"Савелий Леонов. Молодость " - читать интересную книгу автора

раскинувшегося на соломе.
От соломы пахло теплым житом. Сквозь щели неплотно сколоченной двери
тянулась золотая пряжа солнечных лучей - посланцев благоухающей природы.
Глаза, привыкая к полумраку, отчетливее видели Степаново лицо - молодое,
исхудалое. На большой чистый лоб спадали завитки черных кудрей.
Ильинишна заметила тонкий белый шрам над правой бровью. Наклонившись,
легонько попробовала пальцами. Шрам был тверд и неровен, подобно тугой
бечеве, - след пули или штыка.
Сердце матери сжалось от внутреннего холода. Она с ужасом представила
себе тот далекий край, где ходил Степан по чужим дорогам, всем чужой.
Сколько раз он мерз и голодал, сколько раз возле него кружила смерть?
Из избы вышел, тяжело двигая больными ногами, седой, лохматый Тимофей.
Ширококостное тело старика, когда-то могучее и выносливое, ослабло. Плечи
обвисли, спина выгнулась дугой, заострилась сухими лопатками. И только в
глубоко запавших глазах светились искорки гордого упрямства и несдающейся
душевной воли.
- Спит? - прогудел Тимофей взволнованно. - Пущай спит. Не топчись,
мать, не буди. Сколько небось ночей не спал!
- Четыре года! - вздохнула Ильинишна, занятая собственными мыслями. -
Где тебя ноженьки носили, дитенок? Ни весточки, ни слуху не давал! Я уж,
старая дура, в поминанье записала - за упокой...
Они стояли рядом, отец и мать, все еще не веря своему счастью. Стояли,
погруженные в немоту. Ильинишна вспоминала, как берегла Степана под сердцем,
как пеленала новорожденного, как, чутко охраняя его покой, коротала дни и
ночи у подвешенной к потолку люльки, и всегда неразлучны были с ним ее
горести и надежды... Тимофей крутил головой, грустно оглядываясь на детство
сына, встреченное голодом и нуждой.
Степану шел восьмой год, когда на семью обрушилась беда. Зимой,
накануне Николы, отец доставал замоченную в копанях Феколкиного оврага
пеньку и провалился на дно. Следовало бы тотчас уйти домой: мокрый по горло,
он сразу начал коченеть... Но, вспомнив наказ Бритяка - покончить с пенькой
до праздника, Тимофей остался работать.
Уже запоздно Ильинишна привела его, обледенелого шатающегося, с
горящими глазами.
- Пи-ить... пить дайте, - простонал Тимофей, упав на приступок.
После праздника наведался Бритяк. Он постоял над мечущимся в
беспамятстве Тимохой, буркнул что-то насчет убытков в хозяйстве из-за
болезни работника и присел на лавку. Скупое, обтянутое грязновато-желтой
кожей лицо Афоньки выражало досаду. Бесцветные глаза уставились на
Ильинишну, топившую печь навозом.
Навоз не горел, изба наполнялась бурыми облаками ядовитого дыма.
Бритяк плюнул и отвернулся.
Вдруг складки на его шершавых щеках оживились. Он увидел мальчишку,
чинившего в запечном кутке лапоть. Кривая, с деревянным черенком свайка и
кусок бечевки послушно двигались в детских руках.
- Скотину-то кормить небось годится, - робко сказала Ильинишна, поймав
бритяковский взгляд. - Он у нас бойкий, за всякое дело хватается.
Бритяк вздрогнул, точно хищник, спугнутый при виде намеченной жертвы.
"Как она угадала, черт!" - и притворился, что не слышит.
Но, уходя, бросил с порога: