"Иван Лепин. Самый счастливый год " - читать интересную книгу автора

разламывалось на части, чуть ли не каждую минуту сверкали горячие молнии. И
вслед за молниями раздавались оглушительные выстрелы, иногда начинавшиеся
нарастающим рокотом, но чаще - резко и внезапно.
И еще казалось, что в трещины расколотого неба на землю сплошным
потоком хлещет вода. Ливень затопил низины, выбивал в огородах картошку,
бураки, капусту, огурцы, что пошли в хороший рост; по грядкам бежали ручьи,
подмывая корни у прижавшихся к земле растений.
По оврагам, деревенским улицам неслись мутные ручьи, какие бывают разве
что в разгар паводка. Неслись к Снове, нашей неширокой речке. Вода в ней
поднялась, может, на целых два метра, а течение стало быстрым и
небезопасным.
Текла Снова за огородами, подковкой огибая Хорошаевку. А с другого бока
начинался заливной луг колхоза "Пролетарий" деревни Михайловки. Часть луга
была отдана под пастбище совместного колхозного и личного коровьего стада.
Ни пастух, ни подпасок не заметили, когда случилось несчастье: они
пережидали грозу и ливень в небольшой пещерке, вырытой
мальчишками-гусятниками в крутом береге. И лишь когда дождь начал
переставать, а гроза - откатываться, пастух и подпасок вышли из укрытия и
оба застыли в страхе: с края скученного стада, распластавшись, лежали три
сраженные молнией коровы. Пастух сказал:
- Твою мать совсем, да чем же мне за них расплачиваться?
Две коровы были колхозные, третья - мужика Леонтия, многодетного
инвалида войны.
О случившемся Михайловка узнала довольно быстро, сам пастух первым и
сообщил. Прибежал к председателю колхоза Ивану Павловичу Журавлеву,
запыхавшийся, в шапке, лицо то ли в каплях пота, то ли в дождинках.
- Беда, Павлович, - сказал, едва переступив порог.
Журавлев как раз заканчивал обед, опустил в миску алюминиевую ложку,
встревожился.
- Молоньей трех коров... - обессиленно присел на лавку пастух. - Я не
виноват, ей-богу... Двух колхозных и Левонтия... Уж лучше б мою, чем его...
Придется теперь свою ему отдавать, раз уж так... Заработал, мать твою.
Говорила ведь баба: не зарись на это пастушество.
Иван Павлович встал из-за стола, подошел к пастуху, озабоченно помял
подбородок.
- Ладно, иди к стаду, что-нибудь придумаем...
Пастух медленно напялил мокрую шапку, ни слова не говоря, вышел.
Журавлев ходил в раздумье по хате. Жаль колхозных коров, жаль. Было
восемнадцать, теперь шестнадцать осталось. Из них четыре яловые. Пропадет
теперь план молокосдачи, ни за что не вытащить его. И с пастуха ничего не
взыщешь - стихия. Если бы он мог беду отвести, самого себя бы подставил: он
мужик такой - болеет за колхозное добро.
А как с Леонтием быть? У него - шестеро детей, без молока они погибнут.
Лето к тому же стоит голодное, июнь только, до июльской молодой картошки еще
далеко. Без коровы не прожить Леонтию, никак не прожить... Пастух
обмолвился: "Придется свою корову отдавать..." Так и у него ж четверо - мал
мала меньше. Куда и ему без молока?
Выход один - Леонтию выделить корову. Из числа колхозных. План все
равно не выполним, а семью спасем. Так завтра и объясню колхозникам на общем
собрании.