"Николай Семенович Лесков. Русское общество в Париже" - читать интересную книгу автора

Есть, наконец, еще четыре учителя, просто люди плохонькие, но добрые и
весьма оригинальные. Весь вред их преподавания ограничивается тем, что они
утомляют детское терпение и не приносят детям никакой пользы; но они, по
крайней мере, не развращают детей, как милый Поль и ему подобные русские
смельчаки в Париже.

В числе этих невинных учителей есть один удивительнейший оригинал. Он
служил когда-то в одной петербургской канцелярии писцом. Долго и крепко
трудился, переписывал всякую бестолочь и за этой работой погубил последний
смысл, которого природа и без того отпустила ему скупою мерою и аптечным
весом. В это время начался набор людей на Варшавскую железную дорогу. Он
сунулся проситься туда - ему отказали за незнание французского языка. Такое
обстоятельство имело сильное и решительное влияние на отвергнутого
соискателя. С ним случилось частное помешательство. Он вывел, что все его
несчастия происходят от незнания французского языка, и положил, во что бы то
ни стало, замалевать этот пробел на чистом фоне своих знаний. Решение, как
видите, весьма похвальное; но соотечественник наш преоригинально его
выполнил.

Он не купил самоучителя, составленного по Робертсону, не стал ходить к
какому-нибудь учителю, а продал шубенку, часы, еще кое-какие мелочи из своей
движимости и умчался в Париж, поклявшись не возвращаться в Петербург, пока
не совладеет с французским языком.

В Париже он устроился самым оригинальным образом. Сначала он мыкал
очень тяжелое горе и почти не имел где преклонить головы. Но это
продолжалось всего с месяц. К концу этого месяца в одном из парижских
пассажей он встретился с пожилою и довольно безобразною француженкою,
мозольною операторшею из rue Lavoisier, которой показался заслуживающим
довольно теплого участия. У него явился угол; а потом, приютясь в этом угле,
он устремил свои взоры на поповку - и поповка его пристроила. Сначала он
поступил в хор, тянул там баском "всемирную славу о человеке прозябшую", а
потом его зарекомендовали в наставники, и он теперь обучает младых парижских
россиян. Это премилая, теплая, наивная и преоригинальная личность, но, при
всем том, довольно круглый и крупный невежда. О русской литературе, истории,
праве он ничего не знает; с русскою жизнью вовсе не знаком. Россия для него
значит Петербург, за заставами которого болота, а на тех болотах сидят
"соважи" и поют:

Эх, дубинушка, ухнем!
Эх, зеленая, подернем!
Подернем, подернем!
Поооодеррнем!

О науках и вообще о человеческих знаниях у него необыкновенно странные
понятия.

Он взирает с рабским богопочитанием на людей, бегло говорящих на
нескольких языках, и языкознание рассматривает не как вспомогательное
средство самообразованию, а как цель человеческого труда. Он, проживши много