учителем во время разговора с Эллери после находки тела Кладовщика, — «молоток из моего ящика с инструментами».

Эллери окунул уголок полотенца в кувшин с водой и осторожно вытер кровавые пятна с бойка. Он оказался прав — на металле не было ни единой царапинки. Этим молотком никогда не пользовались для забивания гвоздей или другой обычной цели. Возможно ли, что молотки поменяли? Но если это новый молоток, то его, по всей вероятности, взяли на складе. Тогда, возможно, Учитель...

И снова Эллери зашагал по темным улицам деревни — на сей раз к складу. Он не нуждался в ключе — склад был защищен от мародерства со стороны животных задвижкой на внутренней стороне двери, которую Эллери отодвинул, просунув руку в щель.

Ему показалось, что на складе уже ощутима атмосфера заброшенности. Им лучше поскорее выбрать нового Кладовщика, подумал Эллери, иначе здесь будет пахнуть как в могиле. Он с усилием переключил свои мысли на предстоящую ему миссию.

Пошарив лучом фонарика среди бочек, корзин и полок, Эллери наконец обнаружил отделение, где лежали молотки.

Их было всего три. Он обследовал их, держа через носовой платок. Два были совершенно новыми, а третий содержал несомненные признаки использования.

Был ли он подлинным орудием убийства? Если так, то кто-то поменял молотки после преступления — счистил с этого молотка кровь Сторикаи, поместил его на складе с новыми молотками, взял один из новых, окунул его во все еще не засохшую кровь жертвы и положил рядом с телом.

Но почему? Каким образом подмена молотка помогала оклеветать Учителя (кто на каком-то этапе, безусловно, догадался о подтасовке)?

Вопрос звенел в голове у Эллери, пока он не почувствовал тошноту.

Эллери вернулся к себе, неся оба молотка и думая о самураях, носивших два меча в знак их ранга, и о воинственных средневековых священниках, которым запрещалось использовать мечи и которые шли на битву с язычниками, разя их martels-de-fer[57] — огромными боевыми молотами.

Снова открыв несессер, Эллери принялся за работу. На молотке, принесенном со склада, он обнаружил, как и ожидал, отпечатки пальцев двух человек и сравнил их со своими пятнадцатью наборами отпечатков.

Когда Эллери увидел, кому они принадлежат, разрозненные фрагменты правды заняли свое место, вызвав у него тошноту.

Второй раз за эту ночь Эллери вошел в комнату патриарха. Ничего не изменилось. Старик все еще лежал неподвижно. Не погрузился ли он в какой-то мистический транс? Но на первый же вопрос, с трудом заданный Эллери, Учитель ответил сразу же. Их диалог начал; приобретать форму литании[58], как будто в этой мрачной комнате, происходил акт богослужения.

— Это вы, Учитель, срезали ножом пуговицу с вашей мантии и вложили ее в руку мертвеца?

— Да.

— Вы отнесли на склад молоток, которым убили Кладовщика, почистили его и оставили там, а сюда принесли другой молоток, испачкали его боек кровью Сторикаи и положили рядом с телом?

— Да.

— Вы намеренно посетили Гончара и Ткача, оставив след, ведущий к вам?

— Да.

— Вы хотели, чтобы я нашел улики только против вас и ни против кого больше?

— Да.

И тогда Эллери спросил, с трудом удерживаясь, чтобы не закричать:

— Но ради бога, Учитель, почему?

— Потому что так написано.

— «Так написано, так написано»! Где все это написано?

Ему показалось, что борода старика слегка дрогнула в улыбке.

— В книге, которая была утеряна или которая еще не появилась, где говорится о всем, что существовало и существует на Земле.

— Давайте лучше поговорим о том, что я в состоянии понять, Учитель. Теперь мне ясно, что вы хотели быть обвиненным в убийстве Кладовщика, предстать перед судом и быть признанным виновным. Это так?

— Я действительно виновен, — спокойно ответил старик.

— Но не в том, что нанесли человеку смертельный удар!

