"К.Н.Леонтьев. Пембе (Повесть из эпиро-албанской жизни) " - читать интересную книгу автора

воспитавший его, звал его "сыном" и гордился им. Он вывел Феима на дорогу,
женил его на девице султанской крови и скончался на руках его. Феим шел
вперед уже сам. Сорока шести лет он был уже великим визирем и пал лишь
потому, что не сумел угодить французскому послу. Тогда ему дали вилайет и
приказали мудро сочетать осмотрительность с энергией. С этим общим правилом
и он был согласен, но Фуада и Аали, низвергнувших его, он ненавидел и не
слушал и, уверенный в личной силе своей, не раз рвал в клочки их
предписания.
Возмущенный влиянием французов на дела Турции, он, после падения
своего, соединился с тою старою турецкою партией, которая ненавидит реформы
в пользу христиан, не зажигает плошек на минаретах в день рождения султана,
мечтает вырезать всех греков и болгар, но считает их и русских все-таки выше
франков за то, что они не исказили, как исказили франки, данных им свыше
книг. Феим-паша соединился с партией, которая неуклонно содержит Рамазан, не
пьет вина и говорит, что Турция гниет с того ужасного дня, когда султан
Махмуд обагрил цареградские камни кровью великих янычар.
Партия эта, не видная и слабая в мирное время, может еще стать ужасною
в смутную годину и под рукой просвещенного вождя.
Феим-паша соединился с этой партией, несмотря на то, что говорил
по-французски как парижанин, несмотря на то, что был послом в Вене,
Петербурге и Лондоне, несмотря на то, что у него было в течение его жизни
две жены из христианок, одна гречанка, которая задушила в ванне его
араба-евнуха из-за гаремной распри, а другая - француженка, которую он сам
раз едва было не убил: так нестерпим был ее буйный нрав; несмотря, наконец,
на то, что любил стихи Байрона и романы Жорж-Занда.
Прибыв к своей новой должности, на которую он смотрел как на изгнание,
Феим-паша держал себя с недоступною гордостью, смеялся над Фуадом, сочинял
стихи на французов, ласкал ходжей и ездил на поклоны к старому шейху,
который в городе считался святым. Во время Рамазана паша ел и курил днем, но
только запершись даже и от жены своей и доверяясь лишь одному слуге своему,
армянину.
С греками он обращался сначала холодно, но не дерзко (он не забывал
осторожности); французского и австрийского консулов он принял в туфлях и
получил за это выговор из Царьграда; с английским обошелся крайне
почтительно, но сдержанно; а русского, назло Фуаду, принял с распростертыми
объятиями, шутил и смеялся с ним, не выпускал от себя часа два и даже,
провожая его до дверей, сказал ему с радушием: "Croyez moi, mon cher consul,
qu'un russe et un turc s'entendrons toujours mieux entre eux qu'avec ces
messieurs'la... Nous sommes plus larges, plus genereux, moins mesquins..."
- К тому же, - прибавил он. - я ведь земляк вам, кавказец.
Француз и австриец выходили из себя.
Таков был Феим-паша, черкес. Когда Гайредин-бей в первый раз
представился ему, паша принял его сначала гордо и сухо, сурово и рассеянно;
приложил руку к феске в ответ на его почтительный поклон; не пошевельнулся с
кресла и молча указал ему на дальний диван. Гайредин сел. Паша позвонил;
спросил себе чубук, а Гайредину не предлагал даже ни папиросы, ни кофе;
занимался при нем долго делами, звал дефтердара и отпускал его, звал
муавина, звал мехтубчи-эффенди,[11] прикладывал печать и только мимоходом,
между двумя телеграммами, из которых одну он с презрением бросил на диван
(она была от Дали-паши), спросил у смущенного и оскорбленного албанца: