"К.Н.Леонтьев. Хризо" - читать интересную книгу автора

толкает, чтоб я поклонился Рустему, а Рустем
говорит мне: "Это, что ты в Хафуза камнем бросил, это тебе большой
грех! Хафуз мальчик добрый и тебя очень любит. Пусть тебе Бог простит. А
веру нашу ругать да про турок слова скверные говорить, за это знаешь что?
Головку с тебя снимут да в Стамбул пошлют и на стену повесят!.."
А Хафуз перепугался: "Не хочу, не хочу! - кричит, - чтобы голова
Йоргаки на стене была! А с кем же я ежей морских пойду завтра ловить?" Тут
уже все старшие засмеялись, и Рустем дал мне поцеловать свою руку.
Вот наша единственная в детстве ссора с моим милым Хафузом.
Помнится, я писал тебе в одном из моих первых писем, что встретил его
первого из знакомых, когда вышел на берег в Крит. Или нет? Если и повторю,
не беда.
Когда я стал спускаться пешком с горы от Суды (это бухта) к нашей
Халеппе и сошел уже на дорожку между оливами, слышу, кто-то едет вблизи
верхом; мерно стучит лошадь по камням. Посторонился я дать ему дорогу...
Вижу, молодой турок. Такой разодетый, оружие за поясом. Конь картина! Увидал
меня, остановился, глядим друг на друга... "Кто бы это был?" - думал я. О
Хафузе и в мыслях нет; но чувствую, что кто-то знакомый.
Вижу знакомые большие глаза, что-то несказанно-ласковое и доброе в
лице, усы чуть пробиваются. Он меня первый узнал, постоял передо мной,
засмеялся и говорит: "а ведь это ты, Йоргаки!.." Тут уж и я его узнал. Если
бы ты знал, как я был рад!
Он сошел с лошади и пешком довел меня до нашего дома. С тех пор мы
часто видимся. С Хафузом я хожу на охоту, с Розенцвейгом бродим пешком по
скалам и судим о жизни и политике; с сестрой я песни пою, с отцом говорю о
торговле и войне, с матерью - о святых местах в России, о Кремле и о Киеве,
а с братьями - о разных грешных делах молодости... Все это так, но я
все-таки не объяснил тебе, как может быть мне дядей Рустем-эффенди? У меня
уже рука заболела. Но так и быть!
Не удивляйся, что Рустем-эффенди мне дядя: он двоюродный брат отцу. Вот
рядом с нами живет одна старушка-христианка, так у ней старшая дочь - вдова
турчанка, а младшие дети все христиане.
Наши критские турки все эллинской крови: деды их изменили вере в начале
завоевания. Они и по-турецки не знают, и с нами бы жили как братья, если бы
слабое и коварное правительство не старалось ссорить их с нами.
Но есть еще и другие, новые связи.
Во время восстания 1821 года часто и наши брали турчанок в плен, и
турки наших жен и дочерей. Грек, если был добр, отпускал мусульманку, если
был жесток, убивал ее, но прикоснуться к ней он считал смертным грехом;
мусульманин, если хочешь (чтоб угодить твоему былому космополитизму),
либеральнее, но потому лишь, что для него женщина не равна мужчине и, как
нечто низшее, может быть в его гареме, сохраняя свою веру. Соседка наша,
например, была сначала замужем за турком, прижила с ним старшую дочь, а
когда война кончилась, она его ' покинула и вышла за грека. Старшая дочь
захотела навсегда остаться в вере отца, и никто ее не тревожит. Она была
тоже за турком, овдовела, вернулась к матери; вне дома она покрывается, а
дома говорит с мужчинами без покрывала, как гречанка, и носит не шальвары, а
платье.
Между нашими турками есть прекрасные люди. И когда взглянешь ты на наши
добрые отношения и увидишь, как, обедая у нас, иные из них пьют с нами за