Некоторое время старик молчал.

— Нет, не в том, — сказал он со вздохом.

— Значит, вы защищаете того, кто это сделал!

Учитель снова помедлил перед ответом.

— Это так, Элрой.

— Выходит, вы знаете, кто убил Сторикаи?

Старик торжественно кивнул.

— Было написано, что это должно произойти.

— Об этом я не знаю, Учитель. Но на молотке, который лишил Сторикаи жизни, я нашел отпечатки пальцев подлинного убийцы. Мне назвать его имя?

— Назовешь ты его или нет, Вор'д знает его.

— Знает, но не скажет. Тогда придется сказать мне. Сторикаи убил Преемник,

Впервые патриарх посмотрел Эллери в глаза.

— Элрой, — сказал он, — я ничего не знал об отпечатках пальцев до твоего рассказа о них. Но я знал, что Преемник... держал этот молоток. И я боялся, что каким-то таинственным путем, лежащим за пределами моих знаний, можно доказать, что он нанес удар, поэтому для мальчика будет безопаснее, если молоток не найдут рядом с телом. Я почистил его и заменил молотком, который побывал не в его, а в моей руке. Увы! Мне следовало знать, что обман всегда раскрывается.

«Не всегда, старик», — подумал Эллери.

— Значит, я прав в том, о чем догадался только теперь, Учитель? Вы вернулись из дома Раба в этот священный дом как раз к тому времени, чтобы увидеть убийство Сторикаи в двадцать минут пятого, но слишком поздно, чтобы предотвратить его. Вы увидели, как Сторикаи и Преемник борются возле стола, как Преемник хватает молоток и наносит два удара...

— Все было так, как ты говоришь.

— Но в таком случае, Преемник не был заперт в скрипториуме во время преступления. — В голосе Эллери послышалось удивление. — Разве вы не говорили мне, что он был заперт?

— Думай, Элрой, думай, — сказал Учитель.

— Хорошо, я буду возвращаться назад шаг за шагом. Вы сказали мне, что заперли Преемника в скрипториуме в два часа дня, увидев, что он бездельничает в дверях священного дома с мыслями о молодой женщине вместо того, чтобы заниматься своей работой. Поэтому вы заперли его в скрипториуме и забрали ключ. Это правда?

— Да.

— Но вы также сказали мне, что после убийства Сторикаи в зале собраний вы отперли дверь скрипториума, выпустили Преемника и отправили его на поиски меня. Отперли дверь скрипториума после убийства Кладовщика. Это тоже правда?

— Да.

— Тогда я спрашиваю себя: каким образом это возможно? Чтобы Преемник оказался в зале собраний и убил Сторикаи, дверь скрипториума должны были отпереть до убийства, однако вы сказали, что отперли ее после... Ах да, понимаю. Вы хотели снабдить Преемника алиби, освобождавшим от подозрений в убийстве. Но когда вы незадолго до трех часов покидали Дом Священного Собрания, чтобы навестить Раба, вы отперли дверь скрипториума и напомнили Преемнику, чтобы он починил ножку стола. И на сей раз вы оставили эту дверь открытой.

Учитель закрыл глаза.

— Это так.

— Я не спрашивал вас об этом, и вам не пришлось мне лгать.

Учитель кивнул.

— Но вы знали, что я буду задавать вам другие вопросы, на которые вам придется отвечать правдиво. Поэтому, Учитель, первое, что вы сделали, поняв, что Сторикаи мертв — сразу после двадцати минут пятого, — это отправили Преемника назад, в скрипториум, и заперли его там второй раз. Это дало вам возможность сказать мне чистую правду — что после четырех двадцати вы отперли дверь скрипториума, выпустили Преемника и послали его искать меня. Таким образом, вы защитили Преемника от последствий его вины и указали на себя как на убийцу.

— Все было так, как ты говоришь, Элрой, — сказал Учитель.

Эллери начал бродить по комнате — его неритмичные шаги были эхом беспокойных мыслей.

