"К.Н.Леонтьев. Moe обращение и жизнь на св.Афонской горе" - читать интересную книгу автора

представление о первых красотах весны и лета, о том, что цветы в вазе на
столе это что-то веселое, молодое, благородное какое-то, возвышенное... Все,
что только люди думают о цветах, я стал думать лишь с этого утра 18 мая. И с
тех пор я не могу уже видеть ни ирисов, ни сирени, ни нарциссов даже на
картине, чтобы не вспомнить именно об этом утре, об этом букете, об этих
именинах сестры (других ее именин я вовсе не помню). Вспоминаю всегда и о
ней самой, об ее довольно веселой и оживленной молодости, о нашей тогда
дружбе и о позднейшей ее весьма нерадостной судьбе и незначительной жизни.
В этом же роде я могу припомнить, при каких обстоятельствах я ясно
сознал и запомнил, что такое парящий в небе ястреб или орел. И многое я могу
привести в этом роде на память, чтобы доказать, что неизгладимые следы в
памяти нашей зависят не столько от важности самого случая или события,
сколько от нашей готовности воспринять глубоко то или другое впечатление.
Есть много вещей гораздо более замечательных и важных в нашей жизни, о
которых мы или вовсе не помним и вспомнить и вообразить их даже с помощью
других не можем, или забываем вовсе до тех пор, пока не увидим какой-нибудь
давно не виданный предмет, относящийся к тому времени: письмо, книгу,
портрет, мебель, дорожку в саду или в поле и т. д.
Например, когда в 70 году Маша, возвратившись от меня из Турции,
сказала моей .матери, что я, несмотря на все последние удачи мои по службе,
стал очень тосковать и думать о том, чтобы кончить жизнь мою в монастыре,
мать приняла это очень спокойно и сказала ей: "Это странно! Когда я его
маленьким возила раз в Оптину, ему так там понравилось, что он мне сказал:
"Вы меня больше сюда не возите, а то я непременно тут останусь". Я же не
только этих слов моих, но и самой поездки в Оптину вовсе не помню и
вспомнить не могу. И мать моя до этого разговора с Машей никогда об этом
случае не упоминала ни без меня, ни при мне. Такого важного обстоятельства
моей детской жизни я вовсе не помню, а из числа менее важных и поразительных
случаев я в течение всей моей жизни беспрестанно вспоминал о том, что первый
раз, когда я помню мать мою ясно и хорошо, это было в один день ее
причащения. Я ее поздравил. Было это вот так. Тетка сказала мне: "Поздравь
маменьку, она причащалась сегодня. Я вышел в залу, в которой мать моя
наигрывала что-то на фортепиано, и подошел к ней. Если я скажу просто: "Мать
на гнулась ко мне и поцеловала меня с улыбкой", это будет со всем не то, что
я хочу сказать. Я хочу сказать, что ни прежде ни после (в течение долгого
времени) этого полудня я не помню лица моей матери в эти годы. Тогда еще у
нее не было морщин; я их не помню вовсе, по крайней мере, в эту минуту когда
она, сидя у фортепиано, с нежною улыбкой нагнулась поцеловать меня, у нее
было именно такое красивое, моложавое и приятное лицо, как на акварели
Соколова в круглом чепце и красном шелковом платье с воздушными рукавами.
Только платье у нее было другое, белое кисейное с голубыми горошками. Не
могу сказать и сам не могу понять, что на меня так сильно подействовало в
этот краткий миг, но могу уверить, что я никогда не забывал его. Когда я
вспоминал что-нибудь о детстве, или о любви моей к матери, или о днях св.
причащения, это мгновение одним из первых представлялось мне. После 20 лет я
стал сочинять повести и романы. Иногда нужно мне было вообразить для них
образованную, благовоспитанную, изящную и не старую еще мать! И тотчас же
мне представлялось, что мой герой видит свою молодую мать после причастия в
зале за фортепиано и непременно в кисейном белом платье с голубыми
горошинками. Мне не пришлось нигде этого написать, ибо великое множество