"Кроссовки для Золушки" - читать интересную книгу автора (Рябинина Татьяна)

Татьяна Рябинина

Кроссовки для Золушки

Все началось достаточно банально. Я шлепала с дачи на станцию под проливным дождем и вдруг поняла, что левая нога насквозь промокла. Мало того, вода в кроссовке хлюпала, квакала и даже пищала. Сев в электричку, я забилась в уголок и сняла кроссовку. Отжала отвратительно мокрый и грязный носок и принялась изучать оскандалившуюся обувку.

Этого и следовало ожидать. Литая подошва лопнула во всю ширину. Конечно, по сухой погоде она могла бы служить еще долго, тем более, верх был еще вполне приличным, но вот беда, лето обещали холодное и дождливое. Ездить на дачу в резиновых ботах – думаю, это мне еще не по возрасту. Оставалось только разориться на новые кроссовки.

На этой неделе мне сказочно повезло, поскольку выпало вместо одного сразу три выходных дня подряд. Несмотря на филологическое образование, работаю я администратором в частной клинике.

Вышло это, можно сказать, случайно. После окончания университета я долго мыкалась в поисках работы, сменила несколько унылых и бесперспективных мест и очутилась в конце концов совсем на мели. И тут один папин знакомый врач, которому я принесла на досмотр забастовавший желудок, заодно предложил мне пост технического секретаря в своей только что открывшейся частной клинике. Было это шесть лет назад, помещались мы тогда в четырех комнатах бывшей коммуналки на первом этаже, но зато на Невском проспекте. В мои обязанности входило отвечать на телефонные звонки, записывать пациентов на прием и скирдовать поступающую наличность. Со временем дела наши пошли в гору, мы переехали в новое здание, прикупили дорогое оборудование и подняли цены на порядок. Теперь на общее обследование ценой в мою зарплату к нам записываются за месяц, а моя должность гордо именуется старший администратор.

Так вот, на этой неделе мой личный выходной (я работаю через день) оказался между ежемесячным санитарным днем и общим выходным. Мне предстояло сделать продуктовые закупки и провести уикенд в кругу любящих родственников на «фазенде» в Лемболово.

На выходные на дачу съезжается все наше обширное семейство. К моим родителям, бабушке с дедушкой, двум двоюродным племянникам, а также двум кошкам и собаке прибавляются еще тетушка с мужем и их сын с женой. Каждый квадратный сантиметр нашего домика-скворечника катастрофически перенаселен, спальных мест не хватает. Уже который год встает вопрос о перестройке дома или хотя бы пристройке еще одной веранды, но воз и ныне там. Тесно было уже во времена нашего с Генкой детства, но еще терпимо. Надеялись, что мы с ним вырастем – и тогда…  Однако мой кузен возлагаемых на него надежд не оправдал – став взрослым, он не проявил к строительной проблеме ни малейшего интереса, зато женился и произвел на свет двоих отпрысков. Если я когда-нибудь все же выйду замуж, и мой муж окажется таким же ленивцем, на даче нам с ним придется жить в палатке.

По старой традиции, идущей от советских времен, провизия привозится из города. И хотя сейчас в радиусе километра появилось целых шесть магазинов, там закупаются разве что пельмени и мороженое. «Колбаса тут не такая, - морщатся мои родители, - а рыба аж на рубль дороже, чем в "Пятерочке"». Единственным транспортным средством в нашем семействе, а именно «Опелем» 96-го года выпуска, обладает Генка, но возложить на них с Маринкой обязанность закупки харчей провалилась, поскольку они оба – люди искусства, совершенно безбашенные и непрактичные. У них даже дети питаются готовой пиццей и лапшой из пакетиков, а сами они предпочитают общепит. Так что сей нелегкий труд выпал на долю мою и тети Веры. А сколько продуктов нужно одиннадцати человекам плюс трем животинам – страшно представить.

Итак, в пятницу утром я взяла сумки и направилась к метро – на продуктово-вещевой рынок, держа в голове первым пунктом: кроссовки!

Вообще-то моя зарплата вполне позволяет мне одеваться путь не в бутиках, но во вполне приличных магазинах, однако с некоторого времени я перестала придавать одежде преувеличенное значение и больше смотрю на практичность. От кроссовок требовалось всего-навсего: не развалиться в течение как минимум одного сезона, не натирать пятки и не пугать своим видом окружающих. Это должна была быть скромная рабочая скотинка за соответственно скромную цену.

Солнце припекало, босоножки безжалостно жали, я сделала по рынку уже три круга – и все с нулевым результатом. Недавно мне довелось прочитать, что, если верить последним обмерам населения, больше половины россиян не вписываются в стандарты, принятые нашей легкой промышленностью. Я тоже принадлежу к этим несчастным. При росте метр пятьдесят шесть вешу шестьдесят килограммов, что, правда, в моем возрасте – тридцать лет – вполне позволительно. Рельефы у меня… вполне рельефные и все подпадают под разные размеры одежды. Так что практически все мне приходится укорачивать, ушивать и вообще подгонять. Но это еще куда ни шло, гораздо хуже дела обстоят с обувью. Размер у меня Золушкин – тридцать четвертый, но даже среди детской обуви я ничего толком не могу выбрать, потому что от хохляцких предков мне досталась не нога, а лапа – широкая и толстопятая.

Перемерив не меньше двух десятков разнообразных кроссовок и даже кед (привет из школьной юности!), я совсем пала духом. Захотелось плюнуть, махнуть рукой, закупить продукты и ехать на дачу хоть в шлепанцах, хоть в лопнувших кроссовках. Но на посадку с запада уже пристраивалась лиловая туча, а даже самый крохотный дождь превращал двухкилометровый путь от станции в болото.

- Девушка, а девушка! – окликнул меня дребезжащий старческий тенорок.

Я обернулась и увидела притулившуюся в уголке, у самой ограды крохотную палатку с драным полосатым тентом, подвязанным бечевкой. Среди коробок совершенно потерялся продавец – не ожидаемая толстомясая молодуха с зычным голосом и даже не накачанный кавказский паренек, а хиленький дедушка, смахивающий на трухлявый мухомор. Сходства добавляла сетчатая бейсболка – красная с белой надписью на неизвестном языке.

- А вот обувочка у меня для вас имеется. Ножка-то у вас… нестандартная. И обувочка у меня тоже нестандартная, - журчал Мухомор, суетливо передвигая коробки. Я приостановилась. – Что изволите? Туфельки? Босоножечки?

- Кроссовки, - словно нехотя буркнула я. – Недорогие.

- Пожалуйста, - дедушка потянулся за стоящей на самой дальней полке коробкой. – Садитесь на табуреточку, примеряйте.

- У меня тридцать четвертый размер, - уточнила я, уверенная, что сейчас дед вздохнет горестно и разведет ручками.

- Да уж вижу, вижу, - вместо этого захихикал он. – И полнота изрядная. Вот, извольте. Триста рубликов.

- Сколько-сколько?! – поразилась я.

- Что, дорого? – огорчился Мухомор. – Ну тогда двести пятьдесят.

Ошалело хлопая глазами, я взяла кроссовки в руки. Выглядели они вполне пристойно. Белые, с голубыми полосочками, на шнурочках. Стандартный кожзаменитель, литая рифленая подошва. Конечно, назвать эту обувь «кроссовками» можно было с большой натяжкой, скорее, это было то, что на юге России именуют претенциозным словечком «ботасы». Нечто похожее Маринка недавно купила своей Люське, но стоили они, точно помню, восемьсот.

Повертев кроссовки так и эдак, я скинула босоножки, натянула дежурные носки и сунула ноги в белое нутро. И…

И обомлела. Потому что ничего подобного в жизни не испытывала не только при примерке обуви, но и вообще при ее носке. Очень отдаленно это можно было сравнить, как если бы я целый день, с утра до ночи, пробегала по жаре в новых узких туфлях на высоченном каблуке и вдруг влезла в мягчайшие разношенные домашние тапочки. Только еще лучше.

Видимо, удивление и восторг так явственно проступили на моей физиономии, что дедушка довольно потер ручки.

- Ну как? – поинтересовался он, улыбаясь до ушей.

- Да, - только и смогла выдавить я.

- Берем?

- Да, - тупо повторила я.

- Коробочку?

Я потянулась было к шнуркам и замерла. Расстаться с этим чудом и снова влезть в тесные босоножки?!

- Может, вам пакетик? Упаковать босоножечки? – понял меня Мухомор и вытащил из-под прилавка полиэтиленовый пакет с изображением куклы Барби.

Благо, я была в джинсах – терпеть не могу сочетание спортивной обуви и юбки, довольно популярное среди молодежи среднего школьного возраста и теток младшего пенсионного. Кроссовки обнимали, ласкали и нежили ступни так, что хотелось мурлыкать. Для порядка я потребовала зеркало и убедилась, что на ноге они сидят превосходно. И даже пожалела, что это кроссовки, а не повседневные туфли: на работу я хожу в форменном костюме.

- А чье производство? – поинтересовалась я, укладывая босоножки в пакет.

Дедушка озабоченно заглянул в коробку, перевернул ее вверх дном.

- Не написано, - осторожно поведал он. – А что, это важно? Ведь подходят же?

И в самом деле, не все ли равно? Пусть даже их сделали на Малой Арнаутской.

Вручив дедушке три сотенные бумажки, я подхватила пакет с босоножками и направилась было к продуктовой части рынка, как вдруг он игриво меня окликнул:

- А звать-то тебя как?

Эта фамильярность, внезапный переход на ты и какая-то его липкая улыбочка мне здорово не понравились. Словно моя покупка дала ему повод для какой-то интимности. Мысль об этом показалась мне настолько отвратительной, что я едва удержалась от резкости. Сцепив зубы, буркнула: «Юля» и поспешила прочь.

На самом-то деле меня зовут Катя, но знать об этом старому грибу было совершенно ни к чему.

Нагрузив продуктами три огромные сумки, я обреченно тащилась домой, прикидывая, успею ли обогнать стремительно надвигающуюся тучу. Если б это не удалось, я все равно не смогла бы открыть зонт, потому что нести его пришлось бы в зубах. Трамвайные пути как всегда ремонтировали, а автобусы, забитые по самую крышу, не лучшее средство для транспортировки яиц и фруктов.

Несмотря даже на сказочные кроссовки, я плелась из последних сил, ставя себе тактические задачи: «Вон до того угла», «Так, молодец, а теперь до вон той трещины на асфальте». При этом, разумеется, во все глаза смотрела на вожделенную трещину, но только не на то, что непосредственно под ногами. И, разумеется, с маху вляпалась в продукт собачьей жизнедеятельности.

Хныча и ругаясь – про себя! – я отошла к краю тротуара и принялась оттирать подошву о край поребрика.

- Хватит тереть, дура плюшевая! Под ноги смотреть надо!

Вздрогнув, я замерла на месте и осторожно огляделась. Вокруг никого не было. Нет, конечно, по улице шли какие-то люди, но они даже и не смотрели в мою сторону. Может, это я сама сказала в сердцах? Но голос был явно не мой – странно бесполый и даже не очень человеческий. Так в мультфильмах обычно разговаривают неодушевленные предметы.

- Ну что глазами лупаешь? Придешь домой и аккуратно вымоешь, с мылом и щеточкой.

Мысль о тепловом ударе и переутомлении отпала в полуфинале. Мысль о внезапном психозе допускать не хотелось. Христианка я весьма посредственная, креститься на улице стесняюсь. Поэтому на первое место вышло подозрение о том, что я стала жертвой омерзительной передачи типа «Фигли-мигли» или «Скрытая камера». А значит, самое лучшее, что я могу предпринять, - это сделать вид, что ничего не произошло, и спокойно отправиться домой.

Я притворилась, что слышать голоса неизвестного происхождения для меня самое обычное дело, и все так же потихоньку поплелась к своему уже показавшемуся вдали подъезду.

Каким же надо быть кретином, чтобы смеяться над тем, как люди наступают на какашку. Но ведь будут же! Пустят фоном жизнеутверждающий хохот, и зритель будет бурно радоваться – не с ним же приключилась неприятность. Интересно, долго ли оператору приходится ждать, чтобы человек попался?

Но тут мне в голову пришла не самая приятная мысль: а что, если дело вовсе не в дерьме, а в кроссовках? Уж больно дедок на рынке был не похож на продавца. Может, творцы этого дебильного шоу делают вид, что продают обувь, а потом крадутся следом за покупателем – до подходящего момента. Представляете, покупка вдруг заговорила! Сейчас подойдут, попросят помахать ручкой в камеру и потребуют обратно съемочный инвентарь, то есть кроссовки. Ну уж дудки! Только вместе с ногами и при помощи автогена.

Но никто так и не подошел. Я вошла в подъезд, поднялась на свой десятый этаж, открыла дверь квартиры.

- Давай скорее мой, чего возишься! Думаешь, приятно ходить в дерьме?

Так, похоже, это действительно говорят кроссовки. Шоу продолжается.

Я сняла их и понесла в ванную.

- Аккуратнее! – командовал противный голос. – Воду потеплее сделай! И вовнутрь не лей!

Отмыв кроссовки, я протерла их тряпкой и принялась детально изучать.

Голос молчал, пока я не вошла в квартиру. Только тогда он потребовал приступить к водным процедурам. Значит, тот, кто говорит, знал, что я уже дома. За мной в подъезд никто не входил. Следят в бинокль? Но в прихожей нет окон. Микрофон или даже видеокамера в самих кроссовках?

Я осмотрела и прощупала каждую щелочку и складочку. Ничего похожего. Да и требование помыть плохо сочетается со сложной техникой. Неужели кто-то установил камеру в моей квартире? Но кто мог устроить такой дикий розыгрыш? И, главное, зачем?

Генка? А что, это вполне в его стиле. Он всегда любил такие шуточки. Работает мой кузен, правда, дизайнером по интерьеру, но зато Маринка – ассистент режиссера на телевидении, у них там масса знакомых. Почему бы Генке не одолжить у них какую-нибудь подходящую технику? У родителей есть ключи от моей квартиры. Выпросить их или даже просто стащить – и вперед. А что, смешно ведь!

- Ну что, - дипломатично поинтересовалась я. – Как дела?

- Трудно сказать. Пожалуй, так себе.

- Почему?

- Чувствуешь себя не в своей тарелке.

- Послушай ты, чмо! – я старалась говорить спокойно, чтобы не давать лишнего повода для веселья. – Это совсем не смешно. А если и смешно, то только для идиотов.

- Ты права, - голос звучал почти печально, - совсем не смешно. А то, что я – чмо… Наверно, ты и тут права.

Против воли я прыснула, но тут же оборвала смех. Еще только не хватало, чтобы за мной подглядывали. И вообще, я не люблю попадать в дурацкие ситуации, когда ничего не можешь поделать.

Я вытащила из сумки мобильник и набрала Генкин номер. В офисе к телефону никто не подходил. Позвонила на сотовый и, разумеется, услышала: «Абонент временно недоступен». Кто бы сомневался! Тогда я позвонила Маринке.

- Слушай, Кать, купи Бегемоту «Доктора Клаудера», - даже не поздоровавшись, затараторила она. – Это корм профилактический, от мочекаменной болезни у кастрированных котов. Он в таких синих пакетах, только бери не маленький, а большой, пять килограмм. С ягненком. Или с кроликом. Нет, лучше индюшку.

- Марин, ты совсем с ума съехала? – с трудом вклинилась я. – У меня тележка, рюкзак и сумка. Я еду на автобусе, на электричке и иду пешком. А вы вдвоем катите на машине и не можете по дороге своему же коту корм купить?

Марина страдальчески вздохнула.

- Конечно, я могу купить ваш корм, но тогда вам придется заехать за мной, - для приличия предложила я, зная, что она тут же начнет выкручиваться и ныть – так и случилось:

- Ну ты же знаешь, нам придется делать такой крюк, и к тому же…

- Ладно, не страдай, - перебила я. – Лучше скажи, где Генка?

- Как где, на работе, - удивилась Маринка. – А что?

- Мне он срочно нужен. В офисе тишина, а труба недоступна.

- А зачем?

Честное слово, Маринкино любопытство границ не знает. А занудство и настырность таковы, что ей бесплатно выдашь даже военную тайну – лишь бы отвязалась.

- Моему шефу срочно нужен совет по дизайнерской части. А сотовый недоступен.

- Ну вечером спросишь.

- Нет, или сейчас – или не надо.

- Значит, не надо, - заключила Маринка. – Не знаю, как его достать, если трубка не отвечает. Так про корм не забудь, - и она быстро отключилась, чтобы я не успела возразить.

Как же, жди! Или покупай сама, или пусть твой распрекрасный Бегемот жрет овсянку. Эта совершенно оборзевшая раскормленная до размеров поросенка тварь меня просто выводит из себя. Мало того, что он совершенно затерроризировал нашу Мырку, которая с появлением на даче Бегемота переселяется на чердак и спускается оттуда только по ночам. Так еще он взял моду прятаться где-нибудь под кусом и с урчанием набрасываться на ноги проходящих мимо. Еще хуже дело обстоит, если ему вдруг приходит в голову поласкаться. Эта черная туша, цепляясь когтям, карабкается вам на колени и начинает, зажмурив от удовольствия глаза, петь, топтаться и пускать длинные противные слюни. Я крупно подозреваю, что Бегемот – это какой-нибудь кошачий идиот от рождения.

Но Бегемот Бегемотом, а главного я так и не узнала: где сейчас находится Генка. Может, сидит сейчас в своем припаркованном за углом «Опеле» и умирает со смеху.

- Послушай, - сказала я в сторону кроссовок. – Если это розыгрыш такой, то я уже оценила. Можно заканчивать. Просто мне очень не нравится даже думать о том, что кто-то может за мной подглядывать и подслушивать.

- У тебя паранойя, - меланхолически откликнулся голос. – Кому ты на фиг нужна – за тобой подглядывать?

- Ты полагаешь? – спросила я, взяв кроссовки в руки.

- Вполне.

Я готова была поклясться, что голос шел откуда-то из них. Можно было, конечно, разобрать их на составляющие, но… Вряд ли у меня будет когда-нибудь такая удобная обувь. Потому что Генке я их не отдам ни за триста рублей, заплаченных деду-Мухомору, ни за триста тысяч. Впрочем, трехсот тысяч у него все равно нет.

Почему я была так уверена, что это Генкиных шаловливых ручонок дело? Да потому, что среди моих многочисленных знакомых ни одного такого патологического придурка больше нет. Чему удивляться, что его кот так глупо шутит и пускает слюни! Странно другое – то, что у них с Маринкой, которая муженьку вполне под стать, получились более или менее нормальные дети.

Прикидывая, что и как скажу любезному кузену при встрече, я принялась перекладывать провиант из сумок в рюкзак и тележку на колесах.

Господь никогда не посылает человеку испытаний свыше сил, поэтому гроза то ли как-то сама собой рассосалась, то ли ушла в другую часть города. Мне вполне хватило заталкивания себя и багажа в переполненный автобус (об одном только подъеме тележки по ступенькам можно было бы написать целую сагу, а как украсили бы ее цветистые выражения и пожелания в мой адрес, высказанные теми, кому эта самая тележка проехалась по ногам!), затем часовой тряски в электричке в позе больного сколиозом аиста и, наконец, марш-броска по пересеченной местности. Переползая с горки на горку со скоростью раненой улитки, я тихонько напевала строевые песни, командовала себе: «Раз-два, левой!» и привычно намечала ближайшую цель: «Вон до того куста. А теперь – до вот той лужи». Встречать меня никто не вышел, поскольку «дачный» мобильник был традиционно недоступен – похоже, его, как всегда, забыли поставить на зарядку.

Короче, безлошадный собрат-дачник, вынужденный тащить скарб на себе, меня прекрасно поймет. Тем же, кто ничего подобного в жизни не испытывал, все равно не опишешь.

Кроссовки, кстати, вели себя великолепно. Так что, подумала я, в Генкиной глупой шутке есть свой плюс.

Наконец я вышла на финишную прямую. Среди разномастных домиков, домов и домищ показалась наша темно-красная черепичная крыша.

Сорок с лишним лет назад, когда наше садоводство еще только основали, на его месте стоял густой сосновый бор, окаймленный березами и прочей лиственной ерундой. У деда с бабушкой о тех временах – временах корчевки и постройки дома – остались воспоминания, словами не передаваемые. «Да…» – говорит дед. «О-о-о…» – добавляет бабушка. Теперь от бора сохранилась всего одна, зато могучая сосна, а от ерунды – три не менее могучие березы. Все девять соток участка за исключением дома, хозяйственных построек и пожарного прудика-лужи занимает огород со всеми вытекающими последствиями. Его тщательно возделывают мои родители и тетка. Я совсем не уверена, что выгоды этого промысла в виде варений и солений адекватны затраченным усилиям, времени и нервам, но это мое мнение никто не разделяет. Когда я однажды неосторожно высказалась, что, если будет на то моя воля, огород превратится в большой газон, меня облили гневом и презрением даже Генка с Маринкой, которые в жизни добровольно не выпололи ни одной травинки и не полили ни одной грядки.

