"К.Н.Леонтьев. Исповедь мужа (Ай-Бурун)" - читать интересную книгу автора

на хвойное, а оно хвойное".
Разумеется, сидя в петербургском кабинете, читать в книге эти имена
тяжело. Но я люблю сочетание природы и науки, когда гуляю в казенном саду,
где собраны деревья из Италии, Японии, Китая, Африки, Кавказа, или когда в
тишине поднимаешья по нагорному бору, и сквозь сосны, вдали, мелькает море с
каймой немой пены у берега. Вообразим же себе, что они обе - и мать, и дочь,
решились посмотреть в другие стекла. И вот в соседстве белый домик с плющом
и виноградом, маленький дом, каких здесь много; он получает хорошее
жалованье у какого-нибудь вельможи за садоводство; в доме чисто (у отца его,
я знаю - чисто), воздух кругом дивный; она вечером на крыльце поет: "Друзья!
молодость наша не вечна!" Дети растут... Да я бы с радостью своих дал
две-три тысячи ей на приданое. Это эгоизм своего рода. Я люблю прекрасное.
Если бы они и поссорились между собой... так что ж? Это забавно, а не
грустно. И разве у нее такие высшие потребности ума, чтобы она искала
товарища для мысли? Нет! Что же мешает? Стекла, стекла и стекла! А я и
предложить этого не смею ни матери, ни дочери, хотя знаю, что это могло бы
устроиться. Для Алеши это было бы неожиданное счастье; он, когда они еще
жили в Ялте, встретился мне на дороге и спросил: "Кто это такая славная
барышня приехала в город? Красотка!"
Как? Дочь полковника и образованная девица выйдет за вольноотпущенного
садовника? Да поймите вы, если этот вольноотпущенный образован нисколько не
менее вашей дочери? (Лиза делает много орфографических ошибок и вообще знает
мало; мать учила других, а ею заняться, при своих разъездах и хлопотах, не
имела ни времени, ни уменья.) Она знает по-итальянски и немного
по-французски, а он по-татарски и по-немецки немного. А будь он не садовник,
отдай его отец в гражданскую службу и стань он губернский секретарь и вместо
синей блузы надень форменный фрак - был бы жених в минуту крайности... Волос
дыбом становится!
А мне на милую и возможную идиллию было бы отраднее смотреть, чем на
других моих соседей. Например, хер Зильхмиллер - управитель г. Ш-ва,
румянится, носит то розовый, то голубой галстух; красит усы; женат на
зубатой англичанке; бьет дворовых, читает Дюма и Поля Феваля и мне советует
прочесть "Les crimes celebres".
- Вы, - говорит, - увидите всю человеческую черноту.
- Я, - говорю, - и без этого ее вижу.

11-го ноября.
Соберусь с духом и попробую поговорить. Не знаю, с кем бы прежде, с
дочерью или с матерью? Я думаю, прежде с Лизой. Что же они мне сделают за
это? Ничего. Первые слова только тяжелы, а потом я разовью свой взгляд. Или
не поговорить ли прежде с Алешой? "Что, Алеша, если бы я дал за этой девицей
две тысячи, ты бы женился на ней?.." Посмотрим, что будет!

13-го ноября.
Алеша сгорел, когда я сделал ему тот вопрос. "Вы шутите, - говорит. -
Где нам!" Не только лицо, уши,
шея - все покраснело! Я сказал: все возможно, когда Бог захочет. А он:
"Бог захочет, да люди не захотят". Ведь какую великую мысль нечаянно сказал!
Если уже сметь придавать высшему существу наши свойства, так я бы скорей
всего решился придать ему неизмеримое, полное чувство прекрасного.