"К.Н.Леонтьев. Моя литературная судьба (Автобиография Константина Леонтьева) " - читать интересную книгу автора

читает ее.
Я был в этом дворце еще летом, и горбатый Леонтьев угощал меня там под вечер
плохим и слабым чаем.
У меня сердце (художественное сердце) разрывается, когда я смотрю на это жилище,
заселенное теперь Катковым и Леонтьевым! (Хотя последнего я и люблю до известной
степени.)
Я не знаток декоративной археологии и никак не могу вспомнить, в каком старинном
вкусе отделан этот маленький дворец (или скорее прекрасный барский дом) во вкусе
реставрации, rococo или Pompadour - не знаю. Но знаю, что глаз отдыхает на этих
гостиных с расписными потолками, со свежей изящной мебелью не нынешнего фасона,
с мраморными столами, яшмовыми вазами и т. п. Кажется есть и штоф на стенах.
Здесь бы Хитровым принимать гостей; ибо одно дело их недостатки, их пороки даже,
и другое дело их декоративность. Породистая, дорогая собака кусается иногда;
можно прятаться от нее, можно ее прибить, убить, толкнуть (как иногда и я
старался бивать и толкать словами Хитровых, когда они уж очень бывали злы или
невежливы в своей изящной prepotence), но нельзя же сказать, что собака неумна,
некрасива, не декоративна оттого, что она меня укусила. А если приручить ее (как
мне удалось под конец моей жизни в Царьграде приручить немного Хитровых, то
лаской, то дракой, то терпеньем), - то воспоминание остается очень хорошее.
Я как увидал летом этот дом, снаружи пошлый, но внутри очаровательный, так мне
сейчас же пришли на ум все эти гостиные Rambouillet, Dudeffand, M. Recamier,
Stael и т. д., в которых встречались военный и дипломатический гений,
литературный дар, поэзия и мысль, остроумие и облагороженные страсти. Я подумал,
кого бы я желал здесь видеть?.. И не нашел никого удобнее для этой цели Софии
Петровны Хитровой... Пусть бы она в этом доме являлась: то в своей длинной белой
блузе с розовыми и палевыми бантами, которую она надевает будто бы от усталости,
или в том темно-лиловом платье и свежих розах, в которых она ездила со мной в
Ишатьевскую больницу...
Пусть бы она тут играла с Ветой, пусть бы рисовала (стараясь только нижнюю
часть
лиц не так укорачивать), пусть бы читала стихи Толстого, пусть бы говорила
дерзости; то выгоняла бы доброго Зыбина Бог знает за что? за то только, что он
водевильный jeune-premier; слушала бы мое чтение по вечерам, восхищалась бы моим
умом... Чтобы Цертелев был тут, чтобы мадам Ону сверкала умом (но только, чтобы
она не говорила с хозяйкой дома о воспитании детей!), чтобы Губастов лукаво
молчал на кресле...
Пусть бы непреклонный юрист, ее муж, переводил бы здесь Гейне, показывал бы
нам
свой стан, выправленный и личною гордостию, и кавалерийской службой, свой
профиль германского рыцаря, свой славянский дух (хотя бы и не всегда верно
понятый), свой взгляд Cesar Bordjia, свою хладную закоснелую ярость на всех
чем-нибудь высших и даже равных ему, свою снисходительность к Нико, Джою или
Перипандопуло[2]... Пусть бы даже он и мне по-прежнему говорил 1000
неприятностей, вздора и неправды (притворяясь большею частью, что не понимает
меня)... все это было бы кстати в таком изящном доме...
И вдруг вместо монументального Хитрова здесь передо мною умный, благородный, но
все-таки горбатый однофамилец мой... Вместо Софьи Петровны Хитровой, в которой
соединены изумительно лейб-гусарский юнкер и английская леди, мать и супруга,
японское полудетское личико и царственная поступь, злость и самая милая грация,
восхитительное косноязычие и ясный, твердый ум... вместо всего этого...