Как бы там ни было, дача – это святое. Там выросли сначала мама с тетей, потом мы с Генкой, теперь здесь каждое лето пасутся Люська с Пашкой, то есть уже четвертое поколение. И те же Генка с Маринкой, которые вполне могут себе позволить купить собственную дачу, скорее всего, никогда этого не сделают. Как же, семейное гнездо!

На стук калитки вышли все, кроме тосковавшей на чердаке трехцветной Мыры. Она уныло поглядывала в окошко, но спускаться не торопилась: Бегемот совал башку то в рюкзак, то в тележку, словно его неделю не кормили. Обычно коты кошек не обижают. «Но разве же это кот? – сказала мама. – Это кастрюля». Она имела в виду его половую инвалидность. «Котик со справочкой», - уточнила тетя. Я злорадно показала коту-кастрюле фигу, посоветовала дождаться хозяев и понесла еду несчастной Мырке.

Когда я спустилась, Люська с Пашкой во всю потрошили мои торбы.

- Ой, Катька, у тебя кроссовки, совсем как у меня! – завизжала племянница.

Надо сказать, несмотря на то, что я более чем в два раза их старше, эти малолетние паршивцы относятся ко мне с известной долей фамильярности. Возможно, будь я солидной замужней дамой или хотя бы обладай более внушительной комплекцией, они и звали бы меня тетей или хотя бы Катей – но увы. Или не увы? Как говорится, маленькая собака до старости щенок, а мне моих тридцати никто пока не дает.

Наскоро перекусив холодным борщом со свекольной ботвой (безотходное производство!), я устроилась в каморке, условно именуемой «моей», и стала дожидаться появления двоюродного братца. Коротая время за бульварной газетенкой, на мой взгляд, не годной, несмотря на миллионные тиражи, даже на подтирку, я незаметно задремала.

Разбудил меня гром: гроза, оказывается, просто взяла тайм-аут и теперь бушевала во всю. Генка с Маринкой уже сидели на веранде, поедая свекольник и милуясь со своим ненаглядным «сынулей» Бегемотом.

- Говорят, ты меня искала? – с набитым ртом поинтересовался Генка, промычав что-то в ответ на мое традиционное брежневское приветствие раскрытой ладонью.

- Говорят, что кур доят. Искала. Можно узнать, где ты был сегодня в районе двух часов?

- А что, мне нужно алиби? – состроил дурачью мордочку Генка.

То, что состроила в ответ я, наверно, впечатляло. Во всяком случае, Генка сразу посерьезнел:

- Кать, что-то случилось?

- Выйдем! – рявкнула я, заметив за Маринкиной спиной любопытную физиономию Пашки.

- Там же дождь! – возмутился Генка.

- Тогда на чердак!

Теперь Маринка и Пашка оба таращили на меня глаза размером по восемь копеек.

- Тайны какие-то… - обиженно протянула Маринка, еще более оскорбленная тем, что я обрекла Бегемота на бескормицу.

Тяжело вздохнув, Генка выбрался из-за стола и пошел к чердачной лестнице, косясь в мою сторону, как испуганная лошадь.

Чердак для неприятных разговоров – самое подходящее место, потому что рождает психологический дискомфорт. Дело в том, что все, кроме меня и детей, могут там только сидеть или лежать – стоять не позволяет высота потолка (он же крыша). Если еще прибавить барабанный бой дождя по крыше, раскаты грома и грохот падающих с единственной уцелевшей сосны шишек…

Я села на кровать – Мырка тут же устроилась у меня на коленях – и свирепо поинтересовалась:

- Ну?

- Что «ну»? – Генка, в котором росту на тридцать сантиметров больше, чем во мне, даже сидя в кресле, почти упирался головой в картонный потолок.

- Доволен?

- Чем?

- Шуткой своей кретинской, чем еще!

- Какой еще шуткой? – продолжат пучить глаза Генка.

- Ты что, издеваешься? – я вскочила, Мырка, недовольно мыркнув, спрыгнула на пол.

- Да объясни ты толком! И не ори!

- Кроме тебя такую глупость никто не мог придумать.

- Да какую глупость?! – завопил Генка.

- Такую! Сам не ори!

- Или ты мне все объяснишь, или иди ты… лесом!

Я озадаченно выпятила губу. Так искусно мой кузен притворяться никак не мог. Если я, как уже говорила, удалась в хохляцкую породу, и не только толстыми пятками, но и в целом, за исключением, может, рыжевато-каштановых волос, то Генка – вылитый дядя Толя, который на три четверти эстонец и по паспорту вовсе не Анатолий, а Тойво. Мой братец – такой же горячий эстонский парень, как и отец, былобрысый, светловолосый и с носом-картошкой, типичный такой чухонский крестьянин. Если уж Генка орет – это серьезно.

- Так, значит, это не ты? – хлопая глазами, пробормотала я.

- Ну что не я?

Кое-как, с пятого на десятое, я рассказала, в чем дело.

- Стал бы я такой ерундой заниматься! – фыркнул Генка. – Зачем мне это?

- А кто мне в рюкзак подбросил спичечный коробок с клопами-вонючками? Скажешь, не ты?

- Ну, это… Ты же говорила, что к тебе от соседей клопы набежали через вентиляцию. А с вонючками они вместе не живут, уходят. Это уже проверено.

- Спасибо за заботу, братик, но клопов я и так вывела, зато вонючек неделю не могла собрать. Да и вообще, ты у нас любитель милых розыгрышей.

- Кать, ну хочешь, на колени встану и поклянусь. С кроссовками – это не я. Ты же знаешь, я люблю шутки простые, без материальных и физических усилий. А тут – слишком сложно. Или это кто-то другой, или у тебя просто крыша отъехала.

Это была чистая правда. Генка до безобразия ленив и прижимист. К тому же все, что связано с техникой, - стопроцентно не его. Он даже в машине своей ничего не понимает. Знает только, на что нужно нажимать и что поворачивать, а зачем – это для него загадка.

Так… Значит, не Генка. Тогда кто? Вопрос оставался открытым. И еще более неприятным, потому что, выходило, наблюдал за мной кто-то совершенно посторонний.

- Будь добр, молчи! – свирепо приказала я, отпихивая Мыру, пристроившуюся чесать башку о мою ногу.

- Ну ты же знаешь Маринку, - обреченно вздохнул Генка. – Не надо было так демонстративно разводить секреты.

- Ну соври что-нибудь.

- Ты же знаешь Маринку, - повторил Генка. – После того, как ты так громко поинтересовалась моим алиби, она обязательно решит, что ты где-нибудь меня с кем-нибудь застукала.

- Между прочим, когда я тебя действительно застукала с твоей клиенткой, ну той, ушастой, я тебя не выдала. А ты и спасибо не сказал.

- Как это не сказал?! – возмутился Генка. – А букет твоих любимых астромерий? А торт? А эксклюзивные шторы?

- Но спасибо-то не сказал!

- Ну ты, Катька, и зануда!

- А ты!..

Уточнить мне помешала Маринка, просочившаяся на чердак, как бесплотный дух.

- Геночка, Катенька, что случилось? – промурлыкала она своим сладким голоском, похожим на звуки, издаваемые «сынулей» Бегемотом. Надо сказать, подобные интонации никак не вяжутся с ее обликом вечно спешащей и чем-то озабоченной деловой дамы. Маринка длинная, болезненно, до костлявости, худая, с подстриженными под мальчика черными волосами и карими глазами на выкате, смахивающими на испуганных тараканов.

- Помнишь, я тебе звонила и спрашивала, где Генка? – я уставилась Маринке в глаза-тараканы – никогда она никому прямо в глаза не смотрит, будто совесть хронически не чиста.

- Да. И что?

- А то, что я сказала шефу, что вот сейчас, просто немедленно, брата найду, и он все, что надо по отделке, расскажет. И не нашла. А он рассвирепел. Уволит, наверно.

- Ой! – Маринка театрально прижала ладони к щекам и закачала головой, как китайский болванчик. – Но разве Геночка виноват? Он, наверно, был с клиентами занят, да? – Генка важно кивнул.

- Геночка не виноват, - согласилась я. – Но надо же мне на ком-то отыграться, или нет?

Они оба так и остались с открытыми ртами, а я спустилась вниз. Свет, как обычно в грозу, отключили, делать было нечего – только укладываться спать.

Все сошло просто замечательно – как по маслу. И что же? Вот так же происходит в глупых детских сказках: в последний момент появляется какая-нибудь завалящая якобы добрая фея и портит все дело. Не умерла, мол, принцесса ваша, а просто дрыхнет себе. Придет лет так через сто прынц-извращенец, стряхнет с нее моль и плесень, чмокнет вашу мумию в лобик – и все о’кей, честным пирком да за свадебку. А что так называемая злая фея трудилась, тратила время, силы и материальные ресурсы, что у нее свои соображения и планы были – кого это волнует?

Вот так вот и со мной. Столько нервов истрепано, сколько драгоценных лет попусту загублено – страшно вспомнить. А сколько денег на само колдовство истрачено. Я уж не говорю о том, что сначала надо было просто заставить себя поверить, что это не бред, не выдумка, не мошенничество. Да нет, никак не мошенничество. Раз есть добро, есть и зло. Только все это очень относительно. Для одного – зло, для другого – добро. Для меня вот добро, потому что открывает большие перспективы.

Вернее, открывало. А сейчас все опять оказалось под большим вопросом. Потому что появилась, блин, добрая фея, точнее, добрый фей – и все испортил.

Но Епихарий говорит, еще не все пропало. Придется, конечно, потрудиться.

На следующий день я проснулась ближе к обеду, наскоро позавтракала, и тут выяснилось, что кончилась сметана. По закону дедовщины, идти в магазин, разумеется, должен был младший, но Люська с Пашкой спозаранку уехали куда-то на великах. Тяжело вздохнув, я пошла переодеваться. По давней традиции, садоводы на своих участках ходят, как натуральные люмпены, но идти в магазин в полинявших трениках и дырявой майке – это уж слишком. Я натянула джинсы, футболку с кошачьей мордой во всю грудь (желтые глаза – на высших точках), вытащила из-под кровати кроссовки и нахмурилась.

Я могла поклясться, что вчера, когда я приехала и сняла их, чтобы переобуться в дачные шлепанцы, они были вполне чистые, разве что немного пыльные. Но сейчас… Грязные разводы, черные мокрые шнурки. Ну просто мистика какая-то. Хотя какая там мистика! Люська, вот кто! Может, случайно перепутала, а может, решила проверить, насколько мои кроссовки отличаются от ее. Вот поганка! Ей недавно исполнилось одиннадцать, но ростом она уже с меня, и размер обуви такой же. И это, как говорится, не предел, потому что соседская девчонка тридцать пятый размер носит уже в десять лет.

Ну погоди, племянница, заставлю я тебя свои кроссовочки до блеска отмыть.

Приняв это педагогическое решение, я не стала чистить обувку сама, разве что стерла мокрой тряпкой самую страшную грязь. Свистнув рыжую теткину таксу по имени Лотта, я вышла за калитку и направилась к ближайшему магазину. Трава после вчерашней грозы была мокрая, лужи мгновенно разлились морями, но я особо под ноги не смотрела, решив наказать Люську по полной программе.

- А аккуратнее ты не можешь? – раздался хорошо знакомый скрипучий голос, когда я в очередной раз влезла в грязь. – Мало того, что ты даешь обувь носить кому попало, что, между прочим, совершенно не гигиенично, так еще и не чистишь и специально лезешь в лужи. Вот повезло-то!

Я встала, извините за банальность, как вкопанная. Лотта поджала уши, хвост и заскулила.

Развернувшись на сто восемьдесят градусов, я понеслась к дому, благо, что недалеко ушли. Лотта трусила следом. Грохнув калиткой, я ворвалась на участок. Генка со своим отцом сидели на веранде и играли в шашки под завывание какой-то политической радиопередачи. Моя мама копалась на грядке рядом с домом.

- Что, нет сметаны? – разогнулась она, увидев меня.

- Нет… Не знаю, - зашипела я, подходя к ней поближе. – Слушай, Генка давно тут сидит?

- Да как ты ушла. Сидят, играют. А что?

- Он никуда не выходил? В туалет или еще куда?

- Да нет. А что?

- А ты сама никуда не отходила? Может, просто не видела?

- Да никуда я не отходила, - начала сердиться мама. – Что случилось-то?

- Ничего, - отмахнулась я и поплелась обратно к калитке.

Значит, точно не Генка. Я и вчера уже это поняла, но, услышав проклятый голос, снова засомневалась – а вдруг! Но кто тогда? Кто мог знать, что кроссовки надела Люська и что я шлепаю по грязи? В кроссовках видеокамера, или Генка прав, и я действительно спятила?

Словно услышав мои мысли, голос из кроссовок (откуда еще?!) поинтересовался:

- Ты, похоже, думаешь, что кто-то за тобой следит при помощи встроенной техники?

- А разве нет? – мрачно ответила я.

- Еще раз повторяю, у тебя паранойя.

- Скорее уж шизофрения. Всякие загадочные голосочки – первый звоночек.

- А ты на собаку посмотри.

Лотта плелась рядом, по-прежнему поджав хвост и выпучив глаза. Шерсть на хребте торчала сапожной щеткой. Весь ее вид говорил о крайнем испуге и недоумении.

- Выходит, я мило общаюсь с собственными кроссовками. Великолепно!

Навстречу шли какие-то люди, и я спешно замолчала. Пусть думают, что я разговаривала с собакой. Лотта выглядела так, словно вот-вот упадет в обморок. Впрочем, она уже очень старая и больная. К тому же как-то читала: собаки чувствуют, что с хозяином скоро случится эпилептический припадок. Может, не только это? Может, она просто поняла, что со мной не все в порядке. Я, правда, не ее хозяйка, но все же…

Настроение испортилось окончательно. Здраво поразмыслив, я поняла, что кроссовки правы: теория заговора, мягко говоря, не состоятельна. Как наши варенья-соленья не адекватны затраченному труду, так и конечный результат этого террористического розыгрыша не адекватен усилиям по его организации. Не говоря уже о том, что это просто глупо.

Но разве вот так вот, ни с того ни с сего сходят с ума? И разве сумасшедшие сомневаются в своем психическом здоровье? Вроде, наоборот, они должны быть стопроцентно уверены в своей нормальности. Я решила в понедельник первым делом обратиться к нашему психиатру Вальке Зайцеву.

Отстояв получасовую очередь, я вернулась домой. На веранде летней кухни уже накрывали на стол к обеду. Если завтрак и ужин у нас обычно по мотивам шведского стола – когда захочешь и что найдешь, то обед – это полноценное семейное действо, своего рода ритуал.

Отловив Люську, старательно намывавшую руки под гремящим чугунным рукомойником, я основательно ее отругала.

- Ну, Катюша, - заныла она, - прости, я случайно. Я думала, это мои, - но хитрая мордаха ее выдавала. – Я потом уже поняла, что это твои, потому что они шире и мягче. Мои – просто дубовые опорки, натуральный отстой. А твои – классные.

- Могла бы и помыть!

- Я помою, обязательно помою, - глядя на меня честными, как у лжесвидетеля, глазами, пообещала Люська.

А дальше началось традиционное безобразие. Дело в том, что я единственная в нашем семействе соблюдаю пост. Это обстоятельство приводит всех в крайнее раздражение. Где-то я могу это понять, наверно, сочная котлета не так гладко проскальзывает в желудок, когда рядом кто-то хрупает салатик. Тем не менее, я никому своих взглядов не навязываю, хотя мне время от времени пытаются объяснить, что я не права.

Второй пункт, ставший уже общим местом, - это моя личная жизнь. Мой незамужний статус раздражает окружающих еще больше, чем принадлежность к православному вероисповеданию. И, разумеется, где-то между первым и вторым блюдом последовал неизбежный вопрос. На этот раз его задал дядя Толя:

- Ну что, Катерина, не надумала еще замуж?

Нечто подобное я слышу примерно раз в неделю. И что, спрашивается, должна отвечать?

Когда-то давным-давно, еще на первом курсе, у меня был бурный роман, который почти уже дозрел до свадьбы, но я испугалась и резко свернула в кусты. Мне показалось, что мы с женихом слишком разные люди и ничего дельного из нашей совместной жизни не выйдет. Как показало будущее, давно ставшее прошлым, я жестоко ошибалась. Мы и теперь общаемся, но по-дружески, и изменить ничего уже нельзя. Дальнейшие мои отношения с противоположным полом особенно успешными не назовешь. Предложение руки и сердца мне делали потом еще два раза, но это было явное «не то». Родные, обеспокоенные, как бы я не осталась старой девой, начали наперебой подыскивать мне женихов, один другого кошмарнее. В конце концов, мне было сказано, что такие разборчивые, как я, оканчивают свою жизнь в компании с кошкой, и про пресловутый стакан воды, который некому будет подать. На что я вспомнила бородатый анекдот про мужика, который женился именно по этой самой сакраментальной причине, всю жизнь маялся с женой-ведьмой, а когда стал умирать, понял, что пить совсем не хочется. И еще я убедила себя, что судьба – если захочет! – и на печке найдет, и успокоилась. Родные со временем перестали меня сватать, но окончательно оставить в покое никак не хотят.

Обычно на все вопросы о замужестве я добродушно выдавала вариацию на тему: богатого жениха отпугивает необходимость перестройки нашей дачи, а бедный только усугубит проблему перенаселения имеющихся квадратных метров. Но сегодня, встрепанная кроссовочно-психиатрической проблемой, плюс накрутки на тему поста, в ответ на дядюшкин вопрос я свирепо рявкнула:

- Не надумала!

- Может, ты вообще не собираешься замуж выходить? – осторожно предположила Люська, которая уже в три года твердо знала, что у нее непременно будет муж и трое детей: мальчик, девочка и собака.

- Не собираюсь. Я вообще в монастырь уйду, - я тут же прикусила язык, но было поздно. Шутку не поняли – да и нельзя шутить на подобные темы. Что тут началось!

- Ты совсем с ума сошла! – кричала мама.

- Я говорил, что все эти церковные штучки добром не кончатся! – вторил папа.

- Да не уйду я в монастырь, не уйду. Даже если и захочу, это так просто не делается!

Хотела как лучше, а получилось… Правильно, как всегда. Только масла в огонь подлила. Народный гнев кипел, как смесь соды и кислоты, обед был испорчен. Я выбралась из-за стола, недоев свой салат, и пошла в дом. Жаль, что на кухне не было двери, чтобы громко хлопнуть.

Уселась в большой комнате на диване, включила телевизор – так, чтобы отвлечься. И попала на какие-то криминальные новости. Уже хотела переключить, но что-то вдруг привлекло мое внимание.

- В одной из квартир дома номер тридцать три по проспекту Художников обнаружен обезглавленный труп пожилого мужчины, - частила дикторша «особенным» - тревожно-равнодушным голосом, свойственным ведущим такого рода передач. – Хозяин квартиры длительное время находится в зарубежной командировке, связаться с ним пока не удалось. По словам соседей, квартиру снимал мужчина лет шестидесяти – шестидесяти пяти. Убитый жил уединенно, никто из соседей не был с ним знаком. Судя по беспорядку в квартире, убийцы что-то искали. Возможно, убийство было совершено с целью ограбления. Документов и денег при осмотре не обнаружено. Однако неясно, зачем преступнику понадобилась голова жертвы. По факту убийства возбуждено уголовное дело.

Тут камера, показывавшая то накрытое простыней тело, то перевернутую вверх дном квартиру, то бравых милиционеров, съехала в сторону, и в кадр попала бейсболка, лежащая на полу. Красная. С белой надписью на неизвестном языке.

В понедельник, разрулив пациентов по кабинетам, я посадила за стойку медсестру Вику и поцарапалась в кабинет Вальки Зайцева. Психиатр, который вообще пользуется в нашей клинике минимальным спросом, скучал в одиночестве, почитывая детектив в мягкой обложке.

- Пошептаться бы, - кашлянула я.

Валька посмотрел на часы:

- У меня пациент на десять назначен. Хватит получаса?

- Надеюсь.

- А кофейку?

Вздохнув, я пошла за чайником, кофе и печеньем, благо у стойки регистратуры никто не топтался. Пока чайник грелся, приступила к делу:

- Валь, только строго конфиденциально, ладно?

- Аск! Тайна Гиппократа. Излагай, - он погладил свою каштановую бороду, которая делала его похожим на Тургенева и была призвана придать хозяину солидности. Валька мой ровесник, но борода старит его лет на пять. Для врача, а тем более психиатра молодость – непростительный профессиональный недостаток.

- Валь, я, кажется, сбрендила, - выдавила я.

- И в чем это проявляется? – ничуть не удивился Валька.

- Я… разговариваю со своими кроссовками.

- Любопытно, но не оригинально. По-моему, Катюха, тебе пора замуж.