— Мне непонятно, почему вы это сделали, Учитель. Неужели вы, пастырь своего стада, готовы пожертвовать жизнью лишь для того, чтобы этот лисенок с окровавленными лапами продолжал жить?

Учитель собирался ответить, но передумал, и на некоторое время воцарилось молчание.

— Это правда, — сказал наконец старик и добавил менее твердо: — Но только отчасти.

Только отчасти? Озадаченный Эллери тщетно ждал объяснений.

— Учитель, — заговорил он, — безусловно, есть другой выход. Вам незачем умирать, ибо Преемник не умрет, если вся правда станет известна. Когда его будут судить, Совет проявит милосердие, ведь Сторикаи повинен в трех великих грехах, и Преемник поймал его во время их свершения. То, что он сделал, было импульсивным поступком молодого человека с недостатком самообладания. Его возмутило святотатство Кладовщика, он схватил первый попавшийся предмет — им оказался кувшин со свитками — и нанес удар вслепую. А когда Сторикаи пришел в себя и погнался, за ним, он, несомненно, хотел убить юношу — человек, осквернивший священный дом и замысливший кощунственные действия, не остановился бы Перед убийством, стремясь, чтобы о его преступлениях не стало известно. Поэтому, когда Преемник, защищаясь, схватил молоток и нанес им удар, он вовсе не хотел убивать. В мире, откуда я прибыл, суд счел бы это самозащитой, и обвиняемого бы освободили. Совет должен это понять.

— Это ты не понимаешь, — печально промолвил старик.

— Я все понимаю, в отличие от вас! Даже если Совет признает Преемника виновным, члены Совета, не имеют права выносить приговор — это обязанность Учителя. А вы едва ли почувствуете себя обязанным приговорить мальчишку к смерти. Вы проявите милосердие, и Совет будет пристыжен состраданием их Учителя, Преемник не умрет, а в таком случае вам незачем умирать вместо него!

— Элрой, — пробормотал старик, — я сделал это не только, ради Преемника,

Эллери уставился на него:

— Что вы имеете в виду?

— Раб вчера попросил меня прийти к нему не только потому, что был болен. У него были срочные известия только для моих ушей. С чего мне начать?.. Начну с того места, где мы впервые встретились — ты, я и Кладовщик. Только с прошлого года Сторикаи стал сопровождать меня в магазин «Край света». Это было величайшей ошибкой, ибо я открыл, что Сторикаи — слабый и алчный человек. Покуда он знал только нашу долину, нашу простую жизнь и наши простые вещи, его алчность была не так очевидна. Но в лавке Отто Шмидта Сторикаи впервые увидел говорящий ящик, сверкающие безделушки, красивые ткани, изысканную пищу — чудеса, о существовании которых он не подозревал. И будучи слабым, он не мог противостоять желанию обладать ими.

Эллери, вспоминая изумление Кладовщика при виде «дюзенберга», его детскую радость золотым наручным часам, понял, что Учитель прав.

— Я не должен был снова брать его с собой в магазин, — продолжал патриарх. — Но тогда я не знал глубину его алчности. Он скрывал ее от меня — но поведал о ней Совету.

— Что?!

— Сторикаи соблазнял их у меня за спиной, рассказывая им об этих чудесных вещах. Сначала они не верили ему, но потом им ничего другого не осталось. Старики смутно припоминали мир за пределами Квинана, вещи, которыми наслаждались в детстве, а когда они добавили свои воспоминания к рассказам Сторикаи, более молодые не могли им не поверить. Сторикаи продолжал искушать их, и постепенно они начали жаждать тех же вещей, которых жаждал Кладовщик.

— Даже... — пробормотал Эллери.

Учитель прочитал его мысли.

— Даже Ткач, — печально кивнул он. — Хотя она убеждала себя, что жаждет всего этого ради меня, а не ради себя. Ей хотелось, чтобы я перед смертью разделил обладание чудесами, о которых рассказывал Сторикаи. Как будто я нуждался в этих безделушках и суетных удовольствиях и был готов отринуть ради них смысл моей жизни и жизни Квинана!

