"К.Н.Леонтьев. Moe обращение и жизнь на св.Афонской горе" - читать интересную книгу автора

(Петербургского) института, то мать моя вместе с нею молилась У себя в
кабинете по утрам, а я часто, еще лежа на диване, слушал. Я рассказал об
этом подробнее в другом месте (в воспоминаниях матери моей об императрице
Марии Феодоровне). Не знаю, как бывает это у других, но у меня те чувства
мои, которые соединились с какою-нибудь картиной, лучше сохранились в
памяти. Помню картину, помню чувство. Помню кабинет матери, полосатый
трехцветный диван, на котором я, проснувшись, ленился. Зимнее утро, из окон
виден сад наш в снегу. Помню, сестра, оборотившись к углу, читает по книжке
псалом: "Помилуй мя, Боже!" "Окропиши мя исопом и очищуся; омыеши мя и паче
снега убелюся. Жертва Богу дух сокрушен; сердце сокрушенно и смиренно Бог не
уничижит!". Эти слова я с того времени запомнил, и они мне очень нравились.
Почему-то особенно трогали сердце.
Позднее, когда сестра стала старше, все это изменилось; молитв у матери
по утрам она больше не читала, потому что мать во всем дала ей больше
противу прежнего воли. Но эти две первые зимы ежедневных утренних молитв не
прошли для меня без следа. И когда уже мне было 40 лет, когда матери не было
уже на свете, когда после целого ряда сильнейших душевных бурь я захотел
сызнова учиться верить и поехал на Афон к русским монахам, то от этих
утренних молитв в красивом кабинете матери с видом на засыпанный снегом сад
и от этих слов псалма мне все светился какой-то и дальний, и коротко
знакомый, любимый и теплый свет. Поэзия религиозных впечатлений способствует
сохранению в сердце любви к религии. А любовь может снова возжечь в сердце и
угасшую веру. Любя веру и ее поэзию, захочется опять верить. А кто крепко
захочет, тот уверует. В детстве есть такие минуты, в которые мы более, чем в
другие минуты, готовы к приятию сильных и глубоких впечатлений. Эти минуты
очень редки, и потому мы вообще из детства нашего немногое хорошо помним.
Последовательно не помним ничего, а все в виде отдельных и мгновенных
образов. Очень часто даже бывает, что случаи, возбудившие в детском уме
особое внимание, вовсе не важны сами по себе, но, вероятно, какие-нибудь
психические сочетания в эту минуту в высшей степени благоприятны для
восприятия и сохранения впечатлений. Я рос, например, в деревне; мог ли я не
видать каждую зиму снега в саду, каждое лето цветов, полей, засеянных
хлебами, птичьих гнезд и т. д.? Конечно, видел все это с первых лет жизни и
постоянно. Отчего же снег в саду или сад в зимнем уборе я запомнил только в
один какой-то раз, в одно какое-то утро, когда я, лежа на диванег слушал
слова псалма? Положим, что тут еще была особая причина: совпадение слов
псалма с картиною, видной мне из окон ("Омыеши мя и паче снега убелюся"). Но
почему я в какой-то светлый летний день, именно в этот день, в этот раз, а
не в другой, узнал впервые, какая разница между овсом, ячменем, пшеницей и
рожью? Быть может, и прежде их показывали, однако я на всю жизнь сохранил
память об одном этом только случае. Светлый день; голубое небо; я иду с
теткой в поле, и она мне срывает колосья и показывает разницу. Почему еще я
о цветах ничего не помню до той минуты (именно минуты), когда я (5 или 6
лет, а может быть и 7 даже) подхожу к большому круглому столу в кудиновской
гостиной и вижу на нем вазу с ранними цветами? В этот день, 18 мая, именины
сестры, недавно взятой из института; я вижу в этой вазе только три сорта
цветов: белые и лиловые. Я спрашиваю, как их зовут, и мне говорят: "Это
сирень, это нарциссы, а это темно-лиловые ирисы". Неужели я прежде не видал
этих цветов и не говорил о них? Наверное, и видал и говорил. Однако только с
этой минуты у меня явилось и осталось на всю жизнь ясное, сознательное