- И ты туда же?! – вскипела я одновременно с чайником. – Вы что, сговорились?

- С кем?

- С моими родственниками. Они спят и видят, как бы меня спровадить в загс.

- И правильно делают. Ты ведь одна живешь? В смысле, у тебя сейчас никого нет?

- Да. То есть нет. Никого.

- Ну вот. От одиночества люди дуреют и начинают разговаривать с кроссовками, микроволновками и унитазами. Вот мой рецепт: особь мужского пола и чем чаще, тем лучше. Воздержание вредно для молодого цветущего организма. Не хочешь замуж, заведи приходящего. Заодно гвозди забьет и кран починит, если сумеет. Никогда не поверю, что для тебя это проблема. Девка в самом соку, красивая и в меру умная. Не обижайся, это я любя. А если проблема, то и я могу помочь, а?

- Во-первых, мне будет неловко перед твоей Анной, во-вторых, я не признаю служебных романов. А в-третьих… Ты не понял. Вернее, я не так выразилась. Это не я разговариваю с кроссовками. Это они… разговаривают со мной.

- Любопытно, любопытно, - повторил Валька. – И… как?

- Что «как»? – не поняла я.

- Ну, как они с тобой разговаривают?

- Противным скрипучим голосом. Жалуются, что я не смотрю под ноги, когда иду по улице, и плохо о них забочусь.

- Извини за такой вопрос, - Валька понизил голос, - но ты не?..

- Нет. Я не пью и не принимаю наркотики.

- В роду шизиков, истериков, маньяков, алкоголиков не было?

- В обозримом прошлом – нет. Семейное предание не сохранило.

- Ладно. Послушай, а может, кто-то над тобой подшутил?

- Я тоже так думала. Но похоже, что нет.

Валька подумал, потеребил бороду.

- Знаешь, то, что ты сомневаешься, это уже неплохой знак. Натуральные психи обычно некритичны, они редко сомневаются, что с ними разговаривают именно тапочки. Может, ты просто переутомилась? Бывают такие кратковременные помутнения.

- Не знаю, - совершенно убито ответила я, с хлюпаньем допивая кофе.

- Давай сделаем так, - Валька снова посмотрел на часы. – Сейчас придет богатенький придурок, из которого мне предстоит выдоить побольше денежек за копеечный совет поменьше пить и красть. А в обед заходи, я подумаю, что с тобой можно сделать.

Обед у меня, таким образом, пропал – я беседовала с Валькой, который задал мне массу вопросов, большая часть которых, на мой взгляд, была просто глупейшей.

- Ну что, голуба, - закончив допрос, Валька откинулся на спинку стула и принялся задумчиво грызть ручку. – На первом этапе я ничего криминального не наблюл. Конечно, разговор с кроссовками – это не есть нормально, но обычно шизофрения одними только голосами никогда не ограничивается. Да и старовата ты уже, первые звоночки шизофрении обычно раньше начинаются. Надо еще кой-какое обследование пройти, чтобы исключить органику. Но к нашим врачам не ходи, не советую. Зачем тебе лишние разговоры. Поедешь на Васькин остров, там на Среднем проспекте есть хорошая клиника. Главврач – мой знакомый. Скажешь, что от меня, и тебе все сделают, я ему позвоню. Значит так, анализы крови и мочи на гормоны, энцефалограмма, томография мозга. Учти, все это достаточно дорого, сама понимаешь. Потянешь?

- Постараюсь. Кое-что в чулке есть.

- Если что, помогу. Результаты принесешь мне. Да, к невропатологу можешь и к нашему сходить. Пожалуйся на бессонницу или мигрень.

К невропатологу я забежала тут же. Но и это ничего не дало.

- Ты до безобразия нормальна, - пожала плечами пышная во всех отношениях Инна Андреевна, постукав меня везде молоточком и попросив зажмуриться и высунуть язык. – Пальцы от мелкой работы не немеют, нет? Глаз не дергается? Давление не скачет? Тогда живи и радуйся. А от бессонницы мятку завари. Мне бы твои годы! Я бы замуж вышла.

Я только зубами скрипнула. Вот кошмар-то!

Вопрос оставался открытым. Завтрашний день я решила целиком посвятить своему здоровью.

Выйдя из метро, я остановилась.

Рынок.

Безголовый труп по телевизору и рядом красная бейсболка.

Вопрос этот мучил меня уже третий день, хотя и не так остро, как собственное психическое здоровье. И тем не менее. Именно на рынке началась вся эта история с говорящими кроссовками. Стоит ли мне пойти в милицию и сообщить, что безголовый труп, возможно, продавец обуви с рынка? Но не слишком ли сомнительный доводы: пожилой возраст и красная бейсболка? А если все наоборот, если гриб-Мухомор и есть убийца, потерявший бейсболку на месте преступления? Ну и что, что он старый?

И тут мне в голову пришла совершенно элементарная мысль. Просто пойти на рынок и посмотреть, там ли Мухомор.

Только вот оно мне надо, а? Труп, наверно, уже и так опознали.

А если нет?

Имя, имя. У человека есть имя. И при жизни, и в смерти должно быть имя. Конечно, Бог знает всех, но и уходить к Нему человек должен при своем имени.

Сегодня рынок уже закрылся, но я решила, что завтра, по дороге на Васильевский остров все-таки зайду туда. Если дед на месте, значит, я ошиблась. Даже если это он потерял свою бейсболку на месте преступления, пусть этим занимается милиция. Да и мало ли красных бейсболок с белыми буквами. А вот если его нет… Тогда спрошу соседей по рынку, где он. Может быть, мне скажут: «Вы знаете, такое несчастье…» Тогда я скажу: «Царствие Небесное» и отправлюсь по своим делам. А может быть, мне скажут, что дед пропал и никто не знает, где он. Тогда я узнаю, как его звали, и позвоню из автомата в милицию. Еще не хватало только, чтобы меня начали потом вызывать и допрашивать.

Когда я, закупив по дороге продукты уже только для себя, вернулась домой, первое, что мне попалось на глаза, - это были кроссовки. Отмытые Люськой, они так и сверкали. И помалкивали. Пристраивая туфли на обычное место под вешалкой, я не слишком деликатно отодвинула их в сторону. И услышала явственный тяжелый вздох.

«Прекрати! – скомандовала я себе свирепо. – Это у тебя просто фантазия разгулялась. Возможно, все кругом правы, от одиночества совсем рехнуться можно. Замуж не замуж, это дело проблематичное, но, может, хоть познакомиться с кем, в кино сходить, в кафе?»

Ага, а после кафе придется объяснять обиженному кавалеру, почему я не желаю немедленно продолжить общение в горизонтальной плоскости. Все мои предыдущие знакомства оканчивались именно так, если не в первую же встречу, то во вторую. Ладно бы я еще знакомилась с мужчинами в кабаке или в подобных местах, так нет. С последним субъектом мы встретились на органном концерте в Филармонии, он преподавал вокал в музыкальном училище. В ранней молодости меня дразнили монашкой именно за нежелание прыгать в койку с первым встречным – а это, если верить средствам массовой истерии, стало едва ли не нормой. Теперь это мое нежелание удивляет еще больше: «Послушай, ну мы же взрослые люди!» Или я как-то специфически привлекаю именно постельных террористов?

Так или иначе, повторять глупые ошибки желания нет, а принц где-то подзадержался. Ну и ладно.

И все-таки вздох мне не послышался!

Я взяла кроссовки за задники и поднесла к лицу.

- Это вы пыхтите? – спросила небрежно.

- Мы. Или я? Как лучше сказать?

Захныкав, я рухнула на банкетку.

- Эй, не плачь, - попросили кроссовки. – Ну пожалуйста.

- Дурдом! – простонала я. – Да-да, это не я плачу, это дурдом по мне плачет. Я сижу тут и беседую со своими кроссовками. И еще должна решить филологическую проблему, в каком числе к ним обращаться. Может, у вас и пол имеется?

- Знаешь, обращайся лучше в единственном числе. А пол… Раньше был, это я знаю точно. Только вот не помню, какой.

- Ну хватит! Этого я уже не вынесу! – я достаточно грубо бросила кроссовки под вешалку, от чего они обиженно хрюкнули. – У них, видите ли, раньше пол был. Это, надо понимать, реинкарнация такая неудачная приключилась. Был человек – стали кроссовки. Обхохочешься! Скорее поверю, что действительно на голову охромела.

Я ушла на кухню. И дверь за собой захлопнула. Чтобы не слышать, если он опять начнут балаболить.

А может, просто выбросить их – и все?

Игольчатый кристалл вспыхивал и переливался всеми цветами радуги. Сладко и дурманяще пахли сухие травы, сгорающие на маленьком треножнике. Тихая ритмичная музыка завораживала, непонятные, странные слова плавили сознание и вели его туда, где все земное становится ненужным.

В центре пятиугольника, очерченного горящими черным свечами, на металлической подставке стояла отрезанная голова старика. Седые волосы на голове слиплись от запекшейся крови, темные сморщенные веки были закрыты, а рот приоткрыт в страдальческой гримасе.

Высокий мужчина, закутанный в черную шелковую хламиду, бросил на треножник, где горел странный темно-лиловый огонь, еще одну горсть сухих трав и запел что-то – гортанное, торжествующее. Из его ладоней, протянутых к голове, посыпались искры.

- Я, Епихарий, верховный маг и наместник высшей силы, властью моего господина повелеваю: говори со мной!

Голова медленно открыла слезящиеся глаза.

- Говори со мной! – снова приказал маг.

Музыка стала громче, ритм сбился на синкопы. Кристалл ярко вспыхнул и загорелся ровным лиловым светом – как пламя на треножнике.

- Что… тебе… надо? – сипло спросила голова.

- Где?

- Не… знаю.

- Знаешь! Властью моего господина повелеваю, говори!

Голова закрыла глаза, лицо перекосила мучительная судорога. Рот кривился, веки дрожали, словно голова боролась с чем-то.

- ГОВОРИ!!!

Епихарий вырос до потолка, голос его гремел, как гром, полы плаща, надетого на голое тело, развевались крыльями летучей мыши.

- У той… которая… - голова сопротивлялась из последних сил.

- Имя!

- Ю… Юлия…

- Глупый урод! – Епихарий расхохотался. – Вот ты и попался. Имя, только имя. Больше ничего не надо. Тебе ли не знать, что без имени нет человека. Но тебя зароют, как собаку, в безымянную могилу.

- Бог знает всех, - прошептала голова.

- И это ты говоришь о Боге?! – снова расхохотался маг. – Ты отверг его, как и я. Но если я открыто стал на сторону Властелина, то ты всю жизнь служил ему, сам не понимая этого. Тешил свою гордыню, якобы помогая людям, кичился своей якобы силой. Ты забыл, что человек сам по себе – ничто. Кусок грязи. Слегка видоизмененной грязи. И всю жизнь он занимается шоппингом. Помнишь считалочку: «В этой лавочке волшебной – пудра, тени и духи». Короче, что угодно для души. И выбирают, заметь, чаще всего то, что душу губит.

- Я никого не погубил!

- Какой же ты кретин, Венцеслав! А те, которых ты лечил? Смотри сюда!

Епихарий взмахнул рукой, тьма в углу комнаты сгустилась, уплотнилась и посветлела, словно воздух свернулся прокисшим молоком. На этом «экране» появилось изображение.

- Смотри! Это мальчик, которого десять лет назад ты исцелил от саркомы. Ты и в самом деле думаешь, что вылечил его?

На «экране» родители худенького, большеглазого мальчика, стриженного под машинку, со слезами радости благодарили старика, одетого в зеленый балахон. Но это изображение сменилось другим: мальчик, немного повзрослевший, умирал в страшных мучениях.

- Он умер через три года от рака мозга. Ведь ты просто подлатал его позвоночник за счет энергии мозга. А это! Узнаешь?

На «экране» счастливая молодая женщина держала на руках грудного младенца. И вот она же – лежит на полу в луже крови, а подросток с тупым выражением лица снова и снова вонзает в грудь кухонный нож.

- Он убил свою мать, потому что она не дала ему денег на кино. А ведь он, по Божьему плану, не должен был появиться на свет. Но ты призвал на помощь магию, и Бог махнул рукой: ну, как хотите. Он часто так делает, когда людишки начинают слишком уж тешить себя мыслями о свободе воли, свободе выбора. Но только очень малая их толика со временем понимает, что к чему. Все остальные оказываются во власти моего господина. Впрочем, он и твой господин. Нет магии черной, белой, есть только сила господина. Белая, черная, серо-буро-малиновая в клеточку – это обман для таких дураков, как ты. На эту примитивную удочку ловятся даже искренне верующие в Бога. Достаточно сказать им, что для достижения результата надо сходить в церковь, исповедаться, причаститься, помахать у них под носом молитвословом, прочитать, как ни противно, «Отче наш». Соврать, что исцеляешь по благословению священника. И дурачишка попался! Будет ходить к тебе и еще десяток других приведет. А уж если в человеке гордыня играет… Нам с тобой по случайному капризу природы было дано чуть больше, чем другим. Может, Бог намеренно дал тебе больше – так, для проверки, на что ты годен. А ты возомнил себя спасителем человечества. Да, ты денег не брал, бескорыстный ты наш. Но как тешил себя славой да благодарностью, а? Вот сюда еще посмотри.

«Экран» снова засветился, и на нем появилась молоденькая белокурая девушка с наивными голубыми глазами, полными слез. Старик утешал ее, говоря: «Не волнуйся. Это венец безбрачия. Я сниму его с тебя, и очень скоро ты благополучно выйдешь замуж».

Голова издала невнятный крик. Епихарий расхохотался в третий раз.

- Я больше не могу задерживать твою душу. Сейчас она отправится туда, куда положено. Сначала отчитается перед Богом, а потом – на поклонение господину.

- И все же я спас… двоих, - прошептала голова и вдруг вспыхнула все тем же лиловым пламенем. Через секунду на подставке осталась только черная тень, да сладкий запах исчез, заглушенный вонью горелого мяса.

В клинике меня ждали к половине двенадцатого, а рынок начинал торговать в десять. Впрочем, в это время и покупателей, и продавцов было еще немного. Может быть, именно поэтому я никак не могла найти старика? Торговцы, зевая, раскладывали товар, переговаривались, что-то жевали, покупатели не торопились – ждали, когда будет из чего выбирать.

Место я запомнила хорошо. Самый дальний угол рынка, у ограды. Вон там торговала трусами и майками пышная то ли украинка, то ли молдаванка с толстой косой, свернутой в кичку. А рядом – драная полосатая палатка гриба-Мухомора. Гарна дивчина с косой уже сидела, выглядывая из-за башни нижнего белья, но деда не было.

Побродив по рынку с полчаса, я снова вернулась туда. Никаких изменений. Дольше ждать я уже не могла, время поджимало.

- Девушка, - решительно шагнула я к торговке трусами. Та встрепенулась и скорчила профессиональную гримасу, служащую улыбкой. – Скажите, тут рядом с вами старичок обувью торговал, не знаете, он сегодня будет?

Девица захлопала глазами, посмотрела в одну сторону, где продавали детскую одежду, в другую, где ничего не было, потом на меня.

- Та вы шо-то путаете, - пропела она. – Тута никого нет и не было. Я завсегда крайняя торгую. Вот трусики покупайте, прям на вас.

- Подождите, - я ничего не могла понять. – Как это никого не было? Я в пятницу у этого деда кроссовки купила. Вот здесь, на этом самом месте, - я ткнула туда, где стояла палатка. – Может, вы в пятницу не работали?

Я тут же осеклась, потому что как же я могла ее в этом случае запомнить? Или это была ее сестра-близнец?

- Как же! Конечно, работала. И никакого деда тут не было. Та вы просто место перепутали.

Я уже опаздывала, но все равно сделала по рынку еще один круг, почти бегом. Ничего подобного, ничего я не перепутала. Это было именно здесь. Купив кроссовки по такой смешной цене, я прошла мимо трусов, еще похихикав про себя над изделием из узких кружевных тесемочек, которое должно было катастрофически натирать и царапать все, потом заглянула в детскую палатку. Повертела в руках одну симпатичную маечку с зайцами, но решила, что моей крестнице она будет мала, и отправилась к продуктовым рядам.

Хорошо, допустим, я действительно сошла с ума, сбрендила, скрейзила, съехала с катушек, рухнула с дуба и тэ дэ, и тэ пэ. Но кроссовки-то откуда взялись, а? Реальные кроссовки, в которых я приехала на дачу и в которых шлепала по грязи моя племянница.

Я достала из сумки сотовый и позвонила на дачу. Телефон работал, и трубку, к моему удивлению, взяла сама Люська.

- Люсь, ты только не обижайся, - с колотящимся сердцем выдавила из себя я. – Скажи, ты мои кроссовки тогда почистила?

Сейчас она захихикает и спросит: «Какие еще кроссовки?!» Но Люська возмутилась:

- Кать, ну ты чего? Конечно, почистила. Тряпкой помыла, под рукомойником. А что, грязь осталась?

- Да нет, - вздохнула я. – Все в порядке. Извини.

Вот так. Кроссовки были. И есть. И они разговаривали со мной противным скрипучим голосом. А вот деда, который их мне всучил, оказывается, не было. Видимо, он мне приснился. Веселенькое кино!

Я уже почти не сомневалась, что обследование покажет что-нибудь эдакое, но нет. Конечно, результаты анализов должны были быть готовы только через день, но ни энцефалограмма, ни рентгеновский портрет черепа с экзотическим названием «турецкое седло», ни компьютерная томография ничего не обнаружили. Абсолютно ничего. Это смахивало на сцену из фильма «День сурка», где герой, точно так же справедливо опасающийся за свою голову, проходит обследование у врача, и ему говорят: «Ни опухолей, ни кровоизлияний, ни тромбов, ни аневризм – абсолютно ничего».

На обратно пути, устроившись в уголке вагона, я напряженно размышляла своим абсолютно здоровым – с физической точки зрения – мозгом.

Ладно, допустим, голос кроссовок мне чудится. Но сами-то кроссовки откуда взялись? Их покупка у деда-Мухомора мне тоже почудилась? Есть такое явление, называется «ложная память». То, что было не со мной, помню. Однако кроссовки я могла купить только в пятницу, потому что зарплата была в четверг, а количество денег «в чулке», судя по последней записи на конверте – я делаю их для памяти, - не уменьшилось. Конечно, можно было взять кроссовки и пройтись по всем продавцам на рынке (вряд ли я даже в полном умственном затмении потащилась бы куда-нибудь еще): мол, не у вас ли куплен товар.

Съездив домой за кроссовками, я вернулась на рынок. Надо ли говорить, что Мухомора по-прежнему не было. Впрочем, я не поленилась и нашла какую-то конторку, где продавцы платят за торговое место. Там хамоватый золотозубый джигит с абсолютной уверенностью заявил, что такого продавца на рынке нет. Разве что подменял кого. И что девица с трусами – действительно последняя в своем ряду. Сражаясь до последнего, я предположила, что дед устроился торговать явочным порядком (что, однако, противоречило словам никогда не видевшей его хохлушки), и была поднята на смех:

- Ты что, дарагая! Это тебе не с ящика семечками торговать. Тут знаешь, сколько место стоит?

Тогда я отправилась в обход рынка, от одной обувной палатки к другой. Патентованная версия была такова: моя сестра (на случай, если продавец меня вдруг запомнил) в пятницу купила вот эти кроссовки. Сейчас она уехала, но попросила меня найти продавца и узнать, нельзя ли заказать еще какую-нибудь обувь, поскольку размер нестандартный. Шито белыми нитками, конечно, но ничего умнее мне в голову не пришло.

Однако ни одни торговец кроссовки не опознал. Только у одного было нечто похожее, но очень больших размеров.

Был, конечно, еще один вариант, который обычному гражданину лет сто-двести назад, пожалуй, пришел бы в голову в первую очередь. А сейчас даже вполне церковный человек подумает о нем далеко не сразу.

Я купила фруктов и конфет для крестницы Лизы и вместе с кроссовками поехала к своему несостоявшемуся жениху Димке. А точнее – отцу Димитрию.

- Добрый день, Евгений Васильевич. Разрешите?

Пожилой худощавый мужчина, одетый в синий спортивный костюм, молча пожал плечами и посторонился, пропуская участкового в прихожую.

- Проходите на кухню, - предложил он.

Пройдя по длинному узкому коридорчику, крытому вытертым зеленым линолеумом, участковый вошел в кухню и, не спрашивая разрешения, уселся за стол. Снял фуражку, вытер лоб клетчатый носовым платком и махнул хозяину на место перед собою, словно находился у себя в кабинете. Тот снова пожал плечами и сел. Его лицо с резкими, крупными чертами и глубоко посаженными темными глазами оказалось в тени, в то время как яркий свет из окна сильно раздражал участкового, чего он и не скрывал.

- Евгений Васильевич, от соседей поступила жалоба, - сказал он резко. – Вроде, и не мальчик уже, а музыку по ночам крутите, жильцам спать не даете.