Впервые Эллери слышал, как старик возвышает голос, и видел, как его глаза пылают гневом. Но пламя погасло, и голос вновь стал спокойным.

— Сторикаи знал, что в наказание за свою алчность может быть лишен своего поста. Поэтому он стал убеждать своим елейным языком других членов Совета присоединиться к нему. Он говорил им, что сам сделает все необходимое и разделит чудесные вещи со всеми в Квинане, но Совет должен получить большую долю в знак высокого положения. Что значило в сравнении с этим право носить роговые пуговицы?

— Все члены Совета были подкуплены! — простонал Эллери.

— Все, кроме одного... — прошептал старик. — Сторикаи начал осуществлять свой план — украл ключ от санктума из моей комнаты и сделал такой же, чтобы похитить серебряные доллары и купить на них бесполезные вещи, которых он так домогался. Хотя я говорил тебе, Элрой, — голос Учителя вновь окреп, — что в Квинане нет преступлений, я ошибался. Мои возлюбленные братья и сестры жаждали того, что им не принадлежит, допустили кражу, преступили закон и отринули Вор'д, а я ничего об этом не знал.

Во всем Совете Двенадцати лишь один Раб не вошел в сговор с Кладовщиком. Сердце его болело, но он хранил молчание, молясь, чтобы остальные вовремя поняли, какой великий грех они совершают, и остановили руку Сторикаи. Но когда он почувствовал близкую кончину, то послал за мной и все рассказал... Я возвращался из его дома, ничего не чувствуя и ни о чем не думая. Ноги сами несли меня.

Войдя в священный дом, я увидел, как Преемник боролся со Сторикаи, схватил молоток, чтобы защитить себя — ибо он всего лишь юноша, а Сторикаи был сильным мужчиной, — и сразил его. Я не успел предотвратить великое бедствие в Квинане, но знал, что должен делать.

Я стар, Элрой, и дни мои сочтены. Мальчика с детства воспитывали как моего преемника, ибо так у нас принято. Помни, он не участвовал в заговоре. Его возмутило то, что пытался сделать Сторикаи, и он хотел сохранить в целости священное сокровище и наказать преступника.

У Преемника, как у всех молодых, горячая кровь, но он всей душой верит в Вор'д. Когда его кровь остынет, он обретет разум и станет проводить свои дни достойно того, чтобы быть Учителем нашего народа. В любом случае здесь нет никого, кто мог бы занять его место.

Старик с трудом привстал и сел на своем ложе.

— Все это промелькнуло у меня в голове в один миг. Я знал, что Преемник должен оставаться незапятнанным в глазах общины, чтобы внушать доверие. Поэтому я взял его грех на себя.

Ветер говорил с деревьями, а лягушки — с ветром, но в полутемной комнате царило молчание.

— Учитель, — сказал наконец Эллери, — я не могу этого одобрить. Даже принимая ваши объяснения, я это осуждаю. Как-то вы говорили мне, что мы должны искать истину, что истина спасет нас...

Старик спокойно кивнул:

— Ибо так написано,

— Как же мы можем искать истину и как она может нас спасти, если мы лжем? — взорвался Эллери. — Какое зло вы совершили, что должны жертвовать жизнью?

Учитель глубоко вздохнул:

— Ты заблуждаешься, Элрой. Я совершил великое зло. Ибо если Совет грешен, то разве я не грешен более? Разве не я был их Учителем? Их грехи падают на мою голову; их вина, которая разрывает мне сердце, — это моя вина. Не они обманули мои надежды, а я обманул надежды их. Иначе они бы не совершили такого. Но поскольку я все еще их Учитель, то должен научить их ныне не словами — ибо слова мои оказались бессильны, — а примером. И пример состоит в том, что я возьму их грех на себя. Если вера в Вор'д исчезнет, то будет потеряно все, и Квинан станет подобным окружающему миру, откуда мы бежали... нет, еще хуже, ибо мой народ не имеет опыта взаимодействия с грехом и во внешнем мире будет как стадо овец без пастуха. Я люблю их, Элрой, а как иначе я могу доказать им свою любовь? Это должно свершиться.

