"Николай Семенович Лесков. Театральная хроника. Русский драматический театр" - читать интересную книгу автора

от литературного творчества, чтобы оно рабски воспроизводило свод законов,
или исторический учебник, или курс физиологии; дело - в идее, в
теоретической возможности, и если идея беллетриста не выходит из пределов
возможного, то он смело может и перетасовать, и обрезать, и натянуть и
исторические, и юридические, и всякие другие факты, потому что он работает
не для судебных следователей и не для школьников, обучающихся истории, -
хотя именно самым отступлением от свода законов и учебников истории,
отступлением, прямо требуемым специальными условиями и назначением
творческого искусства, он может и тем и другим принести в известном смысле
гораздо больше пользы, чем специалисты юристы и историки. Нам стыдно за
литературу - разъяснять такие вещи, которых может не понимать только круглый
невежда... Но забавно вот что: сославшись на губернатора и губернское
правление в доказательство совершенной невозможности рассказанного в драме
события, сам же г. Незнакомец говорит следующее: "Уверяют, что действительно
нечто похожее на "Расточителя" случилось недавно в одном из городов русского
царства". Добросовестный или сообразительный критик, имея такое сведение, не
сказал бы ни слова о "законных основаниях" драмы г. Стебницкого, а г.
Незнакомец приводит вышеозначенное сведение для того, чтобы спросить: "Но
что же из этого следует? Разве опытный и честно относящийся к жизни писатель
позволил бы себе развить этот случай в драму, во всей его отвратительной
наготе? Разве драма есть вопроизведение исключительных преступлений?"
Достаточно было бы только этих вопросов из всей статьи г. Незнакомца, чтобы
понять, много ли он смыслит в том деле, о котором говорит. Во-первых, всякое
преступление есть явление исключительное в нормальном ходе жизни -
следовательно, по теории г. Незнакомца, никакое преступление не может быть
предметом драмы. Во-вторых, никакое преступление, как такой акт, источник и
причины которого кроются в человеческой природе, обладающей способностью
бесконечного разнообразия проявлений, не может быть признано абсолютно
исключительным. В-третьих, может ли г. Незнакомец знать в точности, сколько
именно раз случилось подобное происшествие? В-четвертых, беллетристы не
обязаны заниматься собиранием статистических сведений о преступлениях и
описывать только такие из них, которые случились сто раз, а не один.
Напротив, в-пятых, чем необыкновеннее преступление, тем оно лучше может
соответствовать целям писателя, представляя более яркую форму выражения для
его замысла; тут читатель может даже сам сочинить факт, как это обыкновенно
и бывает, с соблюдением, конечно, того условия, чтобы факт не представлял
ничего невероятного. А что же невероятного в "Расточителе"? Об общем плане и
его "законных основаниях" мы уже говорили, а сами фельетонисты заявляют, что
подобное происшествие действительно было. Может быть, невероятны
сладострастные порывы одного действующего лица, пылкая и самоотверженная
любовь другого, похищение документов, отравление, поджог, насильственное
заключение в сумасшедший дом и бегство из него, юродивый, слепая старуха,
пьянствующая сходка? Да что же невероятного и невозможного в каждом из этих
явлений? - газетные хроники переполнены ими. А главное, суть драмы не в этих
ужасах, а в тех пружинах и колесах общественной машины, которые с таким
успехом вырабатывают как эти ужасы, так и миллионы им подобных. Вот в чем
горькая правда и ужас драмы - и вот что стало поперек горла фельетонным
скандалистам.
Но как ни злостно и ни нелепо все указанное нами в критике г.
Незнакомца, а он умудрился высказать еще нечто более злостное и нелепое. Это