- Простите, - Евгений Васильевич откинул с высокого, прочерченного двумя параллельными морщинами лба несколько длинных черных с проседью прядей. – Больше не повторится. Это был лечебный сеанс. Немного не рассчитал громкость.

- Кстати, лицензию вашу покажите. Если есть, конечно. Или это незаконная предпринимательская деятельность? Или незаконная медицинская практика? Соседи говорят, к вам люди ходят, вы им колдуете что-то.

- Пожалуйста.

Евгений Васильевич встал, вышел и тут же вернулся с кожаной папкой, которую протянул участковому. Тот открыл ее, брезгливо скривился и начал читать.

- Так, так, лицензия номер… Зарегистрировано… Кузнецов Евгений Васильевич, так. Ого, маг Епихарий, ну и имечко! Нетрадиционная медицина, ага. Ясно. Маг, значит, Епихарий, - было видно, что участковому безумно хочется высказать свое мнение на этот счет, но он все же побаивается: а вдруг и правда маг, наколдует еще какой-нибудь простатит поганый. – А налоги вы платите, маг Епихарий?

- А как же! Вот свидетельство о присвоении ИНН, вот последняя квитанция.

- Ага. И что же вы тут такое… колдуете, к примеру? Отвороты-привороты?

- И это тоже. Лечу помаленьку, травами, заговорами. Даю установку на удачу, проклятья снимаю, порчу.

- И наводите?

- Ну что вы, - добродушно засмеялся Евгений Васильевич. – Я белый маг. Хотите, диплом покажу.

- Дипломы еще у них… - участковый осекся. – Ладно, колдуйте, только тихо, чтобы соседи не жаловались. И вот еще, говорят, от вас тут очень  сильно мясом паленым пахло. Неудачное колдовство?

- А, это… Свиную голову хотел запечь в духовке, но не вышло. Сгорела. Первый блин комом.

Выпроводив участкового, Евгений Васильевич Кузнецов, он же маг Епихарий, расхохотался – низко, раскатисто, - скинул надетый на голое тело спортивный костюм и завернулся в черный шелковый плащ-хламиду.

- Выходи, - стукнул он в дверь меньшей комнаты типовой двухкомнатной квартиры и сам вошел в большую. – Он ушел.

- Мне показалось, что ты предложишь ему чай или кофе, и он не уйдет никогда.

- Еще чего не хватало, поить чаем всякую плесень. Давай лучше начинать, пока не поздно.

- Вот было бы здорово, если б он пришел, когда у тебя голова Венцеслава тут стояла!

- А кто бы его пустил? Хотя… Соседи жаловались как раз на музыку и вонь. Ну, придумал бы что-нибудь. Я говорил тебе, нужно что-то из того, что близко к телу. Трусы, носки. Или платок носовой.

- Вот платок. Не пойму, как это могло произойти.

- Твоей вины нет, - Епихарий взял платок и обернул им черный матовый шар размером с апельсин. – Кто же знал, что он такой прыткий. Если мы не найдем эту девку… Думаю, ты понимаешь. А если она узнает, в чем дело, то может и колдовство разрушить. Ей для этого нужно только узнать два имени.

- А второе чье?

- Как чье? Твое! Смотри!

Шар под платком начал светиться и слегка вибрировать. Раздался тихий, низкий звук. Епихарий снял с шара платок, который тут же вспыхнул и рассыпался искрами. Маг запел – гортанно, подчеркнуто ритмично.

- Да это же «Отче наш» наоборот!

Епихарий, усмехнувшись, кивнул, но петь не перестал. Он коснулся поверхности шара, и шар стал прозрачным, в его середине появилась крохотная фигурка.

- Разве там что-то можно разглядеть?

- Не торопись!

Гортанные уродливые слова сталкивались и глухо звенели, как металлические болванки. Шар начал увеличиваться в размерах, переливаясь, как мыльный пузырь. Вот он вырос с футбольный мяч, потом с тыкву, потом – с морскую мину, едва умещаясь на столе. Выросла и фигурка. Теперь можно было разглядеть мельчайшие детали ее фигуры и одежды, но… только не лицо. Вместо лица у нее было туманно пятно.

- Что за дьявол?

- Не поминуй всуе! – отрезал Епихарий. – Сам ничего не понимаю.

Он произносил одно заклинание за другим, его ладони багровели пламенем, шар, как шмель, гудел на ровной басовитой ноте, но ничего не менялось.

- Выйди, - приказал Епихарий.

Оставшись в одиночестве, он распахнул плащ, взмахнул полами. Комнату заволокло мраком. Епихарий встал на колени, острым ножом провел по левой ладони. Кровь закапала на треножник, где опять полыхало лиловое пламя. И снова зазвучали странно-уродливые слова заклинаний.

На секунду вспыхнул яркий свет, потом стало совсем темно, тошнотворное зловоние залило комнату, и чудовищный голос произнес всего одно слово:

- Имя!

С Димкой мы познакомились на вступительных экзаменах в университет. Оказались рядом на сочинении. Темы попались – просто страх. Сориентировавшись, мы провели краткое производственное совещание, припомнили имена персонажей «Вишневого сада» и в результате плодотворного сотрудничества получили по «четверке» на брата, что было большой творческой удачей. На последующие экзамены мы шли уже вместе, подсказывали друг другу, обменивались шпаргалками и в конце концов благополучно поступили.

Далее наш роман шел по нарастающей. После зимней сессии – нам только-только, с разницей в три дня, исполнилось по восемнадцать – Димка сделал мне предложение, и я согласилась. Мои родители и Димкина мать в принципе не возражали, хотя и считали, что несколько рановато. Пойдя на компромисс, мы решили отложить свадьбу на годик-другой.

Но к концу первого курса меня начали грызть сомнения. Причин тому было две.

Надо сказать, что студенты-русисты делятся на две категории. Первая – это скучные зануды, школьные отличники или хорошисты, не имеющие особого призвания ни к чему, но чуть более гуманитарии, чем технари или естественники. Из них получаются заурядные учителя русского языка или люди совершенно посторонних профессий. Другие – в основном поэты. Или страстные любители поэзии. Одним словом, богема. Они собираются на бесконечные посиделки с вином, виршами, самодеятельными песнями под гитару и спорами до хрипоты о судьбах человечества, они – философы и эстеты. Я относилась к первой категории и предпочитала спокойно читать книжки. Димка – ко второй. Он вообще был человеком искусства: писал недурные стихи и прозу, рисовал, сочинял и пел песни. И таскал меня на все эти литературно-художественные сборища, что очень скоро стало меня утомлять.

Вторая причина была прозаичнее. Димка пользовался у противоположного пола невероятной популярностью. Как же, поэт, художник, музыкант! Да и собой хорош: выше среднего роста, худощавый синеглазый брюнет с невероятно обаятельной улыбкой. Девицы на нем так и висли. «Я люблю всех женщин в принципе, - говорил Димка. – Но тебя больше». Тем не менее, я почти не сомневалась, что он мне изменяет – хотя бы просто из любви к искусству. А если не изменяет сейчас, то непременно будет изменять в будущем. Да и вообще, уж слишком мы разные.

Решение далось мне тяжело. К тому же подавляющее большинство знакомых не верило, что это я его бросила. Думали, наоборот. А те, кто все же верили, считали, что я беспросветная дура. Я плакала по ночам, чуть не завалила сессию и на целый семестр осталась без стипендии. Димка не разговаривал со мной полгода и демонстративно, на моих глазах крутил романы с однокурсницами. А потом все как-то успокоилось, он помог мне написать контрольную по латыни, и мы снова стали потихоньку общаться.

Если учесть, что в университет мы поступили в начале 90-х, проблема материального обеспечения стояла достаточно остро. Меня, в общем, содержали родители, иногда я подрабатывала машинописью. Димке было сложнее: его мама работала детским врачом, а отец умер. Поэтому Димка искал работу, где только мог. И вот в середине второго курса он устроился певчим в церковный хор. У него был замечательный баритон, но петь он мог и басом, и тенором. Сначала мы посмеивались, потом привыкли. Однако где-то через полгода Димка начал кардинально меняться. Сначала он отпустил бороду и длинные волосы, потом перешел с кафедры советской литературы на кафедру русского языка, под крыло древнейшей преподавательницы старославянского Татьяны Аполлоновны, чтобы заниматься церковнославянской грамматикой. Говорят, он писал нечто эпохальное, но не закончил, потому что из университета ушел и поступил в Духовную семинарию.

Весь наш курс был в шоке. «Понимаешь, раньше я был стандартным атеистом. Но дело в том, что церковь одних притягивает, другие ей сопротивляются, но быть в ней, работать и оставаться равнодушным – невозможно», - невозмутимо пожимал плечами Димка. Мы с ним долго и упорно спорили, а кончилось это тем, что я сама заинтересовалась Православием, о котором раньше не имела ни малейшего представления.

Скоро Димка женился на сестре своего однокурсника Нине, его рукоположили в священника и отправили на приход недалеко от Тихвина. С Ниной я подружилась, часто ездила к ним в гости. Димка окрестил меня в своей церкви, а потом я стала крестной матерью его дочки Лизы.

Но через три года случилось несчастье. Нина умерла, рожая сына. Димка остался с двумя маленькими детьми, которые требовали постоянной заботы и внимания, чего он, по своей загруженности, никак им дать не мог. По церковным правилам, овдовевший священник во второй раз жениться не может. Димка был в отчаянье и даже хотел отказаться от сана, но Богу это, видимо, было неугодно. Приехала Димкина мать, которая когда-то была категорически против его поступления в семинарию, и отговорила его. В епархиальном управлении пошли навстречу и перевели его в Питер, настоятелем небольшой строящейся церкви. Так что теперь детей растит Анна Петровна, а Димка пропадает в своем храме.

Фигурка в шаре по-прежнему оставалась без лица.

- Властелин сказал: «Имя», - вздохнул Епихарий.

- И что это значит?

- Не знаю. Возможно, на самом деле ее зовут не Юлия. Но Венцеслав, вернее, его голова не могла соврать, в этом вся сила заклинания

- Не зная точного имени, мы не можем увидеть ее лицо?

- Не можем, - кивнул Епихарий. – Нет, голова соврать не могла. Тут что-то не так.

- Как он вообще мог разрушить твое заклинание?

- А он и не разрушил. Но, знаешь, когда белье стирают с отбеливателем, ткань становится рыхлой и может порваться. Венцеслав украл кроссовки и наложил встречное заклятье. Теперь женщина, купившая их, сможет снять чары, если узнает ваши имена. Вероятность этого почти нулевая, но если она вдруг окажется христианкой…

- Не смеши, Епихарий! Христианки – это выжившие из ума старухи. Или полоумные уродины.

- Отстаешь от жизни. Загляни в любую церковь, там полно молодых симпатичных девиц.

- Вот только в церковь мне не хватало заглядывать!

- Тогда не говори о том, о чем не имеешь ни малейшего представления. Так вот, если эта девка окажется православной христианкой и догадается обратиться к священнику…

- Который поднимет ее на смех!

- Да помолчи ты! – рассердился Епихарий. – Если священник не отправит ее к психиатру, а сделает отчитку, пиши пропало. Шаг за шагом – вернется память. Не вся, конечно, но…

- Епихарий, да как она может догадаться, что купленные на рынке кроссовки – это заколдованный человек? Это что у человека в башке должно быть, а? Именно поэтому все и закрутилось. Иначе проще было бы нанять киллера.

- Видишь ли, заклятье отнимает человеческий облик и память, но не речь. Правда, слышать ее может только она. Ну, может быть, еще священник, не знаю.

- Не смеши! Человек, с которым ни с того ни с сего заговорят кроссовки, решит, что он рехнулся, только и всего.

- Не обязательно, - Епихарий брызнул на шар черной жидкостью из маленького пузырька, шар, мгновенно съежившись, погас и почернел. – Мы пошли на такой риск не для того, чтобы какая-то случайность могла все испортить. Поэтому кроссовки надо непременно вернуть, и чем быстрее, тем лучше.

- Но как, если мы даже не знаем, как она выглядит?

Епихарий брызнул на шар еще раз, и он стал еще меньше, размером с небольшое яблоко.

- Возьми. Он будет вести тебя. Как только ты приблизишься к ней примерно на двести метров, шар начнет вибрировать. Чем ближе будешь к ней подходить, тем сильнее он будет прыгать.

- Мне что, пешком по городу ходить? По всему городу?!

- Зачем пешком? Езди на машине. Начни с того района, где жил Венцеслав. Возможно, она где-то поблизости. Узнаешь дом, проследишь. Советую покататься ночью. Ведь тебе это надо, не кому-то. Да поможет тебе наш Властелин.

Не будь Димки, к другому священнику я бы вряд ли пошла. Уж слишком все это дико и глупо звучит: ах, батюшка, в мои кроссовки бес вселился, да воскреснет Бог и расточатся врази Его. Да и отец Димитрий посмотрел на меня с подозрением.

- Не веришь? – угрюмо спросила я. – И правильно делаешь. Я сама себе уже почти не верю.

- Ну и зря! – не менее угрюмо заметили стоящие на стуле, куда я их водрузила, кроссовки.

Димка вздрогнул и уставился на них.

- Это что? Это они… сказали? – он осторожно подергал левую кроссовку за шнурок.

- А, так ты слышал? Слышал?! – от радости я так забылась, что чуть было не бросилась Димке на шею, но спохватилась и вместо этого повернулась к большой иконе Вседержителя: - Господи, благодарю Тебя, значит, я все-таки не сошла с ума!

- Та-ак! – протянул Димка. – Приплыли.

Он взял кроссовки в руки, внимательно осмотрел. Медленно перекрестил.

- Спаси Господи, батюшка, - вежливо поблагодарили кроссовки. – А водичкой святой вы не могли бы меня покропить? А то ведь просфорку я теперь не могу вкушать.

- А что, раньше вкушали? – Димка на удивление быстро взял себя в руки и говорил в своей обычно манере, с легкой улыбкой.

 А у меня словно гора с плеч свалилась. Конечно, все это ни в какие ворота не лезет. Но главное, что я не спятила! И теперь наблюдать за их беседой было даже забавно.

- Честно говоря, не помню, - вполне серьезно отвечали кроссовки. – Но почему-то мне кажется, что да.

- А что с вами случилось? Я так понимаю, раньше вы были человеком?

- Хоть убейте, не помню. Наверно, да. Возможно, переселение душ все-таки существует? Может быть, я умер, и моя душа вселилась в кроссовки?

- Сомневаюсь, - покачал головой Димка, доставая из шкафа пластиковую бутылочку. Он перекрестился и крест-накрест покропил кроссовки водой. – Это из источника преподобного Серафима Саровского, - пояснил он, уж не знаю, для кроссовок или для меня.

- Знаете, я пытаюсь что-то вспомнить, - тяжело вздохнули кроссовки, - но никак не получается. Вот только про просфорку что-то такое всплыло смутное.

Я начала мелко и глупо хихикать. Димка посмотрел на меня с укоризной, но я никак не могла остановиться.

- Слушай, Дим, я поняла. Его или ее заколдовала злая ведьма. А что, если поцеловать? Как в сказке: «Говорит Ивану жаба: поцелуешь – стану бабой».

- Целуй, - пожал плечами Димка. – Хуже не будет.

- Может, лучше ты?

- Ну уж нет. Мне твой прынц ни к чему.

- А если это не прынц, а прынцесса?

- Тем более. Я, к твоему сведению, почти что монах, если забыла.

Продолжая хихикать, я взяла в каждую руку про кроссовке:

- А ты что скажешь?

- Не возражаю, - одобрили кроссовки.

Я звонко чмокнула в область шнурков сначала левую кроссовку, потом правую. Именно в этот момент Анна Петровна открыла дверь, чтобы позвать на пить чай. За ее спиной маячила Лиза. Когда-то моя несостоявшаяся свекровь деликатно стучалась, но теперь она считает, что Димкин сан исключает всякие двусмысленности.

- Бабушка, крестная целует ботинок! – радостно завизжала Лиза.

- Катенька, что с тобой? – ахнула Анна Петровна.

Я уронила кроссовки и зарыдала от смеха. Димка согнулся в три погибели и закрыл лицо руками. Кроссовки хранили молчание, но вид у них был какой-то оскорбленный. А может, и разочарованный: эксперимент-то ведь не удался.

- Мам, мы с Катькой поспорили, что она сможет соблюсти весь пост, без нарушений, - отсмеявшись, объяснил Димка. – Она проиграла, только и всего.

- Во-первых, облизывать обувь – крайне глупо, потому что негигиенично. А во-вторых, что бы сказали твои прихожане, отец Димитрий, если бы узнали, что ты заключаешь пари, да еще касательно духовных предметов?

- Они могут узнать об этом только от тебя, а ты никому не скажешь, - вполне резонно ответил Димка. – Пошли чай пить.

Анна Петровна с Лизой вышли, а я набросилась на Димку:

- Ну знаешь, батюшка! Потом я к тебе приду на исповедь, и ты будешь меня увещевать, что врать грешно?

- Ну не так уж я и соврал, - Димка поставил кроссовки обратно на стул. – Ты сама мне говорила: спорим, мол, весь Петров пост выдержу, а потом пришла и плакалась, что пирог с мясом съела.

- А как насчет тайны исповеди?

- Так ты и маме об этом говорила.

После чая мы вывели детвору на прогулку. Лешка уснул в коляске, Лиза ковырялась в песочнице, а мы сидели на скамейке и думали, что делать. Кроссовки у меня на ногах деликатно помалкивали.

- Знаешь, если бы они не были такие мягкие и удобные, я бы их просто выбросила, - созналась я.

- Вот спасибочки-то! – обиделись кроссовки.

- А ты поставь себя на мое место!

- Н-да!..

Как только я поняла, что с головой у меня все в порядке, кроссовки показались мне вполне милыми. Да, ситуация, конечно, не рядовая, но все же лучше рядовой шизофрении.

- Ты, Кать, не особенно-то веселись, - одернул меня Димка. – Ничего веселого я не нахожу. Тут только два варианта, и оба проблемные. Либо в твоих тапочках сидит бес, либо это колдовство. Что тебе больше нравится?

- Ничего не нравится. Делать-то что будем?

- Если бы я был уверен в первом варианте, то настоятельно посоветовал бы избавиться от них, несмотря на всю мягкость и удобность. И несмотря на все жалобные речи, - сурово добавил Димка, перебивая кроссовки, которые попытались было что-то вставить. – Но дело в том, что на сто процентов я не уверен.

- Знаешь, беса я еще с натяжкой могу допустить, но вот колдовство… Если бы не слышала всю эту музыку своими ушами, ни в жизни бы не поверила. Да и кто бы поверил? Хотя сейчас кругом сплошные маги и колдуны, куда ни плюнь, но ведь это же натуральные жулики! Ладно еще всякие там проклятья и порчи, это все биоэнергетика, но превратить человека в вещь…

- Ты глупая, как паровоз! Не все колдуны и маги – жулики. Да, большинство. Но есть и настоящие. Просто действуют они все той же бесовской силой, существование которой ты, хоть и с натяжкой, но допускаешь. Между прочим, есть такое хрестоматийное выражение, что даже самый крохотный бес одним когтем может перевернуть землю. Если бы Бог позволил. Катюша, все эти заклятья-проклятья действительно не выдумка. Ты же церковный человек, жития святых знаешь. Вспомни, к примеру, Никиту Новгородского, того же Серафима Саровского, как к ним бесы приступали. А уж про обычных людей, которые от Божьей помощи сами отказались, что говорить! Попробуем сделать вот что. Сейчас сдадим маме детей и поедем в храм. Сегодня там выходной, никого, кроме сторожа, нет. Попробую я твои кроссовки отчитать.

- А я думала, только людей бесноватых отчитывают.

- Обычно да. Но согласись, случай не совсем обычный. Впрочем, это и не совсем отчитка будет. Настоящую-то я не имею права делать.

- Почему? – удивилась я. – Для этого что, нужно специальное разрешение?

- Конечно. Только по благословению архиерея. Это очень серьезная процедура. И опасная. На всю страну хороших специалистов, может, с десяток наберется. Обычно это или монахи-девственники, или очень опытные иереи. Я знаю только двоих, да и то не лично. Один в Витебске живет, отец Антоний, к нему одна моя прихожанка дочку возила. Еще один где-то на юге, то ли в Пятигорске, то ли в Минводах. Есть, конечно, такие, кто и без благословения пытается, но результат обычно нулевой. А то и сами плохо кончают.

Когда мы добрались до церкви, солнце уже садилось. Его лучи играли на позолоченной луковице главки, которая стояла у ворот – ее только еще предстояло установить. Церковь окончательно не достроили, и внутри, и снаружи вели отделку, но престол уже освятили и службы шли.

Поговорив со сторожем, Димка открыл двери храма. Мы зашли вовнутрь, и он скрылся в алтаре, а я подтащила к аналою с праздничной иконой складной стол и постелила перед ним коврик.

