"Николай Семенович Лесков. Театральная хроника. Русский драматический театр" - читать интересную книгу автораподписано всеми газетами, что репертуар наш крайне беден и требует
освежения, - следовало бы только радоваться, что этой нужде желает послужить писатель, составивший себе имя в другом роде литературы. Но такой оборот дела вовсе не входил в расчеты газетных нигилистов и скоморохов. Первые если и желают новинок на театре или в литературе, то только таких, которые подходят к их известным специальным вкусам, - и нет гонителей, нетерпимее и жесточе их, противу всего, что построено не по их нигилистическому шаблону: в даровитости и таланте они находят лишь сильнейшую causa vocanti;[2] для вторых всякие новинки нужны собственно только для того, чтобы отправлять свое скоморошичье ремесло: чем рельефнее новинка, тем отличнее можно над нею покривляться и позвенеть своими бубенцами... И те и другие нашли в бенефисе г-жи Левкеевой 1 ноября отменный случай для своего бенефиса. В среду шел на Александринском театре "Расточитель", а в воскресенье фельетонисты почти всех до одной петербургских газет уже произвели свой неумытный суд с шутовскою пляской и трезвоном. Любопытен этот суд. В этом фельетонном синедрионе стоит, разумеется, уже известный нашим читателям скандалист академической газеты г. Незнакомец. "Первые страницы драмы г. Стебницкого, - говорит он, - напоминают своей внешностью "Ревизора" и как будто что-то обещают. Но чем дальше, тем дебри становятся все не проходимее; шаг за шагом наблюдаете вы, как здравый смысл оставляет автора и как старается он придумать и притянуть эффекты поужаснее, по-несообразнее, возбуждающие только улыбку сожаления и скуку невыносимую". Некий М. Ф. заявляет в "Биржевых ведомостях", что "Расточитель" - "скучная, вялая, длинная, фальшивая по замыслу и исполнению мелодрама", что она "показывает в авторе, не говоря уже о несколько странном (курсив в условий; действие идет вяло, характеры бледны, а преобладающий элемент - цинизм, принимающий гигантские размеры"; одним словом, это такая пьеса, "от которой всякому, хоть сколько-нибудь эстетически развитому человеку непременно должно сделаться дурно". Нигилист военной газеты, скрывающийся под буквою W, объясняется гораздо размашистее, стоя за плечами полковника генерального штаба Зыкова: он прямо обзывает драму г. Стебницкого "чудовищною пьесой", "непостижимой вакханалией ума и воображения", "произведением положительно безобразным". Итак, ни ум, ни дарование писателя, приобретшего далеко недюжинную известность своими прежними произведениями, не помешали ему написать такую вещь, хуже которой еще не бывало на русской сцене: по крайней мере едва ли какая пьеса подвергалась таким быстрым, решительным и единодушным ругательствам, какими почтен "Расточитель"; г. Стебницкий не смог даже поравняться с г. Дьяченко, даже в уменьи говорить по-русски: г. Незнакомец докладывает публике, что даже "фразы" у г. Дьяченко многочисленнее и лучше, чем у г. Стебницкого. Что же это за странность? Что такое случилось с даровитым писателем? Ничего нового не случилось. Г. Стебницкий в своем "Расточителе" остался тем же свободно мыслящим и смелым писателем, каким он явился несколько лет тому назад в романе "Некуда". Как тогда, в самый разгар молодого нигилизма, г. Стебницкий отважно приподнял завесу (приподнял, впрочем, далеко не всю завесу, а только чуть-чуть, один краешек) с клоак, из которых назначено разливаться по лицу русской земли одуряющему зелью, - так и теперь, в эпоху злостно-сентиментально-патриотической маниловщины, в которую нигилизм |
|
|