"Николай Семенович Лесков. Театральная хроника. Русский драматический театр" - читать интересную книгу автора

облекся, как волк в овечью шкуру, в эту эпоху фарисейского, пресмыкающегося
народолюбия - не того грандиозного народолюбия, которое мечтало об
организованных разбоях или дерзало под государственным гербом выставлять
пугачевщину в пример верноподданства и государственности, а того, увы!
съежившегося ныне народолюбия, которое пристегнулось к закону и силится его
скрижалями, как щитом, прикрывать невежество, бесправие и юридическую
неспособность - так в эту эпоху, говорим мы, г. Стебницкий с тою же
смелостью попытался изобразить, согласно с действительностью, укромный мирок
самоуправства, величаемого у нас самоуправлением. Вот все, что сделал г.
Стебницкий. Но тому, кому известны лживость и ехидство или козлогласие уст,
произносящих приговоры по вопросам нашей жизни и гамом своим заглушающих
всякое свободное мнение, - тому нетрудно понять, что ничего, кроме ярости и
глумления, не мог встретить автор "Расточителя", принадлежащий к числу тех
немногих, которые не запаслись в известной кумирне никаким идолом и остаются
верными культу здравого смысла и честной правды (есть правда и бесчестная).
Посмотрим, каковы обвинительные пункты, поставленные против
"Расточителя".
Г. Незнакомец начинает свою иеремиаду следующею невинною клеветою: "Г.
Стебницкий в "Расточителе" хотел самым ярким образом показать не только всю
несостоятельность самоуправления, но даже ужасный вред, отселе
происходящий"... Не правда ли, спросим всякого здравомыслящего читателя,
нужно иметь очень сильные аргументы, чтобы взвести такое тяжкое обвинение
против автора? Г. Незнакомец аргументирует таким образом: "Для этого (т. е.
для того, чтобы показать всю несостоятельность самоуправления) он прибегнул
к таким штукам, к которым не прибегал до сих пор ни один сколько-нибудь
уважающий себя писатель". - А именно? - "Прежде всего он выдумал богатого
купца Князева" и т. д.: г. Незнакомец балаганно рассказывает содержание
драмы, уже известное нашим читателям из июльской книжки "Литер"атурной·
библиотеки", и заключает свое изложение следующей сентенцией Дробадонова,
которою заканчивается и самая драма и которая так всполошила г. Незнакомца,
что он ее подчеркивает: "Мир не судим, и Князев не судим. Они друг друга
создали и друг другу работают. Вам нет еще суда, ума и совести народной
расточители!" Эта мораль читается, поясняет г. Незнакомец, в то время, когда
городской голова объявляет, что в губернии открывается суд, и первых предают
суду Князева и городского голову, и когда Князев объявляет: "Мир не судим, а
это сделал мир, а не я". - "Мы все очень хорошо знаем, - продолжает затем в
элегическом тоне наш Манилов, - что мирские приговоры могут быть
пристрастны, что крестьянская сходка злоупотребляет своею властью, что
случается видеть давление на мир какого-нибудь ловкого человека, который
прибирает все к своим рукам; но мы также знаем, что спасение государства в
самоуправлении, что по мере того, как народ зреет, само правительство
передает часть своей власти обществу, совершенно справедливо полагая, что
общество лучше управит своими делами, чем чиновники. Против этой-то истины
вооружается г. Стебницкий всеми своими силами. Но что ж бы желал он
поставить на место мира? Он желал бы поставить на место мира квартального
или, лучше сказать, множество квартальных. Я вывожу это из того, что
квартальный надзиратель велит освободить умирающую Марину, вопреки советам
Фирса Князева, стало быть, совершает поступок похвальный в то время, когда
Фирс Князев, т. е. мир или порождение мира, стремится завершить злодейства
новым злодейством. Итак, квартальный надзиратель вместо мира, вместо