Стены храма были еще не расписаны, клиросы – в лесах, пол – голый цемент. Гулкое эхо постоянно раздражало певчих. Тем не менее прихожан становилось все больше и больше: Димку приняли и полюбили. Сердобольные прихожанки очень его жалеют, а уж Лизка с Лешкой и вовсе всеобщие любимцы.

Димка вышел из алтаря в епитрахили поверх повседневной рясы, вынес требник, распятие и свечи.

- По-хорошему, - сказал он, раскладывая все принесенное на столике, - для начала надо бы нас с тобой отчитывать. Возможно, это нас бесы крутят. Но предположим, что все-таки нет. Поскольку настоящую отчитку делать я не могу, отслужим молебен с акафистом священномученику Киприану и с его же особой молитвой. Только учти, это очень долго. Ты вообще-то про Киприана знаешь что-нибудь?

- Только имя, - созналась я. – И что ему молятся в паре с мученицей Иустиной.

- Киприан был колдун. По слухам даже душу дьяволу продал. Как-то раз к нему пришел некий молодой человек по имени Аглаид, которому понравилась девушка Иустина. Она была христианка, девственница и на все Аглаидовы поползновения отвечала категорическим отказом. Парень сходил с ума и решил прибегнуть к колдовству. Киприан наслал на Иустину блудных бесов, чтобы та сама прибежала к Аглаиду. Но она стала усиленно молиться, и бесы вернулись к Киприану с жалобой, что против поста, креста и молитвы они бессильны. Тогда Киприан уверовал, крестился и даже стал священником. И Аглаид тоже стал христианином. А потом Киприану и Иустине отрубили головы. Им молятся о защите от чародейства.

- Понятно. А мне что делать? – спросила я, снимая кроссовки и становясь босиком на край коврика. Вообще-то я чувствовала себя крайне неуютно, потому что никогда еще не была в церкви в таком виде: в джинсах и с непокрытой головой.

- Как что? Свечи зажигать, читать за чтеца, петь. Ну, с Божьей помощью!

Димка поставил кроссовки на покрытый полотенцем столик, открыл требник и начал читать. Я стояла с зажженной свечой, там, где надо, вступала, пела «за лик» – то есть за хор. Время шло, ничего не происходило, кроссовки молчали.

Когда я только начинала ходить в церковь, службы казались мне бесконечными. Но потом я узнала, что за чем идет и что обозначает, и теперь только ноги напоминают, что служба – это не только радость, но и труд. Но отчитка, пусть даже и не совсем настоящая – это было для меня чем-то новым и совершенно незнакомым. Часы на руке я не ношу, мобильник лежал в сумке, и я уже думала, что мы останемся здесь до утра. Но Димка как-то совершенно неожиданно прочитал отпуст и дал мне поцеловать распятие.

- Все? – глупо спросила я.

- Все, - усталым голосом подтвердил Димка.

Я надела кроссовки, вышла и села на лавочку, дожидаясь, когда он все приберет и закроет храм. Набежали тучи, подул холодный ветер. Я зябко поежилась и обхватила себя руками, жалея, что не взяла кофту.

- Катя, - тихонько позвали кроссовки.

- Что? – я чувствовала себя разбитой, если не сказать выпотрошенной, разговаривать не хотелось. Все равно ведь ничего не вышло.

- Кать, я, кажется, начинаю что-то вспоминать.

- И что же именно? – спросил подошедший Димка, усаживаясь рядом со мной.

- Я действительно был… или была? Ладно, пусть был. Так вот, я действительно был человеком. Наверно, все-таки мужчиной. Во всяком случае мне было приятно, когда Катя меня поцеловала.

- Это еще не показатель, - возразила я.

- Катерина! – возмутился Димка, не выносящий однополую тематику .

- Я помню, что меня усыпили. Но вот кто? И где? Это было вино, и что-то такое в вине, с горьковатым привкусом. Я уснул. И проснулся уже… Да, в коробке. Было темно и тесно, и я не чувствовал рук и ног. И подумал, что меня похоронили заживо. А потом… Нет, этого не описать, - кроссовки очень по-человечески всхлипнули. – Когда я понял, что я кроссовки… И ты надела меня на ноги… - они снова издали полувздох-полувсхип.

- Значит, вы точно не помните, мужчина вы или женщина, - уточнил Димка. – Может, что-то еще? Возраст, занятие, адрес?

- Нет. К сожалению, нет. Но я точно не был ребенком. Вернее, когда-то я им, разумеется, был, но давно. И я не старый человек. А жил я в Питере, хотя и в других городах бывал часто. Чем занимался? Нет, не помню. Но бедным не был, это точно.

- Может, в этом все и дело? – вслух подумала я, ни к кому конкретно не обращаясь.

- Может, - согласились кроссовки. – Лучше бы просто убили, чем так…

- Как знать, - не согласился Димка. – Ладно, а родственники, друзья?

- Да, у меня были и родственники, и друзья. Но…

 - Понятно, - я потуже завязала шнурок. – Были, но ты никого не помнишь.

- Зато я вспомнил одну очень важную вещь. Я спал, но все-таки кое-что слышал. Вот это я и вспомнил. Если кто-то купит меня у колдуна и узнает мое имя, чары развеются.

- Постой! – вскочила я. – Я ведь тебя купила. Но зачем колдун тебя продал? Это же совершенно нелогично.

- Не знаю. Но факт, что ты заплатила за меня деньги, теперь я твоя собственность.

- Миленько. Вот уж никогда не думала, что доведется стать рабовладелицей. А что имя? Сейчас возьмем календарь и прочитаем подряд все имена, мужские и женские.

- Нет, Катя, - возразили кроссовки. – Ничего не выйдет. Ты не просто должна случайно угадать имя, а узнать, какое имя дано именно мне при крещении.

- Значит, ты крещеный. Или крещеная, - обрадовалась я. – Ну да, раз просфорки вкушал.

- Я крестился взрослым. Здесь, в Питере. Лет десять назад. Это я точно помню. Большой голубой храм. Голубой с белым. Золотые купола. А рядом – речка. Или канал.

- Да это же Никольский собор! – я завопила так, что из сторожки выглянул и снова спрятался сторож. – Ведь должны же быть записи о крещении! Мы можем попросить их, выписать взрослых…

- Катя, остынь! – осадил меня Димка. – Это до восемнадцатого года в храмах метрические книги вели. Ну, может, в советские времена кое-где, для определенных органов, не знаю. А сейчас обычно записывают только имя крещаемого да еще, если присутствует, имя матери для очистительной молитвы. Если где-то не так, то это сугубо частная инициатива. Узнать-то можно, но особо губу не раскатывай. Значит, все-таки не бес, - он задумчиво накручивал на палец длинную прядь волос, в которой блеснула седина.

- А ты: «выбросить, выбросить»! Все-таки помогла отчитка. Послушай, - я дернула правую кроссовку за шнурок, - давай тебе пока временное имя придумаем. Надо же к тебе как-то обращаться.

- Зовите меня Кросс, - предложили кроссовки. – Звучит почти как «босс».

- И вполне по-христиански1, - одобрил Димка. – Ладно, по домам. Все, что можно было на сегодня сделать, мы сделали. Что дальше, будем думать.

- Слушай, Кросс, а ты есть не хочешь? – спросила я, пристраивая его под вешалку. – Нет, я вообще, в принципе.

- В принципе, нет. Правда, когда ты жаришь картошку, ощущение такое, что вот-вот слюнки потекут. Непонятно только, откуда.

- А вообще, каким образом ты видишь, слышишь и разговариваешь?

- Не представляю. Глаз-то нет. И всего прочего. И тем не менее.

- А ничего, что я тебя под вешалку засунула? Может, как-нибудь поудобнее устроить?

- Но ведь я же обувь, так? А место обуви? На ноге и в прихожей.

Не успев еще ничего толком подумать, я покраснела, как вареный рак.

- Да я, вообще-то, ничего такого не имел в виду, - поспешил заверить меня Кросс.

Странно, но, похоже, эмоции и интонации как-то отражались на внешнем виде Кросса, хотя я не могла понять, как именно это происходит. Вот сейчас я готова была поклясться, что он смутился. Или это просто моя фантазия?

- Хотя… - теперь Кросс, похоже, улыбался. Я не видела его улыбку, но чувствовала. – Наверно, я все-таки был мужчиной. Не помню абсолютно ничего, что связывало бы меня с тем или другим полом, но сейчас ощущаю себя скорее как мужчина. Мне нравится на тебя смотреть. Мне нравится, когда ты надеваешь меня на ноги…

- Остановись! – отрезала я, снова краснея, как кисейная барышня, и злясь на себя за это. – Если ты действительно был мужиком, то, наверняка жутким бабником. Может, тебя заколдовал какой-нибудь ревнивый муж? Скажи спасибо, что тебя не превратили в лифчик.

- А разве плохо быть лифчиком? Постоянно ласкать красивую женскую грудь…

- Ну хватит! – осадила я его. - Впрочем, может, как раз и наоборот. Может, ты был тихим подкаблучником, не зря же тебе нравится быть у меня под пятками. Тогда не исключено, что тебя заколдовал любовник твоей жены.

- Кать, я тебя обидел? – тихо спросил Кросс. – Извини, а?

Вот только этого и не хватало – выяснять отношения с собственными кроссовками!

Я выключила свет в прихожей, ушла на кухню и закрыла за собой дверь. И – назло Кроссу! – нажарила картошки.

Ночью мне не спалось.

Все это смахивало на театр абсурда. А точнее, на рождественскую мелодраму. Ну просто Финист Ясный Перец. Разумеется, в конце концов я его спасу и…

Впрочем, возможны варианты. А если он старый и страшный? А если у него жена и семеро по лавкам? А если он, в конце концов, все-таки баба? Я сейчас напридумываю себе всякой глупости, а потом буду жевать сопли. А напридумывать в подобной романтической ситуации можно все, что угодно. Может быть, я вот тут лежу, а он там грустит себе в прихожей под вешалкой и мечтает, скорей бы я его спасла…

Екатерина, прекрати идиотничать немедленно!

И скажи спасибо, что у тебя нет привычки носить кроссовки с юбкой!

На следующий день, приехав на работу, я сразу же отчиталась перед Валькой. Показала все заключения, умолчав об их стоимости, изрядно опустошившей «чулок». Сказала, что кроссовки больше не разговаривают.

- Будем надеяться, и не будут, - оптимистически заключил Валька. – А мятку от нервов все-таки попей, не повредит.

Он еще поколебался, стоит ли выставлять мне счет за свои услуги, но решил, что не стоит. И на том спасибо.

Вечером позвонил Димка с неутешительными новостями. В Никольском соборе действительно никаких особых записей о крещении не вели.

- Может, попробовать еще разок отчитать? – предложила я. – Может, еще что-нибудь вспомнит?

- Сомневаюсь. Да и занят я в ближайшие дни под завязку. Разве что после выходных.

Заварив чай, я пристроила Кросса на кухонной табуретке – вроде как для компании.

- Приятного аппетита, - вежливо пожелал он.

- Хватит любезничать, - не слишком вежливо оборвала его я. – Давай лучше работай головой, или что там у тебя вместо головы. Тебе придется потрудиться, если не хочешь всю оставшуюся жизнь провести в обувном виде. Кстати, учти, жизнь у кроссовок недолгая. Даже если я тебя вообще не буду использовать по назначению, все равно. Постарайся припомнить что-нибудь еще. Например, были ли у тебя дети, жена? Или муж?

- Детей, скорее всего, не было. А вот жена… или муж… Не могу вспомнить.

- Уже неплохо. Вернее, ничего хорошего для дела, а хорошо, что детей нет. Каково бы им было сейчас без папы. А тем более если без мамы. Национальность свою ты тоже не помнишь?

- Я негр! – хихикнул Кросс. – Вернее, китайский негр с еврейской примесью. Ох, видела бы те сейчас свою физиономию! Кать, ты расистка?

- Да не так, чтобы уж очень. Просто мне еще никогда не приходилось тесно общаться ни с негром, ни с китайцем. А уж китайский негр с еврейской примесью – это и вовсе веселые горки.

- Я пошутил. На самом деле и национальности я тоже не помню. Но, похоже, русский язык для меня родной. А что ты понимаешь под тесным общением?

- А как еще назвать наши с тобой отношения? – усмехнулась я, подливая себе свежего чая. – По сути дела, ты периодически обнимаешь мои ноги. Это, конечно, не совсем интим, но…

- Кать, а почему ты не замужем?

- Потому что потому. Принца жду. На боевом коне.

- Расколдуй меня, и я на тебе женюсь, - вполне серьезно пообещал Кросс. Где-то в желудке образовался мятный холодок. – А что? Мы уже так близко знакомы. Я приеду к тебе на боевом коне и буду со знанием дела чесать тебе пятки.

- А если ты женат? Или вообще женщина?

- Разведусь. Или сменю пол. Или и то, и другое.

Похоже, он меня просто дразнил. Неужели на мне такая явственная печать одиночества и неудовлетворенности?

- Спасибо. Я пока воздержусь давать ответ. Не люблю покупать кота в мешке, - отрезала я, отрезая кусок батона и намазывая его джемом.

- А как же сказочки? – продолжал издеваться Кросс. – Полюбил Ванька лягушонку, а она раз – и превратилась в царевну.

- По тексту не следует, что Ванька полюбил лягушонку, - возразила я как профессиональный филолог. – Сначала, если помнишь, лягушонка обеспечивала ему защиту от всеобщего позора и папашкиного гнева, заодно демонстрируя свои невероятные способности в области ведения домашнего хозяйства. А потом он увидел ее на пиру без шкурки и вот тогда… Кстати!

Метод ассоциативного мышления в действии. Имя Ванька породило некоторую творческую идею. Я сходила в комнату за записной книжкой и позвонила своему бывшему однокласснику Ваньке Котику. Котик работает в трех местах одновременно, однако ни в одной конторе не сидит, а только изредка появляется и везде получает нехилую зарплату. Он настоящий компьютерный гений, причем может не только починить железо и настроить «мозги», и спрограммировать, и «хакнуть». Насколько мне известно, одно время он подрабатывал в неком сомнительном детективном агентстве, по заказу которого время от времени именно «хакал» милицейскую сеть.

Ванька оказался дома, что меня не слишком удивило. Он довольно странный тип. Если джинн из сказки про Аладдина говорил о себе, что он раб лампы, то Котик – абсолютный раб компьютера. У него нет ни девушки, ни близких друзей – только комп. Единственная Ванькина слабость – политические сборища, абсолютно все равно какие – лишь бы было шумно и нервно. Судя по всему, там он подпитывается некой жизненной энергией, которую высасывает из него компьютер. Однажды Ваньку даже увезли с очередного митинга в милицию, и он заработал хоть и небольшой и условный, но все же срок за хулиганство.

Говорить по телефону пришлось туманными намеками, но Ванька понял и призадумался.

- Катюх, я бы рад, но сама понимаешь, такое дело… А на мне срок висит. Если что… Сама понимаешь.

- Ваньчик, Киса! – взмолилась я. – Дело жизни и смерти. Только ты можешь мне помочь, выручай!

В школе, когда у Ванькиного компьютера еще могли быть соперницы, Котик был ко мне неравнодушен и крайне благодарен за то, что я давала ему списывать русский и исправляла ошибки в сочинениях. Отказать мне ему по-прежнему было сложно.

- Хорошо, я постараюсь, - сдался он. – Но если что, ты будешь собирать мне передачи. Подъезжай завтра, где-то к часу.

- Ну что, Кросс, - положив трубку, я потерла руки. – Может, что и выгорит. А ты все равно думай. Кстати, ты спишь по ночам?

- Нет.

- Тогда тем более.

Собираясь к Котику, я уже было вытащила из шкафа платье, но в последний момент передумала и, несмотря на жару, натянула джинсы.

- Эй, Кросс, собирайся, - сказала я, словно кроссовкам необходимы были длинные сборы, чтобы выйти на улицу. – Поедем в одно место. Хватит дома сидеть.

- С тобой – хоть на край света. Пешком, - с готовностью отозвался Кросс.

- Да ты, оказывается, пошляк, - неприятно удивилась я.

- Знаешь, мне почему-то кажется, что в прежней жизни я таким не был, - подумав, серьезно ответил Кросс. – Я говорю, а что-то внутри меня морщится.

- Наверно, стелька сбилась.

- Зря смеешься! – обиделся Кросс. – С тобой такого никогда не было? Когда ты говоришь или делаешь что-то и понимаешь, что это неправильно и вообще противно. Я понимаю, ты не воспринимаешь меня всерьез…

- Угомонись! – попросила я, припудривая перед зеркалом нос. – Согласись, трудно воспринимать всерьез собственную обувь. И вообще, ситуация настолько неординарная, что…

На этом дискуссия закончилась, потому что мы вышли на улицу и сели в автобус, а в людных местах Кросс не разговаривал.

Последний раз я была у Котика дома года три назад. С тех пор в его норе мало что изменилось. Разве что компьютер стал более навороченным, да прибавилось специальной литературы на книжных полках. На стене появилась «Джоконда», изуродованная при помощи специальной программы до неузнаваемости, даже с трубкой во рту. На мониторе красовался чахлый кактус-мутант, пристроенный туда поглощать вредное излучение.

- Ты извини, у меня не прибрано, - Ванька спешно вытащил из-под моей пятой точки, прицелившейся на диван, носки и газету. – Мама на даче.

- Тебя по-прежнему обихаживает мама? – усмехнулась я.

Нет, маменькиным сынком Котик отнюдь не был, хотя и выглядел в свои тридцать лет, как старшеклассник: сутулый, лохматый и соответственно одетый. Просто все бытовые моменты его абсолютно не интересовали. Если мама не ставила рядом с клавиатурой поднос, Ванька оставался голодным. Если она не вешала ему на спинку стула чистую рубашку и выглаженные брюки, он ходил, как бомж.

- Если тебя интересует моя личная жизнь, то у меня есть парочка виртуальных подружек. Одну зовут Бастинда, другую Пепси.

- Кошмар!

- Вот и я о том же. Чатиться с ними прикольно, но встречаться реально не тянет. Один мой знакомый малый года два переписывался по инету с девицей. Полное совпадение во всем, родственные души. Фотографии – просто Мерилин Монро. Решил встретиться с ней и, если она на самом деле такая замечательная, жениться. И что ты думаешь? Это оказался пятидесятилетний мужик. Малый хотел с собой покончить, но испугался, что комп попадет в плохие руки. Впрочем, кто бы говорил! Сама-то до сих не при деле?

- Твои данные устарели, - малодушно соврала я. Или не соврала? Можно ли считать заигрывания Кросса какой-то подвижкой в личной жизни?

- Мои данные устарели? – удивленно переспросил Котик. – Неужели твой поп снова сделал тебе предложение?

- Сдурел?! – от негодования я перешла на свирепый шепот. – Ты же знаешь, он больше жениться не может. И вообще, моя личная жизнь тебя не касается. Сиди со своими Бастиндами и помалкивай.

Другой бы обиделся и выгнал коленом под зад, но Ванька только засмеялся, поправил очочки в тонкой металлической оправе и пошел на кухню варить кофе.

- Ну и что же тебе от меня надо? – поинтересовался он, возвращаясь с подносиком, на котором красовались две чашки, сахарница и тарелка с бутербродами. Кое-что делать Ванька умел и сам, без мамы, но ему было категорически лень. Разве уж совсем нужда заставит. Как мой визит, например.

- Мне нужны данные о пропавших без вести за последний месяц. Или даже два. По Питеру и области.

- Твой дружок сделал от тебя ноги? – вскинул брови Котик.

- Кот! – заорала я.

- Молчу, молчу. Только уточни вводную.

- Все пропавшие, мужчины и женщины, - Ванька снова подергал пшеничными бровями, но от комментариев воздержался. – От совершеннолетия и до пенсионного возраста.

- Ладно, попытаюсь. Только… Знаешь, сейчас и менты такие хитрозадые пошли, словно оборонные секреты стерегут. Короче, тебе придется мне помочь. Следи за экраном, вот здесь, - он ткнул в правый нижний угол. – Если замигает красная точка, сразу же выдергивай вилку из розетки.

- А что это значит?

- Это значит, что взлом засекли. Вернее, только факт взлома. А вот если точка мигать перестанет, но не погаснет – дело труба. Значит, вышли на адрес. И тогда жди гостей.

Ванька сел за компьютер, запустил программу и забарабанил по клавишам. Через пару минут на экране начали мелькать бланки с фотографиями. Я напряженно следила за экраном, но сигнал тревоги так и не загорелся.

- У них там, похоже, обеденный перерыв, - прокомментировал Котик. – Тебе как, на диск сбросить? Их тут хренова туча. За два месяца – почти полторы сотни.

- Увы, компьютера у меня как не было, так и нет. А на работе – сам понимаешь, не комильфо.