— Я скажу им правду, — упрямо заявил Эллери.

Учитель улыбнулся и задал древний вопрос:

— Что есть истина? Сегодня на суде ты уверял членов Совета, что сообщишь им правду, и они поверили тебе. А теперь ты хочешь сообщить им совсем другое. Думаешь, они поверят тебе снова?

Старик вздохнул, и его худощавое тело слегка дрогнуло.

— Если ты скажешь им правду, Элрой, я буду отрицать ее, и они поверят мне, как верили всегда. Чего ты хочешь добиться?

Эллери стиснул кулаки.

— Вы не сможете отрицать правду — не сможете лгать им!

— Тогда умоляю, не заставляй меня делать это впервые после семи десятилетий. Но, — и старик опять повысил голос, — я совершу предписанное. Ты явился предвестником, которого я ждал, и моя любовь к тебе велика, но некоторые вещи я знаю лучше тебя, несмотря на все твои знания. Если ты любишь меня, молю тебя: верь мне и ничего им не говори.

Эллери сидел неподвижно. Что ему делать? Бежать к своему автомобилю и отправляться на поиски полиции, шерифа, губернатора, армии — любого, кто может остановить завтрашнее жертвоприношение? Но таким образом он откроет Квинан миру, который уничтожит долину. Хотя она уже уничтожена. Или нет? Учитель готов отдать свою жизнь, лишь бы этого не произошло. Кто такой он, Эллери, чтобы чинить препятствия возвышенной душе старика?

Эллери почувствовал, что им вновь овладевает странная усталость. В ушах у него зашумело.

— Уже поздно, — мягко заговорил старик, — а в этом шкафу есть хлеб и вино. Ты поужинаешь со мной?

Эллери молча закрыл за собой дверь комнаты старика и остановился. В зале собраний единственная лампа отбрасывала свет, уже не казавшийся золотистым. «Чего я жду?» — подумал Эллери.

Он прижал ладони к глазам. Странные рисунки передвигались, как в калейдоскопе, и внезапно образовали человеческое лицо. Эллери сразу почувствовал облегчение, опустил руки, подошел к двери скрипториума и постучал; но не получил ответа. Дверь была не заперта, и он вошел. Скрипториум был пуст. Тогда Эллери включил фонарик и постучал в другую дверь. Снова не дождавшись ответа, он вошел в спальню Преемника, но и там его не оказалось.

Слыша собственный стон, Эллери вернулся в зал. Каждый атом его тела молил об отдыхе, но расстояние до его дома казалось непреодолимым. Скамья манила к себе, и он решил сесть.

Ноги уже двинулись к скамье, когда странный звук снаружи парализовал их. В тот же миг лицо вновь возникло перед его мысленным взором. Эллери с трудом вышел из Дома Священного Собрания и задержался у двери.

В темноте что-то издавало звуки, похожие на уханье совы или плач ребенка, но то, что Эллери едва различал в темноте, явно не было совой и было куда больше ребенка.

Взяв себя в руки, Эллери, чьи ноги были словно налиты свинцом, двинулся к таинственному существу. Только позже ему пришло в голову, что он мог бы воспользоваться фонариком, который сжимал в руке.

Страх капал с Эллери, как тающий лед, когда он присел на корточки и коснулся того, что лежало на влажной земле, давясь от рыданий. Это был человек, облаченный в мантию и прижимающий руки к лицу так сильно, что Эллери с трудом удалось оторвать их. При этом он нащупал мягкую курчавую бородку, окаймляющую подбородок.

Преемник...

В темноте послышался шепот, и Эллери наклонился ближе, чтобы разобрать слова:

— Скажи им, скажи им, скажи им...

