"Донна Леон. Гибель веры" - читать интересную книгу автора

она его опередила. Сама открыла дверь, глянула на него, не улыбнулась и
вышла из кабинета.

Глава 2

Брунетти вернулся к созерцанию своих штиблет, но мысли его унеслись
далеко. Ими полностью завладела его мать, годами странствовавшая по
неизведанным тропам безумия. Страх за ее безопасность бился в сознании
раненой птицей, хотя комиссар прекрасно знал, что для нее осталась лишь
одна, последняя, окончательная безопасность - та, которой он не мог желать
для нее сердцем, что бы ни подсказывал разум. Невольно его затянуло в
воспоминания о последних шести годах, и он не заметил, в какой момент стал
перебирать их, словно бусины каких-то отвратительных четок.
Внезапным яростным пинком Брунетти закрыл ящик и поднялся. Сестра
Иммаколата - пока он не мог называть ее иначе - уверяла, что его матери
ничего не угрожает; но не было и доказательств того, что опасность
существует для прочих. Старики умирают, и часто это освобождение для них и
для окружающих, вот и у него... Он снова подошел к столу, взял список,
который она ему оставила, снова пробежал глазами: имена, возраст...
Как узнать побольше о людях из списка, об их жизни и смерти... Сестра
Иммаколата указала даты смертей, по ним можно найти в муниципалитете
свидетельства о смерти. Вот и первая тропинка в обширном бюрократическом
лабиринте, которая приведет его прямехонько к завещаниям. Паутинка...
любопытство его должно быть легким и воздушным, как паутинка, вопросы -
деликатными, как прикосновение кошачьих усов. Брунетти попытался вспомнить,
говорил ли когда-нибудь сестре Иммаколате, что он комиссар полиции.
Возможно, упоминал когда-нибудь, в один из тех долгих дней, когда мать
позволяла ему держать себя за руку, - но только если эта славная молодая
женщина, к которой она так привязалась, оставалась с ними в комнате. Они о
чем-то разговаривали - он и сестра, вдвоем; мать, бывало, молчала часами,
лишь что-то тихонько напевала. Сестра Иммаколата никогда ничего не
рассказывала о себе, как будто облачение убило ее личность, - во всяком
случае, он ничего не помнит. Скорее, он ей рассказывал, чем занимается,
когда перебирал разное, чтобы заполнить эти бесконечные тягостные часы. И
она услышала и запомнила и вот пришла к нему год спустя со своим рассказом и
тайным страхом.
Много лет назад Брунетти не допускал или с трудом допускал возможность
совершения людьми некоторых поступков. Когда-то он был убежден или убеждал
себя: есть пределы человеческой безнравственности. Постепенно, навидавшись
ужасных примеров того, насколько далеко заходят преступники ради
удовлетворения своих разнообразных страстей (жадность из них самая
распространенная, но далеко не самая неодолимая), он убедился, что эта
иллюзия тонет в неумолимом приливе преступности. И наконец сам себя ощутил в
положении того рехнувшегося ирландского короля, чье имя ему никогда не
удавалось правильно произнести, который стоял на берегу моря и рубил
набегающие волны мечом, взбешенный неповиновением неуклонно прибывающих вод.
Теперь его больше не удивляло, что стариков убивают ради их состояния;
его удивлял способ их устранения, потому что, по крайней мере на первый
взгляд, он был чреват осечками и разоблачениями.
За годы работы Брунетти усвоил, что первым делом нужно брать след,