Котик проворчал что-то по поводу бумаги и чернил для принтера, но все же отправил полученные данные на печать. Мы уже успели выпить по две чашки кофе и приговорить две тарелки бутербродов с ветчиной, а принтер все гудел натужно, выплевывая лист за листом. Наконец процесс закончился, Ванька собрал листы в стопку и сложил в пластиковую папочку.

- Все? – с надеждой спросил он. И очень зря это сделал. Потому что именно после этого вопроса мне в голову пришла одна совершенно дикая мысль, которой раньше там стопроцентно не было.

- Кот, а ты мог бы?.. – очень вкрадчиво, словно ступая на цыпочки, начала я.

- Что? – насторожился Ванька.

- Ты мог бы сделать мне… ну, скажем, ментовское удостоверение?

- Ты что, старая, совсем того? – выпучил глаза Ванька. – На фига тебе ментовское удостоверение?

- Ну… Надо.

- Раз надо, иди в подземном переходе купи. Или денег жалко?

- И денег жалко, потому что их нет, и липу там продают страшенную.

- Лохов пугать – вполне достаточно. А если для чего серьезного, то тут и я тебе помочь не могу, все равно засекут. А если уж узнают, кто сделал… Нет уж, спасибочки.

- Ладно, - я тяжело вздохнула и взяла папку. – Спасибо и за это. За мной пряник. Какого сорта предпочитаешь?

- Желательно «Мартель», - кивнул Ванька. – Постой-ка!

Я остановилась в дверях. Котик сосредоточенно грыз дужку очков.

- Так, говори! – потребовал он. – Если скажешь, зачем тебе ментовские корки, подумаю, что можно сделать.

- Видишь ли… - я лихорадочно соображала, что же такого придумать, потому что посвящать Котика в свою дикую тайну не собиралась. Но и слишком уж врать тоже было опасно: в лучшем случае он просто обидится, а в худшем я действительно могла его серьезно подставить. – Одного моего знакомого убили. И мне надо непременно попасть в его квартиру. Понимаешь, там есть кое-что… Если на это не обратили внимание, то ладно, но если оно еще там, и найдут, то у меня могут быть неприятности.

- Понятно. Ты боишься, что тебя начнут подозревать в убийстве, - посерьезнел Ванька. – А в квартире – какой-то компромат, так?

Я неопределенно кивнула.

- Видишь ли, там были… мои фотографии.

- Фотографии обычно сразу изымают и ищут всех, кто на них изображен.

- Тогда бы меня уже трепали, как утка навозного жука. Я знаю, где тайник, - напропалую врала я. – Может, они там.

- Понятно. А удостоверение-то зачем?

- Я приду в домоуправление, покажу корки и потребую ключи.

- Знаешь, Кать, - разозлился Котик, - чего я не люблю, так это дилетантов. Ты, наверно, читаешь всякие дрянные детективы, где какая-нибудь шустрая дамочка с липовыми корочками в кармане расследует сложнейшие дела, которые не по зубам всей российской милиции. Конечно, определенный шанс, что все сойдет, есть. Но минимальный. А скорее всего тебе пригласят в помощь участкового, и ты погоришь. Давай сделаем так. Я сейчас позвоню одному мужичку, Пашке Ищенко. Мы с ним в детективном агентстве вместе работали. Сейчас он в какой-то бизнес подался, но ментовские связи у него должны были остаться. Придумаем, как тебе в квартиру попасть.

Котик плотно сел на телефон, пытаясь вызвонить неведомого мне Пашку Ищенко, а я молча грызла ноготь, обдумывая скоропостижно рожденную авантюру. На самом-то деле я хотела попасть в квартиру безголового убитого. Зачем? Трудно сказать. Мне вдруг пришло в голову, что у колдуна что-то просто недоколдовалось. Предположим, он превратил Кросса в кроссовки. Зачем – это уже другой вопрос. Ведь любое убийство может быть раскрыто. А так – трупа нет, нет и преступления. Потом он продал кроссовки мне. Может, так действительно надо было по технологии. А может, из глубокого садизма. Я попыталась представить себя в шкуре Кросса, но не смогла – уж слишком это было ирреально. Предположим, у колдуна случился прокол: каким-то образом у Кросса сохранилась речь и обрывки памяти. А после отчитки он вспомнил и сам факт колдовства и даже каким образом можно снять заклятье.

Итак, зачем мне все-таки понадобилась квартира колдуна – я почти уже не сомневалась, что это он. Пожалуй, туда надо привести Кросса. Вдруг его превратили в кроссовки именно там, и он на месте вспомнит что-нибудь еще?

- Ну вот, - довольный Котик закончил переговоры и повернулся ко мне. – Дело сделано. Либо ты лезешь в хату совершенно нелегально, с помощью изрядного специалиста-домушника, либо вполне легально, с настоящим ментовским капитаном, но у него могут возникнуть к тебе вопросы. – Я заколебалась, и Котик добавил: - Домушник влетит тебе в копеечку. А мент хоть и вредный, но бесплатный. Выбирай.

Да, выбор не из легких. Обследование в «чужой» клинике обошлось недешево, «чулок» изрядно похудел. Выложить последние гроши и щелкать голодным клювом? Где гарантия, что спасенный Кросс возместит мне затраты? Может, он гол, как сокол, или просто не захочет. Да и неудобно как-то требовать с него деньги. Не говоря уже о том, что влезать в квартиру в компании домушника - довольно рискованно.

Оставался вредный ментовской капитан. Я уже и так накопила целый вагон вранья, и на исповеди мне, как всегда, попадет от Димки. Но что делать?

Ванька продиктовал мне телефон некого капитана Курбанова и велел сослаться на Ищенко, который должен был ему позвонить.

Вернувшись домой, я первым делом позвонила капитану и договорилась о встрече в субботу утром. Таким образом, основная продуктовая нагрузка ложилась на тетю Веру, а меня ждали упреки в безобразном эгоизме и невнимании к семье.

Затем я водрузила Кросса на ставшую для него привычной табуретку и начала зачитывать ему данные пропавших без вести, демонстрируя фотографии. Некоторых мы отметали сразу, например, склонных к бродяжничеству, проституток и прочих асоциальных элементов. И все равно, ориентировок оставалось довольно много. Ни одно лицо или имя не вызывало у Кросса ни малейшего шевеления в памяти.

- Смотри, может, вот этот? – с тайной надеждой я показала ему фотографию вполне приличного и симпатичного мужчины лет тридцати пяти. – Седов Юрий Васильевич, 1969 года рождения.

- Что, понравился? – подколол Кросс. – А мне больше нравится следующая дамочка. Ну-ка, зачитай.

Обиженно фыркнув, я взяла листок с фотографией миловидной девицы.

- Румянцева Алла Павловна, 1983 года рождения. Рост 178 сантиметров, вес 55 килограммов. Волосы темно-русые, глаза серо-зеленые, нос прямой, губы полные. Особая примета: под левой грудью родимое пятно. Была одета…

- Это уже неважно, во что была одета, - перебил Кросс. – Да, от такого тела я бы не отказался. Да еще с родинкой под левой грудью. Жаль, в ориентировках не указывают параметры. Но 55 килограмм при росте 178 – это, надо думать, неплохо.

- Нет, это явно не ты, - я злорадно покачала головой, откладывая листок в пачку уже просмотренных. – Ты говорил, что крестился десять лет назад, взрослым. А этой Алле Павловне десять лет назад было всего одиннадцать. И родинка под грудью – гадость, потому что лифчиком натирает.

Капитан Андрей Курбанов оказался маленьким сухоньким мужичонкой примерно моего возраста, одетым в черные вельветовые штаны и белую трикотажную рубашку-поло.. Несмотря на его неказистость, мне в голову пришло, что с ним было бы удобно идти, обняв друг друга за талию. В этой дикой, на первой взгляд, мысли не было абсолютно ничего эротического. Просто какое-то время передо мной шли парень с девушкой, разница в росте у которых составляла сантиметров тридцать пять, не меньше. Им очень хотелось идти в обнимку, но получалось плохо, потому что парень шел, странно скособочившись, а девушке приходилось задирать руку вверх.

- Вы Катя? – строго спросил капитан. – Рассказывайте, что у вас случилось?

Мне показалось на секунду, что я снова на приеме у врача, и я чуть не ляпнула: «Со мной разговаривают кроссовки», но удержалась. Благо, Кросс был на своем рабочем месте. Я посмотрела на капитана повнимательнее и поняла, что Котик меня не обманывал: мент действительно вредный. Один хрящеватый и угреватый нос чего стоил! Соврешь такому и окажешься за решеткой.

- Понимаете… - осторожно начала я. – Даже не знаю, как и сказать.

- Говорите как есть.

Ну уж дудки!

- Не имеет смысла вас обманывать. Мне надо попасть в квартиру одного убитого человека.

- Какое отношение вы к нему имеете? Кстати, давайте отойдем в сторонку.

Мы действительно стояли на людном месте у выхода из метро и активно мешали проходящим. Курбанов взял меня за локоть – «Как нарушителя правопорядка!» – подумала я – и повел к ближайшей лавочке. Этот маневр дал мне возможность собраться с мыслями.

- Я не имею к нему никакого отношения, - сказала я, усаживаясь на неудобную холодную скамейку. – А вот мой… молодой человек…

- Ну-ну, продолжайте, - подбодрил капитан.

- Он пропал без вести. Уже давно. Но перед тем, как исчезнуть, говорил, что ему угрожал один человек. Человек этот жил на проспекте Художников, дом 33. Квартиру не знаю. Мой… друг показал мне его. Пожилой человек. В красной бейсболке. А неделю назад я случайно увидела по телевизору… Показывали про убийство. У убитого отрезали и унесли голову. А когда показывали место преступления, в кадр случайно попала такая же бейсболка. Я сразу вспомнила. И адрес… Конечно, может, это совпадение, но…

- Понятно. И теперь вы хотите попасть в эту квартиру. Но зачем?

- Честно говоря, я и сама толком не знаю.

- Мне кажется, вы морочите мне голову. К тому же не проще ли заявить в милицию о своих подозрениях, чем искать приключения на свою… голову? Какое отделение занимается поиском вашего друга? Вас ведь вызывали для дачи показаний?

- Нет.

- Как же так? – удивился капитан.

- Дело в том, что мы тогда уже расстались. Я случайно узнала, что… Юра (перед глазами промелькнула фотография Юрия Васильевича Седова, 1969 года рождения) пропал. Через несколько месяцев.

- Я могу выяснить, - предложил капитан. – Это обязательно надо сделать.

Я поняла, что завралась и попала таки в неприятную ситуацию. Действительно, если некто убитый на проспекте Художников угрожал некому пропавшему без вести, ведущие следствие менты должны непременно за этот факт ухватиться.

- Послушайте, Андрей, - я попыталась придать голосу как можно больше твердости и убедительности. – Не хочу вас утруждать. Я сама узнаю у Юриных родственников, какое отделение ведет поиск, и схожу туда. Но вы, пожалуйста, помогите мне попасть в квартиру.

Курбанов колебался, покусывая губу. С одной стороны, его просили оказать мне пустяковую услугу. С другой стороны, он явно принадлежал к редкой нынче породе порядочных служителей закона и сомневался, а стоит ли эту самую услугу оказывать.

- Послушайте, Андрей, я не собираюсь ничего оттуда брать или наоборот подкидывать. Вы же будете со мной.

- Объясните, что вам там нужно, - настаивал Курбанов.

- Хорошо, - я убрала руки за спину и скрестила пальцы, открещиваясь от самого бессовестного и противного для меня вранья. – У меня есть, как бы это выразиться… паранормальные способности. Возможно, если я окажусь в этой квартире…

Кроссу мое вранье тоже не понравилось: большой палец левой ноги словно укусило что-то. Я слегка пнула ножку скамейки. Курбанов хмыкнул.

- Хорошо, - сдался он. – Поехали.

Мы подошли к стоящей поодаль грязновато-белой «шестерке». Поскольку договорились встретиться мы у станции «Чернышевская», это обстоятельство было очень кстати – не придется давиться в метро, да еще с пересадкой.

- Погуляйте минут пять, - попросил Курбанов. – Я пока пару звоночков сделаю. Говорите, Художников, 33?

Я кивнула и принялась расхаживать по тротуару взад и вперед, пока капитан, сидя в машине, названивал кому-то по сотовому. Наконец он высунул голову и махнул мне рукой.

- Поехали. Все в порядке. Только с нами пойдет участковый. Иначе никак.

- Участковый так участковый, - пожала плечами я. – Не все ли равно.

Курбанов, как нарочно, выбирал дорогу по самым забитым улицам. Когда мы уже в третий раз застряли в плотнейшей пробке, я занервничала. Надо ведь еще было купить пресловутые продукты. И так я окажусь на даче только к вечеру. К тому же в машине было невероятно душно, пахло бензином, потом и почему-то гнилыми тряпками для мытья полов. Меня замутило, пришлось наполовину высунуться в окно. Если положение станет критическим, придется кидать под язык валидол или даже требовать остановку с пробегом к ближайшей урне.

- Меня тошнит!

Я так и подскочила.

- Мне плохо! – жалобно бурчал Кросс.

Я осторожно покосилась в сторону Курбанова. Но он, похоже, ничего не слышал – сидел себе, барабаня пальцами по рулю, и вытягивал шею, чтобы высмотреть впереди просвет.

- Терпи! – процедила я сквозь зубы.

- Что? – повернулся ко мне капитан.

- Да нет, ничего. Это я сама себе. Жуткая пробка. Похоже, надолго застряли.

- Ничего, сейчас рассосется.

- Кать, я больше не могу, - не прекращал ныть Кросс. – Меня укачало.

Ни в сказке сказать, ни пером описать! Мало того, что кроссовки говорят, так их еще, видите ли, укачало и тошнит! Может быть, еще и вырвет?

- Меня тоже укачало, ну и что?

- Укачало? – испугался Курбанов. – Вот черт! Может, водички? Теплая, правда.

Он достал из бардачка бутылку минералки и протянул мне. Я хотела было отказаться, но подумала, что это, пожалуй, выход. Украдкой взболтнула бутылку и принялась сосредоточенно отвинчивать пробку.

- Осто!..

Закончить Курбанов не успел, потому что из бутылки с шипением вырвался пенный фонтан. Примерно половина минералки оказалась разбрызгана по всему салону, но большая часть все же угодила мне на ноги.

- Уф, - довольно выдохнул Кросс. – Кажется, полегчало.

- Ну я же сказал, что теплая, - простонал Курбанов и тут же добавил без всякой связи с предыдущим: - А что вы сегодня вечером делаете?

- На дачу еду, - вежливо улыбнулась я. – Еду везу. У меня там семеро по лавкам. И все кушенькать просят.

- Тоже мне еще, кавалер! – ревниво фыркнул Кросс.

- А-а-а, - разочарованно протянул капитан.

Остаток пути мы проделали молча и относительно быстро. Оставив меня сидеть в машине, Курбанов сходил куда-то и минут через десять вернулся в обществе пузатого, лысого и усатого милиционера. Участковый шумно отдувался и вытирал лысину клетчатым носовым платком. Его форменная рубашка крупнопятнисто потемнела от пота. Он взглянул на меня с любопытством, но ничего не сказал.

На шестой этаж мы поднялись, едва уместившись в тесной кабинке лифта – грузовой, как водится, не работал. При этом я едва не задохнулась. Аккуратно поддев ногтем бумажку с печатью, участковый открыл сначала один, а потом и второй замок.

- Хозяина квартиры так и не нашли, - пояснил он. – Вернее, известно, где он – на раскопках каких-то, но связаться с ним возможности нет. А вы, дамочка, действительно это… екстрасекс?

- Насчет секса не знаю, экстра или нет, это уж кому как нравится, - скромненько потупилась я. – А экстрасенс – так себе. Может, и не получится ничего.

Я топталась по квартире с умным и таинственным видом, стараясь двигаться как можно медленнее, чтобы Кросс мог все разглядеть. Курбанов и участковый неотступно следовали за мной.

Квартирка была так себе, не из приятных. Менты, разумеется, ничего убирать не стали, как было все вверх дном, так и оставили. А от бурой ссохшейся лужи на светлом ковре и очерченного мелом силуэта без головы и вовсе делалось не по себе. Впрочем, и до того в квартире вряд ли было уютнее. Старинная громоздкая мебель темного дерева, выцветшие обои, тяжелые пыльные портьеры, не пропускающие в комнаты свет. Книжные полки были заставлены древними томами в обложках, казавшихся пыльно-заплесневелыми. После таких книг обычно хочется вымыть руки.

Одна из них чуть выдавалась вперед, и я машинально вытащила ее – снять с полки какую-нибудь другую вряд ли удалось бы, так плотно они стояли. Книга оказалась каким-то средневековым трактатом на латыни. С этим предметом у меня в университете дела обстояли туго, поэтому удалось разобрать только одно: в книге говорилось о сатане и ведьмах.

- Миленькая книжечка, - заметила я, пытаясь засунуть ее обратно на полку. – Интересно, остальные такие же?

- Хозяин квартиры – историк, - отозвался участковый. – Странный мужик, надо сказать. Ездит по всяким там Палестинам да Иракам, чертей ищет.

- Чертей?

- Ну! Он про них диссертацию пишет. Сбрендил народ, честное слово. Одни вдруг стройными рядами в церковь побежали, грехи замаливать. Другие наоборот дьявольщину разводят, по колдуну в каждом доме. Третьим вообще все по фигу, лишь бы пить, жрать, да баб, пардон, трахать. Куда катимся?

Проговаривая этот гневный монолог, он отвернулся от меня, Курбанов тоже как-то отвлекся, а мне прямо в ладонь выпал из книги какой-то небольшой плотный прямоугольник – похоже, фотография. На полном автомате, не глядя, я моментально засунула его в карман джинсов.

- Ну как, екстрасекс, есть результаты? – поинтересовался Курбанов, которому мое блуждание по квартире уже порядком надоело.

- Есть ли результаты? – переспросила я, обращаясь, разумеется, к Кроссу.

- Нет результатов, - буркнул он.

- Нет, похоже, результатов, - повторила я. – Вы уж извините, что столько времени у вас отняла. Думала, а вдруг…

- Да ладно, - отмахнулся Курбанов. – Я с самого начала не верил, что что-то может получиться. Фигня все это. Но раз уж обещал…

- Вот-вот, - поддакнул участковый. – И я говорю, что фигня. Суета сует и фигня фигнь. Если не сказать по-другому.

Я не стала дожидаться, пока стражи порядка закроют дверь квартиры и приклеят обратно бумажку с печатью. Попрощалась и пошла вниз по лестнице пешком. Прошла два этажа, остановилась на площадке и вытащила из кармана фотографию.

Снимок был старый – мутный и пожелтевший. Двое абсолютно одинаковых парней лет двадцати стояли у каких-то дверей. Отличить их друг от друга можно было только по одежде: на одном клетчатая ковбойка с закатанными рукавами, а на другом – белая сетчатая «бобочка». Точно такая же когда-то была у моего папы, она до сих пор валяется на даче. Если учесть, что подобные одежки носили в шестидесятые годы, то сейчас этим парнишкам должно быть… да, за шестьдесят. Если они, конечно, живы. Наверно, сумасшедший историк, увлекающийся чертями, и его брат.

Я попыталась представить, как выглядят сейчас эти весьма симпатичные парни. Седые или даже лысые, в морщинах…

- А знаешь, Кросс, я все-таки была права, - мой голос напоминал жалобное блеянье. – Эту квартиру действительно снимал колдун. Или его убили, или он кого-то убил и смылся. А еще – он, кажется, был не один, у него был брат.

Колдун колдуном, Кросс Кроссом, а на дачу все равно ехать надо было. На рынок я не пошла, затарилась в супермаркете, а потом минут пятнадцать обдирала с покупок штрих-кодовые этикетки с ценами, чтобы избежать упреков в безобразном расточительстве.

Кросс с любопытством наблюдал за этой процедурой со своего обычного места – кухонной табуретки. Объяснять смысл действа я ему не стала, но он и сам все понял.

- Тебе попадет за дорогие продукты? – удивился он.

- Попасть не попадет, но…

- Вы так… бедно живете?

Перед тем, как сказать слово «бедно», Кросс деликатно поколебался, словно подыскивая какое-то другое, но безуспешно. Я задумалась.

- Знаешь, не могу сказать, чтобы совсем уж бедно. Конечно, смотря с кем сравнивать, но многие живут гораздо хуже. Саму себя-то я вполне обеспечиваю. А что касается коллективно-дачного… Понимаешь, продуктов привозим горы, но народу много, и все сметается в момент. Иллюзия безумного расточительства. Невольно хочется сэкономить. Хотя что толку? Экономь – не экономь, все равно всю жизнь горбатишься на унитаз.

Выбросив этикетки, я загрузила продукты в рюкзак и тележку и пошла в комнату переодеваться. Увидев меня в платье, Кросс забеспокоился:

- Я думал, ты носишь кроссовки только с джинсами.

- Правильно думал, - кивнула я и вытащила шлепанцы на пробковой подошве. – Только с джинсами.

