"Николай Семенович Лесков. Театральная хроника. Русский драматический театр" - читать интересную книгу автора

подписано всеми газетами, что репертуар наш крайне беден и требует
освежения, - следовало бы только радоваться, что этой нужде желает послужить
писатель, составивший себе имя в другом роде литературы. Но такой оборот
дела вовсе не входил в расчеты газетных нигилистов и скоморохов. Первые если
и желают новинок на театре или в литературе, то только таких, которые
подходят к их известным специальным вкусам, - и нет гонителей, нетерпимее и
жесточе их, противу всего, что построено не по их нигилистическому шаблону:
в даровитости и таланте они находят лишь сильнейшую causa vocanti;[2] для
вторых всякие новинки нужны собственно только для того, чтобы отправлять
свое скоморошичье ремесло: чем рельефнее новинка, тем отличнее можно над нею
покривляться и позвенеть своими бубенцами...
И те и другие нашли в бенефисе г-жи Левкеевой 1 ноября отменный случай
для своего бенефиса. В среду шел на Александринском театре "Расточитель", а
в воскресенье фельетонисты почти всех до одной петербургских газет уже
произвели свой неумытный суд с шутовскою пляской и трезвоном.
Любопытен этот суд. В этом фельетонном синедрионе стоит, разумеется,
уже известный нашим читателям скандалист академической газеты г. Незнакомец.
"Первые страницы драмы г. Стебницкого, - говорит он, - напоминают своей
внешностью "Ревизора" и как будто что-то обещают. Но чем дальше, тем дебри
становятся все не проходимее; шаг за шагом наблюдаете вы, как здравый смысл
оставляет автора и как старается он придумать и притянуть эффекты поужаснее,
по-несообразнее, возбуждающие только улыбку сожаления и скуку невыносимую".
Некий М. Ф. заявляет в "Биржевых ведомостях", что "Расточитель" -
"скучная, вялая, длинная, фальшивая по замыслу и исполнению мелодрама", что
она "показывает в авторе, не говоря уже о несколько странном (курсив в
подлиннике), чтобы не сказать более, направлении, незнание сценических
условий; действие идет вяло, характеры бледны, а преобладающий элемент -
цинизм, принимающий гигантские размеры"; одним словом, это такая пьеса, "от
которой всякому, хоть сколько-нибудь эстетически развитому человеку
непременно должно сделаться дурно".
Нигилист военной газеты, скрывающийся под буквою W, объясняется гораздо
размашистее, стоя за плечами полковника генерального штаба Зыкова: он прямо
обзывает драму г. Стебницкого "чудовищною пьесой", "непостижимой вакханалией
ума и воображения", "произведением положительно безобразным".
Итак, ни ум, ни дарование писателя, приобретшего далеко недюжинную
известность своими прежними произведениями, не помешали ему написать такую
вещь, хуже которой еще не бывало на русской сцене: по крайней мере едва ли
какая пьеса подвергалась таким быстрым, решительным и единодушным
ругательствам, какими почтен "Расточитель"; г. Стебницкий не смог даже
поравняться с г. Дьяченко, даже в уменьи говорить по-русски: г. Незнакомец
докладывает публике, что даже "фразы" у г. Дьяченко многочисленнее и лучше,
чем у г. Стебницкого.
Что же это за странность? Что такое случилось с даровитым писателем?
Ничего нового не случилось. Г. Стебницкий в своем "Расточителе" остался
тем же свободно мыслящим и смелым писателем, каким он явился несколько лет
тому назад в романе "Некуда". Как тогда, в самый разгар молодого нигилизма,
г. Стебницкий отважно приподнял завесу (приподнял, впрочем, далеко не всю
завесу, а только чуть-чуть, один краешек) с клоак, из которых назначено
разливаться по лицу русской земли одуряющему зелью, - так и теперь, в эпоху
злостно-сентиментально-патриотической маниловщины, в которую нигилизм