"К.Н.Леонтьев. Moe обращение и жизнь на св.Афонской горе" - читать интересную книгу автора

нею, согнувшись с большим трудом, так как он был очень велик и толст. Помню
его пестрый архалук из термаламы и как развевались белые волосы его от
ветерка над лысиной. Потом все стали тоже проходить под икону, и мне это
очень понравилось почему-то. Не помню, проходила ли мать моя. Мне кажется,
что нет: она не любила в точности исполнять обряды. Если бы она проходила,
то я верно этого не забыл бы; я так ее любил и так охотно на нее любовался!
(Она была несравненно изящнее отца, и для меня это по врожденному инстинкту
было очень важно!). Я упомянул об этом потому, что только раз и помню отца
исполняющим обряд. Что он когда-нибудь да говел, видно из того, что у него
оказался духовник в последнюю минуту. Но я не сохранил в памяти ничего
больше об его религиозности, может быть, и потому, что я был очень
равнодушен к нему и мало им занимался. При утренней встрече поцелую руку,
вечером подойду под благословение и тоже поцелую руку, и больше ничего. И он
мною и моим воспитанием вовсе не занимался.
Другое обстоятельство было немного поважнее. Когда в первый раз семи
лет я пошел исповедоваться в большую нашу залу к отцу Луке (быкасовскому), и
тетка мне велела у всех просить прощение, то я подошел прежде всего к отцу;
он подал мне руку, поцеловал сам меня в голову и, захохотавши, сказал: "Ну,
брат, берегись теперь... Поп-то в наказание за грехи верхом кругом комнаты
на людях ездит!"
Кроме добродушного русского кощунства он, бедный, не нашел ничего
сказать ребенку, приступавшему впервые к священному таинству!
По всему этому видно, что отец мой был из числа тех легкомысленных и ни
к чему не внимательных русских людей (и особенно прежних дворян), которые и
не отвергают ничего, и не держатся ничего строго. Вообще сказать, отец был и
не умен, и не серьезен.
Совсем иного рода было влияние матери.
Про нее можно сказать так: она была религиозна, но не была достаточно
православна по убеждениям своим. У нее, как у многих умных русских людей
того времени, христианство принимало несколько протестантский характер. Она
любила только ту сторону христианства, которая выражается в нравственности,
и не любила ту, которая находит себе пищу в набожности. Она не была
богомольна; постов почти вовсе не соблюдала и нас не приучала к ним, не
требовала их соблюдения. Заметно было иногда, что она немножко даже и
презирала слишком набожных людей. Например, она нередко с пренебрежением
употребляла слова "ханжа", "ханжество" и т. д., тогда как истинно и
по-православному верующий человек никогда этих слов и не позволяет себе
употреблять; ибо никто не может знать, почему другой так заботлив о внешней
обрядности; и как бы ни казался ему нравственно нехорош очень набожный
ближний, он всегда ищет в сердце ему какого-нибудь оправдания, даже и не
любя его лично. (Например: этот человек так много молится именно потому, что
кается, что понимает сам, какой у него дурной характер; а это и есть
смирение и т. д.).
Все это, однако, касательно матери я стал соображать, конечно, позднее,
но в детстве моем я был ей все-таки гораздо более, чем отцу, обязан хорошими
религиозными впечатлениями.
Молиться перед угловым киотом учила меня не мать, а горбатая тетушка
моя Екатерина Борисовна Леонтьева, отцовская сестра. Но я помню хорошо, как
сама мать молилась по утрам и вечерам Когда незадолго до смерти отца
16-летнюю сестру мою Александру привезли в Кудиново из Екатерининского