- Так ты что, собираешься меня здесь оставить? Одного?

- А что такого? – удивилась я. – Ты же остаешься один, когда я на работу ухожу.

- Но ты же ведь не на день уедешь, так?

- Не на день. В понедельник вечером вернусь. Кросс, на улице плюс двадцать семь в тени. Ты хочешь, чтобы я парилась в джинсах и кроссовках, да еще перла в такой амуниции эти торбы? Тебе меня не жалко? Типично мужчинский эгоизм!

Кросс вздохнул тяжело, как лошадь:

- Если бы я мог, то помог бы тебе тащить. А машины у вас нет?

- Это ты правильно заметил, дорогой. Машины у нас нет. Вместо нее – вот эта квартира. Когда-то папа накопил на «Волгу», а тут его сестра квартиру получила кооперативную. Заплатить успела только первый взнос, вступительный. А через месяц оказалось, что у нее рак в последней стадии. Ну, она меня к себе прописала, благо, что в паспортном столе работала, а папа все деньги выплатил. Тетя умерла, квартира мне осталась. Я тогда замуж собиралась, да так и не вышла.

Развивать эту тему дальше мне не хотелось, да Кросс и не настаивал.

- Ну что поделаешь, - снова вздохнул он. – Буду скучать в одиночестве. А может, ты меня просто с собой возьмешь? Мало ли завтра или послезавтра дождь пойдет?

Я заколебалась, но решила, что тащить лишнюю тяжесть – это уж слишком. Вряд ли после такой жары сразу же наступят арктические холода, а дождь и грязь я уж как-нибудь переживу. Переплыву лужи в шлепанцах.

- Ну тогда хотя бы на подоконник меня поставь, - жалобно попросил Кросс. – Буду в окно смотреть.

Я водрузила его на кухонный подоконник, надела шлепанцы и вытащила сумки на площадки, но вернулась.

- Кстати, насчет машин, - тоном вредной школьной учительницы обратилась я к Кроссу. – Постарайся вспомнить, была ли у тебя машина. Ты говорил, что был человеком небедным, так что, надо думать, тачка имелась. Может, даже не одна. Смотри в окошко на дорожное движение и вспоминай. У мужиков это обычно на уровне мышечной памяти – почти на генетическом уровне.

Конечно, претензии по поводу моего позднего появления мне высказали, но не особо свирепо. Потому что всем было не до меня: мужчины жарили шашлыки, а дамы, кошки и собака нарезали круги у мангала. Так что я успела вовремя. Пост благополучно закончился, я никого не раздражала, а спросить, нет ли у меня изменений в личной жизни, никто почему-то не догадался. Субботний вечер наше семейство провело мирно и патриархально, за шашлычком и бутылочкой винца (всем досталось по наперстку), а потом и за самоваром. Причем, самовар у нас не электрический, а самый настоящий, который топится щепками и шишками. Раньше был еще более настоящий, тульский, с медалями, но как-то раз мы забыли убрать самовар со двора, и ночью его украли. Генка, который без самовара дачной жизни себе не представляет, перетряхнул все барахолки, комиссионки и даже антикварные салоны и нашел таки вполне старинный агрегат со слегка прогоревшей трубой.

На удивление спокойно прошло и воскресенье. Никто ко мне не приставал, не придирался и не выпихивал замуж. Вот только без Кросса было как-то скучновато. Нет-нет да и приходило в голову: как-то он там один, бедный. Торчит на подоконнике, смотрит в окно.

Вечером я решила все-таки вернуться в город, но неожиданно на меня напали племянники. Они повисли на мне с двух сторон и принялись уговаривать остаться еще на денек. Разумеется, одних их на озеро еще не отпускали, а мои родители, не говоря уж о бабке с дедом, не любители подобных экстремальных развлечений. Впрочем, я тоже. Когда-то мы с Генкой готовы были на все, лишь бы кто-то сходил с нами к этой лесной луже, пахнущей болотом. Но сейчас даже самая смертельная жара не загонит меня в грязную холодную воду. Сидеть на берегу и потешно орать на малолетних паршивцев, ни за что не желающих вылезать и поэтому притворяющихся глухими, тоже не слишком хотелось. Но мама с папой узрели во мне спасительницу и присоединились к Люське с Пашкой. Пришлось остаться.

С утра я устроила всем оставшимся, включая Бегемота, форменный термидор. Или брюмер? Я не слишком сильна в этой франко-революционной терминологии, просто термидор звучит лучше, почти как «террор». Бегемот, прижав уши, спрятался под кухню, а Люська с Пашкой, для вида посопротивлявшись, принялись в два ведра мыть дом и выколачивать о березу длиннющие пыльные половики, купленные еще моей прабабушкой. Старшее поколение помалкивало: видимо, боялись, что я могу и передумать.

Когда с уборкой было покончено, со стороны города кавалерийской атакой приступили чернющие грозовые тучи. Племянники дружно взвыли: получилось, что они мыли полы задаром. Я лицемерно посочувствовала им, а про себя прочитала благодарственную молитву.

Однако спасение обошлось мне дорогой ценой: гроза разыгралась нешуточная. И даже когда она ушла, дождь продолжал лить стеной до самого вечера. Хочешь не хочешь, а надо было ехать в город. Дети поглядывали на меня злорадно, словно непогода организовалась по моей вине. Я тысячу раз пожалела, что не послушалась Кросса и не взяла его с собой. Мои шлепанцы в моментально разлившихся лужах просто завязли бы. Пришлось, сцепив зубы, идти на станцию в резиновых ботах. Шлепая по грязи, я вполне по-подростковому ненавидела себя: в оранжевом шелковом платье и ярко-фиолетовых ботах! Мне казалось, что все встречные смотрят только на мои боты и хихикают про себя. Подзадержавшийся школьный комплекс. Я прекрасно понимаю, что даже если другой человек и заметит мой прыщ на носу, пятно на платье или стрелку на колготках, то через секунду забудет об этом, потому что обеспокоен исключительно своим прыщом, пятном или дыркой. Но, увы, понимаю только умом, а этого далеко не достаточно.

Короче, домой я ввалилась мокрая (зонт не спас) и злющая.

- Ну что, не послушалась меня? – ехидно заметил с подоконника Кросс, когда я принесла на кухню бидон с ягодами и корзину огурцов. – Промочила ножки?

- Очень невежливо говорить с женщиной, повернувшись к ней спиной, - огрызнулась я.

- Так переверни меня.

Развернув Кросса носками к себе, я строго поинтересовалась:

- Ну?

-  Ты поспешишь дождю навстречу,

    Холодных капель поцелуи

    Тебе подарит грустный вечер,

    Гуашью черной ночь рисуя, -

меланхолично продекламировал он.

- Мило, ничего не скажешь. Сам сочинил или вспомнил?

- Не знаю. Всплыло вдруг.

- Хорошо хоть, не врешь. У меня был один такой знакомый, который…

- Читал стихи Пушкина и выдавал за свои?

- Не настолько нахально. Всего-навсего Брюсова и Вознесенского. Он не знал, что я филфак закончила.

- Ну, Брюсова еще куда ни шло. «Одиночество, встань, словно месяц, над часом моим!..» Но выдавать себя за Вознесенского? Вернее, Вознесенского за себя. Я бы не стал. Лучше бы сам что-нибудь сочинил.

- Кросс, да ты интеллектуал, оказывается! Брюсова знаешь. Очень мило. А как насчет машины, ничего не вспомнил?

- Какие вы, бабы, все-таки… - проворчал Кросс. – Ей стихи читаешь, а она только про тачку и думает. Ну была у меня машина, была. Иномарка.

- Ну разумеется, - хмыкнула я, ставя чайник. – Разве такие крутые Кроссы рассекают на «Жигулях»?! А подробнее можно?

- Нельзя подробнее. Помню, что темная. Черная. Или темно-синяя.

- А может, темно-зеленая?

- Может, и темно-зеленая.

- Все?

- Все, - горестно вздохнул Кросс. – Хотя нет, не все. Под спиной что-то было. Вроде массажного коврика. А сзади, под самым стеклом – игрушечный крокодильчик. Да, еще у меня были перчатки, специально для машины. Кожаные, без пальцев.

Совершенно ненужные детали – перчатки, крокодильчик. Но, к сожалению, именно такую ерундовую мелочь память хранит со страшной силой. Я, к примеру, не могу вспомнить, как звали мою воспитательницу в детском саду или как она выглядела, но прекрасно помню ее кулон из янтаря с влипшей мухой и большую родинку на шее.

Напившись чаю, я позвонила Котику.

- Котик, привет, это Кошка, - замурлыкала я, заранее чувствуя себя виноватой. – Скажи, ты уже стер моих «потеряшек»?

- Если б ты позвонила минут на двадцать позже, то пролетела бы, - голос Ваньки, уже почувствовавшего очередную просьбу, звучал кисло. – Я как раз делаю в компе уборку. Только не проси снова всю это лабуду печатать, у меня после твоего визита принтер сдох.

- Котенька, у меня к тебе еще одна просьбочка, - я просто сочилась медом и сиропом. – И печатать ничего не нужно.

- Ну?

- Ты не мог бы слазать в базу ГИБДД и узнать, у кого из «потеряшек» была машина, темная иномарка?

- Кать, ты совсем сдурела?! – возмутился Ванька. – Полторы сотни запросов! Мне что, всю ночь сидеть? И на фига тебе все это?

- Ну очень, очень надо! - взмолилась я.

- Ладно, черт с тобой, - подумав, Котик все-таки решил далеко меня не посылать. – Я тут одну примочку навалял от нечего делать, для перекрестного поиска, опробую в деле. Жди звонка.

Звонка ждать пришлось довольно долго. Я уже успела перестирать гору белья, выгладить на завтра костюм и приготовить обед на несколько дней сразу. Очень хотелось забраться в ванну с книжкой и чашечкой кофе, но я боялась, что именно в этот момент Ванька и объявится.

Наконец телефон разразился истошным звоном.

- Уф! – сказал Котик. – Ну и задала ты мне задачку. Комп кряхтел, как старый пердун в сортире, но справился. Сначала я забрался в базу и отсеял все, что не «Жигули», «Волга», «Москвич» или «запор». Потом твои «потеряшки» и зарегистрированные в городе иномарки сравнились между собой. Мне осталось только просмотреть и вручную выкинуть светлые цвета и пару-тройку затесавшихся «Нив», «Ок» и УАЗиков. Зачитать результат?

- Минутку! – я судорожно схватила ручку и блокнот. – Давай!

Я, конечно, не рассчитывала, что останется одно-единственное имя, но все равно вышло больше десятка, и это меня расстроило.

- С тебя уже два «Мартеля»! – радостно проинформировал Котик.

- В конце месяца, после зарплаты. И не два, а по-прежнему один.

- Это почему это? В смысле, почему один? – возмутился Ванька.

- А как насчет премьер-министра?

В 98-ом году наше государство никак не могло определиться с кабинетом министров и его главой, в частности. Тогда мы с Ванькой поспорили, кто будет следующим премьером, на абстрактную алкогольную бутылку, без уточнений. Я выиграла, но бутылку так и не получила, потому что Котик не торопился ее отдавать, а я как-то и не настаивала, правда, время от времени все же напоминала. Вот теперь оказалось, что очень кстати не настаивала. Любимый Ванькин «Мартель» не в пример дороже того компота, который я иногда употребляю – ликеров там, или красного вина.

Издав негодующий вопль, Котик положил трубку, а я пошла докладывать Кроссу результаты поиска.

- Ну что, любезный, «Лексуса» или, к примеру, «Феррари» у тебя явно не было, недобрал крутизны, - обрадовала я его. - Имеются парочка «Ауди», «Форд», довольно старый «мерс». Или вот еще…

- Не старайся, не поможет, - остановил меня Кросс.

Но я, тем не менее, огласила весь список, старательно тыча ему в нос (носы!) фотографии пропавших машиновладельцев. К моему великому удовлетворению, Юрий Васильевич Седов отбор прошел. У него оказалась почти новая темно-синяя «Ауди».

- Уже кое-что! – я пыталась выжать из себя хоть каплю оптимизма. – Все-таки, тринадцать человек не полторы сотни.

Но Кросс моих надежд не разделял:

- А что, если я ездил не на своей машине, а по доверенности?

- Может, ты вообще был шофером? – поддела я, но Кросс не обратил внимания. Или сделал вид, что не обратил.

- Может, меня вообще среди них нет. Ну, среди тех, кто в розыске. Может, меня и в розыск-то не объявляли.

- Не может быть! Ты наверняка не один жил. И работал где-то. Не верю, что тебя никто не хватился.

Между прочим, Алла Павловна Румянцева, на которую Кросс положил глаз, тоже оказалась в списке – с черным «БМВ». Ничего себе! И он не преминул этот факт отметить. «А, и эта  мышка здесь!» – довольно протянул он. Хотя, на мой взгляд, крайне глупо называть мышкой девицу под метр восемьдесят ростом.

- Тебе что, так хочется быть бабой? – сварливо поинтересовалась я. – Да еще такой бабой?

- Бабой, как ты выражаешься, мне быть не хочется, - парировал Кросс. – А вот если уж быть женщиной, то почему бы и нет? Вполне качественное тело, я думаю.

- Значит, мое тело тебе не нравится? – взвилась я, даже не задумываясь, насколько двусмысленно звучат мои слова.

- Ну почему же? – усмехнулся Кросс. – Очень даже нравится. Но оно уже занято тобою. Тем более, я предпочитаю наблюдать за ним со стороны. Особенно когда оно переодевается в ванной, забыв закрыть дверь.

Вспыхнув, я пинком скинула Кросса с табуретки. Правая кроссовка закатилась в угол, левая оказалась под столом.

- Ты бы как-нибудь поаккуратнее, а? – несмотря на стерео, голос звучал приглушенно. – Я тебе не боты какие-нибудь. Нет, пожалуй, не стоит на тебе жениться. Не люблю баб, то есть женщин, которые распускают руки.

- Ну и прекрасно, - крикнула я уже из ванной, тщательно закрыв дверь на задвижку. – Надеюсь, и не придется, особенно если ты сам окажешься бабой. То есть, пардон, женщиной.

Налив в ванну воды, я добавила туда лимонной соли и плюхнулась, как кит, заливая пол. Без книжки и без чашечки кофе.

Похоже, я настолько сошла с ума, что устроила своим ботинкам сцену ревности!

- Это нереально! Понимаешь? Не-ре-аль-но!

- Нереально что? – Епихарий откинулся на спинку кресла, затянулся тонкой сигаретой с зеленоватым обрезом, выдохнул облачко дыма.

- Нереально объехать весь город, дом за домом. Они, дома то есть, имеют скверную привычку стоять не по линеечке вдоль проезжей части, а громоздиться кучами вглубь.

- Девка купила кроссовки на рынке. Сейчас мало кто ездит за дешевыми покупками на другой конец города. Скорее всего, она живет где-то недалеко. Я тебе об этом говорил, если помнишь. Или работает.

- Но мы объехали практически весь Выборгский район. Сначала днем, потом вечером, ночью.

- Она могла уехать куда-нибудь. К хахалю, например. Могла вообще в отпуск отправиться. Лето ведь. Чего бы не уехать в новых кроссовках.

- Ага, в деревню Большие Говнюки.

- Хотя бы. У каждого свой экстремальный спорт. А теперь слушай внимательно!

Его глаза полыхнули по-кошачьи, и даже зрачки на мгновение стали узкими вертикальными щелочками. Дым от сигареты мешался с тонкими струйками, вьющимися над курительницей, дурманил, заставлял сердце биться быстрее, а мысли течь медленней. Епихарий то приближался почти вплотную, то оказывался где-то далеко-далеко, за завесой дыма, почти на краю света, его голос звучал сквозь дремоту…

- Не спать! – рявкнул он.

- Извини.

- Мне сказали, что в субботу в квартире Венцеслава кое-кто побывал. Участковый и еще мужик с девкой.

- И что?

- Что? – переспросил Епихарий. – Не понимаешь?

- Ты хочешь сказать, что это была она? Но почему ты так думаешь?

- Я не думаю, а знаю. Иногда господин открывает мне то, что необходимо. Так что не уехала она в деревню Большие Говнюки. Можешь больше по городу не мотаться. Она придет туда снова.

- Ты и это знаешь?

Епихарий кивнул.

- Жди ее там. Глаз не спускай с его дома.

- Как ты думаешь, что ей там надо было?

- Боюсь, она что-то смекнула. Пока еще не знает, куда ткнуться, напролом идет. Но… Как знать, как знать. Надо поторопиться.

- Послушай, а что будет, если она все же узнает наши имена?

- Ну, тут возможны варианты. Если она каким-то чудом узнает только твое имя, вообще ничего произойдет. Если только кроссовочье, это гораздо хуже, хотя и не смертельно. Облик человеческий вернется, но не память. А вот если оба… Даже говорить не буду, чем это для тебя обернется. Лучше тебе этого не знать.

- А если… ошибется?

- Ну… - Епихарий добродушно рассмеялся и снова сделал затяжку. – Об этом я, пожалуй, тоже умолчу. Потому что толком не знаю сам. Одно точно знаю, если она ошибется дважды, то мы выиграли. Впрочем, если боты будут у нас, то это все уже не имеет никакого значения.

Вечером позвонил Димка, сказал, что находится в трех кварталах от меня и может заехать. Я уже как-то подзабыла о своей просьбе сделать Кроссу повторную отчитку, поэтому была изрядно удивлена, увидев большую спортивную сумку со всем для этого необходимым.

То ли домашние условия сыграли свою роль, то ли все, чего можно было, мы уже достигли в первый раз, так или иначе, Кросс ничего дельного больше не вспомнил. Я уговаривала Димку остаться попить чайку, но тут ему на мобильный позвонила Анна Петровна: заболел Лешка. Димка заторопился домой, не успев прочитать мне очередную пастырскую нотацию о необходимости почаще посещать храм и участвовать в жизни прихода. Я, в свою очередь, не успела рассказать ему о походе с капитаном Курбановым в колдуновскую квартиру. Тем более была не уверена, а стоит ли вообще рассказывать – вряд ли бы он это одобрил. Но потом вспомнила о фотографии и остановила Димку уже на пороге.

- Посмотри, - протянула я ему снимок. – Что-то место знакомое, а вспомнить не могу.

Димка фыркнул совершенно неподобающим для его сана образом:

- Ну, девушка, ты даешь! Или это юмор такой?

- Ничего подобного! – оскорбилась я. – Почему, собственно, я должна запоминать всякие двери?

- Потому что заходила в них на протяжении пяти лет. Это вход на факультет. Между прочим, там даже табличку видно. И как ты только смотришь?

Я взяла фотографию и пригляделась повнимательнее.

Действительно! Конечно, кое-что изменилось, но в целом – да. Родной филфак. И на табличке, если очень хорошо присмотреться, можно прочитать: «…лологи…ульте…».

Вот стыдоба-то!

По счастью, Димка не стал выяснять, кто изображен на фотографии, скоренько благословил меня и нырнул в подъехавший лифт. А я решила с утра непременно навестить альма-матер.

Университет встретил меня как-то неприветливо. С самого выпускного я на факультете ни разу больше не была. Может, там и проводились какие-то встречи выпускников, но меня туда никто не приглашал, а суетиться и узнавать – собственно говоря, зачем? С одной из однокурсниц, Ленкой Морозовой, мы видимся довольно часто, а с остальными я и в студенческие времена не особо дружила. Сначала девицы мне завидовали из-за Димки – как же, прикарманила самого популярного молодого человека! – а потом злорадствовали, когда мы расстались, поскольку были уверены, что это он меня бросил.

Все было так же, как восемь лет назад – и не так. Но почему-то действовало раздражающе. В конце концов я сообразила, что дело в абитуриентах, которые с испуганно-страдальческими физиономиями суетливо сновали по лестницам и коридорам. Впрочем, некоторые были достаточно наглыми. А самое главное – почти вдвое моложе меня. Я была среди них динозавром, ископаемым реликтом, живым экспонатом палеонтологического музея. Пройдет совсем немного времени, они – пусть не все – благополучно сдадут экзамены и станут считать своими эти лестницы, коридоры, аудитории. Те самые, которые когда-то считали своей собственностью мы.

В ностальгическом припадке я обошла весь факультет: и «новый свет», и «катакомбы», и «школу» с ее длиннющим коридором, допотопными печками, выпятившими круглые животы, и крохотными аудиториями. В некоторые влезало всего по шесть-восемь человек. Можно было пройти по коридору, заглядывая в двери, найти пустую и сидеть заниматься. Или не заниматься, а вести задушевные беседы и даже целоваться украдкой, пока никто не вломится… В «школе» абитуры не было, и никто не мешал мне предаваться воспоминаниям.

Наконец я спохватилась и припомнила, зачем пришла. И отправилась в деканат. Но можно было и не ходить. Сидящая там девица просто фыркнула на меня тюленем, даже не соизволив ответить, сколько лет они хранят сведения о выпускниках. Впрочем, даже если эти самые сведения и имеются в наличии, мне что – просматривать их все за десяток лет?! Почему-то это обстоятельство мне в голову и не пришло.