— Не могу, — отозвался голос Преемника. Кому же тогда принадлежал шепот? Открытые глаза юноши казались темными ямами. — Я не могу им сказать.

Эллери попытался выпрямиться, но пошатнулся. Преемник инстинктивно протянул руку, поддержав его, и они поднялись вместе.

— Почему ты плачешь? — спросил Эллери.

— Ты сказал, Элрой, что я должен сообщить Совету и народу, что произошло на самом деле, — прошептал Преемник. — Но...

Только теперь Эллери вспомнил про фонарик. Он включил его и направил луч на большой белый камень, чтобы от него отражался свет. Лицо юноши походило на маску с шевелящимися губами.

— Но?

— Но я не могу сказать правду. Я не осмелюсь.

Эллери был вынужден попытаться завязать с юным убийцей сократовский диалог. Прежде всего, спросил он, неужели Совет, зная обстоятельства преступления, вновь вынесет обвинительный вердикт? А если это произойдет, станет ли Учитель вторично выносить смертный приговор? Но даже в таком случае зачем Преемнику подчиняться этому приговору? Он молод, впереди у него долгая жизнь — разве он не может бежать? Кто в Квинане станет задерживать его силой? И он может не бояться неведомого мира. Эллери будет для него как старший брат...

— Нет. Я не осмелюсь...

Не осмелится? Когда альтернативой является смерть Учителя? Неужели он сможет молчать?

— Ты будешь спокойно смотреть, как твой Учитель идет на смерть за преступление, которое, во-первых, он не совершал и которое, во-вторых, было не преступлением, а актом самозащиты? Если ты достоин быть Преемником, то скажешь правду!

Маска страха превратилась в маску трагедии. Глаза были тусклыми и запавшими, бескровные губы кривились, вся фигура походила на скелет.

— Ты не понимаешь, Элрой. — Голос Преемника произнес слова Учителя.

— Так заставь меня понять! Иначе мне не останется иного выбора, как обратиться к властям во внешнем мире, чтобы спасти жизнь Учителя. А это будет означать конец Квинана.

Юноша ломал руки.

— Все это я знаю! — воскликнул он. — Я бы сделал то, что ты просишь, Элрой, но я беспомощен. Почему, ты думаешь, я молчал на суде? Я не мог говорить, потому что мне запретил Учитель! Он все еще запрещает мне это, и я не смею ему не повиноваться.

— Почему, Преемник? Что случится, если ты это сделаешь? — осведомился Эллери.

Голова юноши раскачивалась из стороны в сторону.

— Я не знаю, что случится, Элрой. И это не имеет значения. Это все равно как если бы ты спросил меня: «Что случится, если ты поднимешь руки и полетишь к звездам?» Ты не понимаешь. Я не могу это сделать. Я никогда в жизни не шел против воли Учителя и не могу ослушаться его теперь!

Эллери вглядывался в трагическую маску. Ситуация будила какие-то ассоциации... Внезапно он все понял. Преемник походил на юного китайского императора, племянника жестокой вдовствующей императрицы, заключившей его в тюрьму, когда он пытался противиться коррупции, процветающей при ее регентстве. В тюрьме его тайно посещали чиновники, сочувствующие ему. «Скажи слово, Сын Неба, — говорили они, — и верные войска освободят тебя и бросят в тюрьму старую ведьму». Но император качал головой. «Это невозможно, — говорил он. — Нельзя поднимать руку на своего почтенного предка». И он умер в тюрьме, удерживаемый более крепкими решетками, чем решетки его камеры.

«Я не могу этого сделать. Я не могу ослушаться его».

Эти слова звенели в ушах Эллери, наполняя ночной воздух.

Эллери помнил темную аллею, тянущуюся перед ним, помнил тропинку, струящуюся, как вода, под его ногами, помнил шум в ушах, похожий на вой ветра.

Но он не помнил, как рухнул на соломенный тюфяк, не помнил, как новый рассвет потихоньку выкарабкался из-за Холма Испытаний.

Его окружала темнота...