Повесив голову, я спускалась по лестнице, и вдруг кто-то дернул меня за рукав:

- Катька! Привет!

Я обернулась и увидела Галку Матвееву, бывшую однокурсницу. Впрочем, однокурсницей она была всего год, потому что оперативно вышла замуж и тут же взяла академку по уходу за ребенком. Потом она училась на курс младше, но мы с ней всегда здоровались и даже болтали иногда. За восемь лет она превратилась из тощенького лягушонка с двумя девчоночьими хвостиками в грузную и почему-то усатую тетку. По правде, я с трудом ее узнала, разве что по пронзительному голосу, который ни капли не изменился.

- Ты что тут делаешь? – спросили мы друг друга в один голос.

- Я здесь работаю, в заочном деканате, - похвасталась Галка. – А тебя каким ветром занесло? Хочешь еще поучиться?

- Упаси Боже! – вполне искренне испугалась я. Одна мысль о том, чтобы снова ходить на лекции и сдавать экзамены, вызвала изжогу. – Думала узнать об одном человеке, он тут сто лет назад учился, но никаких документов, наверно, не сохранилось.

- Разумеется, - серьезно кивнула Галка. – Кто тебе будет сто лет эту макулатуру хранить.

- Ну, не сто, а всего сорок.

- Все равно. А что, очень нужно?

- Очень. Впрочем, мне и документы вряд ли помогли бы. Я даже его фамилии не знаю. У меня только фотография есть старая и все.

- Покажи-ка! – потребовала Галка.

Я достала из сумки фотографию близнецов и протянула ей.

- Да им сейчас лет шестьдесят, а то и больше! – фыркнула она. – А зачем тебе это, если не секрет?

- Видишь ли, - вздохнула я от необходимости в очередной раз соврать, - я в частном детективном агентстве подрабатываю. Вот такое задание дали, выяснить личность. Ношусь, как савраска, а толку ноль.

- А на каком они отделении учились, знаешь?

- Нет.

- Жаль. Хотя неважно, с тех пор все равно уже ни одного преподавателя не осталась, разве что ассистенты какие-нибудь. Ну, кто тогда был аспирантом, ассистентом. Слушай! – Галка с размаху хлопнула себя по лбу. – Ты Буханкина помнишь?

Несмотря на то, что со времени последней моей встречи с означенным субъектом прошло ровно десять лет, меня передернуло. Буханкин был доцентом кафедры русской литературы и читал нам один из разделов XIX века. Его кличка в полном варианте звучала как Дерьмохреналин в буханках, а в усеченном – Дерьмо или Хрен. Большего садиста и вообще мерзейшего типа среди преподавателей, пожалуй, не было. Сдать ему экзамен с первого захода на троечку считалось редкой удачей и мало кому удавалось. Многие ходили на пересдачу раз по пять, а то и вовсе вылетали из университета по его милости. Договориться с ним полюбовно было нереально, а взяток он принципиально не брал. А чего стоили его вечно сальные жиденькие волосенки, зачесанные набок, присыпанный перхотью пиджак, купленный, вероятно, еще к школьному выпускному балу, и вонючий «Беломор»!

- Его забудешь! – фыркнула я.

- Так вот он окончил наш факультет примерно в это время, - она кивнула на фотографию. – То ли в 66-ом, то ли в 67-ом, не помню.

- И что?

- А то, что надо показать ему фотографию. Может, вспомнит. Да не бойся ты, - засмеялась она, увидев, как вытягивается моя физиономия. – Тебе же не надо ему экзамен сдавать.

- А где его искать?

- Десять минут назад он сидел в буфете и поглощал сосиски. Пошли!

Я еще колебалась, но Галка схватила меня за руку и потащила к буфету. Тому самому, где мы каждый день давились в очереди за увядшим салатом, жидким кофе и пресловутыми сосисками. В Татьянин день там украдкой продавали даже пиво. С тех пор буфет превратился в некое подобие кафе, и цены соответственно подросли. Студентов, разумеется, не было, а абитура еще не осмеливалась пользоваться всеми привилегиями полноправных обитателей университетских джунглей. За одним столиком сидели несколько барышень из приемной комиссии, а за другим в одиночестве попивал чаек Буханкин. Он мало изменился, даже пиджак, похоже, был тот же самый. Разве что волосы совсем поседели, но от грязи это было не слишком заметно.

- Виталий Аркадьевич, - прощебетала Галка, плюхаясь на стул рядом с ним, - нам нужна ваша помощь. Только вы можете нам помочь.

Буханкин сурово сдвинул шерстистые брови.

- И никто кроме вас. С вашей замечательной памятью, - добавила она.

Брови слегка раздвинулись. Выхватив у меня фотографию, Галка сунула ее Буханкину под нос.

- Вот.

- Что вот? – угрюмо поинтересовался он.

- Вы не помните этих парней? Они, может быть, учились здесь в одно время с вами.

- Оба?

- По крайней мере, один. Иначе зачем им фотографироваться у наших дверей?

- Резонно, - согласился Буханкин и принялся рассматривать фотографию. Возможно, ему и не хотелось этого делать, но он элементарно попался на подначку с «великолепной памятью».

- Что-то очень смутно знакомое, - наконец сдался он. – Очень смутно. И вряд ли они учились здесь оба. Все-таки близнецов легче запомнить. Вот, например, сестер Копейкиных я прекрасно помню, хотя они были на два курса младше и на французском отделении. На нашем никто из них точно не учился. Может, кто-то из них поступил, когда я уже заканчивал, или наоборот, заканчивал, когда я только поступил? И потом, есть же еще вечернее отделение, заочное. Люди-то мелькали, особенно во время сессий, но мы их совсем не знали.

Покачав головой, пожав плечами и сделав еще ряд незамысловатых движений, Буханкин порекомендовал нам обратиться к трем преподавателям, учившимся примерно в одно время с ним. Один из них оказался в отпуске, двух других мы с Галкой все-таки нашли, но это ничего не дало. Близнецов никто вспомнить так и не смог.

- Слушай, Кать, - деликатно кашлянул Кросс, когда я рассказала ему о своем походе в универ, - ты извини, конечно…

- Сейчас ты скажешь, что я сделала очередную глупость, - я повернулась от забитой посудой раковины, держа мокрые руки на весу. – Ну давай, излагай, умник.

- Ну, глупость не глупость… Ты же фотографию рассмотрела только на лестнице.

- Ты хочешь сказать?..

- Да. Именно это я и хочу сказать. Если предположить, что колдун и хозяин квартиры действительно братья, то не мешало бы узнать фамилию хозяина. А еще лучше – добыть его фотографию.

- Как у тебя все просто! – я так взмахнула мокрыми руками, что забрызгала стену. – «Узнай», «добудь»! И потом, по здравому размышлению, я теперь уже сомневаюсь, что они братья. Квартиру-то колдун снимал. Да и соседи знали бы. Представь, выходит он во двор, а ему: здрасьте, к примеру, Пал Палыч. А он: а я не Пал Палыч, я его брат.

- Не факт. Ты вот многих соседей знаешь? И почему тогда колдун свою фотографию хранил в хозяйских книгах?

- А кто тебе сказал, что это хозяйские книги? Может, это как раз его собственные, колдунские. Про сатану и ведьм, очень кстати. А с хозяином этим, может, они как раз на почве магии и скорифенились. Да и потом, любезный, опять же, по здравому размышлению, что нам с тобой может дать имя колдуна, тем более убитого? Нам твое имя надо узнать.

- А вот тут ты ошибаешься! – снисходительным тоном просветил меня Кросс. – Я имею в виду, насчет убитого. С чего ты взяла, что убитый – это и есть колдун? Может, все как раз наоборот. Ты сама об этом говорила. Иначе, зачем голову уносить, а?

- Трудно сказать, зачем. Мало ли какие у них, колдунов, обычаи. Но даже если ты и прав, что тогда? Найти его, поймать и пытать, пока не скажет твое имя? А не боишься, что он тебя еще во что-нибудь интересное превратит? В собачью какашку, например. И меня заодно.

Кросс демонстративно замолчал. Примерно так же обычно поступал и мой папа. Если сказанное мамой его категорически не устраивало, но контраргументов не находилось, он намертво замолкал, пока опасная тема сама собой не иссякала.

В четверг я работала, а в пятницу поехала на дачу. Вообще-то на этой неделе я туда вообще не собиралась: выходной предстоял всего один – воскресенье, к тому же в субботу вечером намечалась корпоротивная пьянка в честь юбилея шефа, не прийти на которую было просто опасно. Однако с дачи по телефону мне было высказано коллективное «фе», поскольку вот уже вторую неделю подряд я обрекала семью на голодную смерть. Бороться с культом еды было бесполезно, так что я предпочла по-быстрому исполнить трудовую повинность и вернуться обратно.

В субботу рабочий день был коротким: уже после обеда нас отпустили прихорашиваться. Обычно в таких случаях мы накрываем столы в холле клиники и заказываем еду в ближайшем ресторанчике. Считается, что это очень удобно, поскольку после еды, выпивки и танцев те, кто не попадали мордой в салат, могли уединиться в кабинетах на предмет «профилактического медосмотра». Я в это время незаметно исчезала по-английски. Но в этот раз шеф снял на вечер кафе.

Дома я бегала по треугольнику «комната – ванная – кухня», накручивала волосы на допотопные, но очень удобные электробигуди, гладила платье, а Кросс наблюдал за мной и угрюмо молчал.

- Ты что, на свидание собралась? – наконец он подал голос, в котором сквозили ревнивые нотки.

- Нет. У шефа юбилей. Корпоративная, так сказать, вечеринка.

- А-а, - протянул он. – Официальное коллективное блядство. Ну-ну.

- Не суди по себе! – обиделась я, хотя это было абсолютно правдой. – Это ты, наверно, всех баб в своей конторе перебрал. Или что там у тебя было.

- Не помню, - отрезал Кросс.

- Хорошо хоть не врешь: мол, что ты, что ты, я не такой, я хороший.

Он оскорбленно замолчал, но ненадолго:

- Ты что, в этом собираешься идти?

Что уж так ему не понравилось, не знаю. Ну мини – так ведь не по пейджер. Ну декольте – но трусы через него не видно и грудь не вываливается. Конечно, батюшка Димитрий такую форму одежду тоже вряд ли одобрил бы, но явиться на вечеринку застегнутой под горлышко – значит, стопроцентно обречь себя на насмешки. Оно мне надо?

Все шло по давно сложившемуся сценарию. Сначала парадный съезд с обязательным осмотром вечерних туалетов и украшений, затем поздравительная речь и вручение юбиляру коллективного подарка (в этом раз большой напольной вазы, поддельной китайской). Потом «уста жуют», изощрение в тостах (кто круче!), танцы и флирт. На подобные мероприятия у нас не принято приходить с супругами, исключение делалось только для виновника торжества. Оставшись без семейного присмотра, наши сластолюбивые медики во всю проверяли на практике законы комбинаторики, пытаясь составить из имеющихся в наличии дам и кавалеров наибольшее возможное число временных пар. Одна я выпадала из этой тенденции, чрезвычайно нервируя коллег.

За столом я сидела рядом с Валькой Зайцевым. Он хандрил и мрачно цедил коньяк. Его Аннушка забрала детей, уехала к маме и собиралась подать на развод.

- Помиритесь еще, - пыталась убедить его я, но безуспешно. Валька плакался мне в жилет, пил и жаловался на тоску и безысходность.

Мало помалу его настроением заразилась и я. Почему-то мне стало себя жалко, а в голову полезло, что годы перевалили на четвертый десяток, перспектив никаких, и что с такими принципами я гарантированно останусь одно. И что разврат – это одно, а вполне разумное человеческое желание найти себе пару – совсем другое. Ну и что, что из этого ничего дельного не выйдет? Ну и что, что это очень даже не надолго?

Видимо, кое-что из этих мыслей отразилось на моем лице, потому что Зайцев вдруг перестал грустить. Голос его зазвучал бархатистей, глаза заблестели. И в танце он начал прижимать меня к себе крепче. Я заметила, что наши начали перемигиваться и кивать друг другу в нашу сторону. Тем временем ряды редели. Странно, куда они все подевались? В кафе, на мой взгляд, не было укромных местечек для интима. Или я настолько отстала от жизни, считая, что для этого нужно отдельное замкнутое пространство?

Пора было делать ноги.

- Валь, что-то голова разболелась, - пробурчала я, выбираясь из-за стола. – Поеду-ка я домой.

- Я провожу!

- Да не стоит.

- Стоит, стоит! – настаивал Валька. – Сейчас тачку поймаем.

Такси действительно поймалось очень быстро. А вот дальше началось то, что я вполне могла бы предвидеть, но по дурости упустила из вида, понадеявшись на наши с Валькой приятельские отношения. Нет, действительно, женщина может дружить с мужчиной, только если он монах. Но разве монах будет дружить с женщиной?

Уже в такси Валька норовил меня обнять покрепче и полапать за коленку. Я, как могла, пыталась отодвинуться, не желая устраивать скандал и позориться перед таксистом, который и так тихо посмеивался в усы.

У крыльца Зайцев чрезвычайно удивился и оскорбился, когда я начала прощаться, не пригласив его подняться.

- У тебя что, эти дела? – поинтересовался он.

Надо было кивнуть и ретироваться, но я чего-то застеснялась.

- Катя, ну мы же взрослые люди, - произнес Валька с интонацией, которую добрый доктор обычно адресует малолетнему дебилу. Лично у меня от этой дежурной фразы сводит челюсти. – И чего ты выпендриваешься, не пойму.

- По-твоему, не хотеть случайного секса – это диагноз? – отбросив стеснения, спросила я.

- Что значит «случайного секса»?! – возмутился Валька. – Мы что, с тобой только что в трамвае познакомились?

- А ты не допускаешь, что я могу вообще этого не хотеть? Просто не хотеть? – завопила я, придя в крайнюю ярость от промелькнувшей на заднем плане мыслишки: «А может, не стоит так уж сопротивляться?».

- Ты, Туманова, просто чокнутая!

- А что, нормальная женщина непременно должна хотеть каждого встречного мужчину?

- Нормальные женщины, Катя, не разговаривают с кроссовками, - отрезал Валька и пошел по направлению к автобусной остановке.

В квартиру я вошла вся в слезах.

Валька был абсолютно прав. Нормальные женщины не разговаривают с кроссовками. В том смысле, что у нормальных женщин в моем возрасте обычно имеется семья. Муж и дети-школьники. А если не семья, то хотя бы карьера и сердечный друг. А у ненормальных – скучная работа, пустая квартира и в корне неверные представления о том, каким должен быть настоящий мужчина. Неверные потому, что таких мужчин просто не бывает в природе.

- Катенька, что случилось? – обеспокоенно спросил из кухни Кросс, услышав мои всхлипы.

От этого ласкового «Катенька» мне стало так жалко себя, что я плюхнулась на табуретку, уронила голову на стол и зарыдала в голос, размазывая макияж по лицу, руками и столешнице.

И тут Кросс начал говорить. Что именно – наверно, это трудно передать. Да и не все ли равно? И я уже совсем не обращала внимания, как странно, механически звучит его голос – столько в его словах было нежности, желания утешить, успокоить. В какой-то момент я вообще забыла, кто находится рядом со мной, кто называет меня всеми этими ласковыми именами. Мне показалось вдруг, что рядом тот, кого я так долго ждала. Сильный, смелый, надежный. И в то же время не боящийся быть добрым и нежным.

Все мое существо словно сжалось в комочек, а потом – потянулось навстречу голосу. Легкая дрожь пробежала по спине. Вот-вот теплая тяжелая рука проведет по моим волосам, скользнет по щеке, а потом моих губ коснутся другие губы – и мир исчезнет. Ожидание этого мгновения стало нестерпимым, оно причиняло почти физическую боль. Я открыла глаза.

На подоконнике стояли кроссовки. Белые, с голубыми полосками и грязноватыми шнурками.

Разочарование было таким острым, что захотелось зарыдать снова, еще сильнее. Я набрала побольше воздуха и… расхохоталась.

Все встало на свои места.

Сварив кофе и вытащив из шкафчика «гостевую» бутылку коньяка, который сама потребляю в исключительных случаях, я села за стол и стала рассказывать Кроссу о происшедшем – уже не жалуясь, а посмеиваясь над собой, над Валькой и над коллегами. Реплики Кросса были в том же ключе, и вскоре я опять забыла, что беседую с кроссовками, хотя прекрасный принц с поцелуями мне больше не мерещился. Словно просто болтала с хорошим приятелем. Почти как с Димкой или Ванькой, но не совсем. Димку я давно уже не воспринимала как мужчину. В качестве духовного лица он периодически вправлял мне мозги и выслушивал ворох пакостей, который я тащила ему на исповедь. Поскольку любые другие отношения между нами исключались, я даже о прошлом старалась не вспоминать: с одной стороны, было жаль, что сделала глупость, а с другой, подобные воспоминания только мешали – на той же исповеди или когда, к примеру, надо было поцеловать ему руку при благословении. Хотя еще не известно, стал бы он священником, если бы мы поженились. Скорее, вряд ли. Ну а Котик – тот вообще не мужик, а отросток компьютера.

А с Кроссом я болтала именно как с представителем противоположного пола. И не просто, а который меня заинтересовал. Может быть, я даже строила глазки и по-всякому кокетничала – не помню, потому что была, скажем так, не вполне трезвая. А может, и внешний облик собеседника меня именно поэтому не интересовал? Или уже пошли вариации на тему «Аленького цветочка» и «Красавицы и чудовища»?

- Кошмар! – прервала я свою оживленную болтовню. – Кажется, я жутко пьяная. Вообще всегда настоящий кошмар, когда один пьяный, а другой трезвый. Пьяный думает, что он просто веселый и раскованный, а трезвый смотрит на него и говорит себе: «Фу, какая мерзкая пьянь!». А уж если трезвый – мужик, а пьяная – баба…

- Ну, не такая уж ты и пьяная… еще, - тактично отозвался Кросс.

- А если была бы совсем пьяная? В стельку? Что бы ты сделал?

- А что, у меня есть выбор?

- Нет, если бы ты был не ты, а… ты?

- Ну… - задумался Кросс. – Наверно, я бы водил тебя от кровати до туалета и держал над унитазом. А если бы ты уже не могла ходить, то принес бы тебе тазик и следил, чтобы ты не захлебнулась.

- И тебе не было бы противно? – поразилась я.

- Я думаю, мыть обкаканную попу своим детям не более противно.

- Что, вспомнил? – я чуть не протрезвела от ужаса. – Богатый опыт мытья обкаканных детских поп?

- Нет. Это теоретически, - успокоил меня он.

- А-а… Да, пожалуй, ты бы прошел мой поносный тест.

- Какой тест? Поносный? Вас ист дас?

- Да как тебе сказать… - замялась я. – Просто я еще со школы всех своих знакомых мужского пола проверяла. Реакцию на определенные раздражители. Глупость, наверно…

- Ну уж нет! Давай колись! Или ты боишься, что сейчас мне расскажешь, а потом я твой тест пройду, потому что знаю условия?

- Видишь ли, одна моя знакомая сказала, что тест тестом, а замуж я если и выйду, то исключительно по любви и за козла, который этот тест все равно не пройдет. Тем более от единственного мужчины, который его прошел, я сама сбежала.

- Тем более. Рассказывай.

- Началось это в седьмом классе. Мне жутко нравился один мальчик из параллельного. Эдакий мачо, за ним почти все девчонки бегали. Ну, страдала я страдала, а потом он сам ко мне подошел. Дня три я была на седьмом небе от счастья. А потом мы с ним куда-то в трамвае поехали. Сидим, вдруг бабка входит, старая-престарая, с палкой. Я заерзала, а прынц мой и в ус не дует. Ну, я не выдержала и встала, бабка села. Так что ты думаешь, он мне потом такого наговорил, когда мы вышли. Оказывается, по моей милости он вынужден был целых две остановки страдать рядом со старой вонючей грымзой. Ну, всю мою любовь-морковь в одночасье как отрезало. И вот начал мой тест потихоньку складываться. Что-то сама придумала, что-то вычитала.

- А что еще, кроме готовности уступать место бабкам? – заинтересовался Кросс.

- Во-первых, готовность расстаться ради меня с некоторой денежной суммой. Это проверка на жадность. Не подумай, я подарков не требовала. Просто тихонько намекала… А там уж по возможностям – неважно, бриллиант или мороженое. Есть такие, которые и мороженое не купят. Или купят, но словно от сердца оторвут. Во-вторых, готовность помочь в грязной работе по дому. В-третьих, готовность проигнорировать мою подругу. У меня была одна такая – и есть. Красивая стерва. Я специально всех с ней знакомлю, а она, дура, тащит их в койку и думает, что потихоньку сделала мне гадость. Ну а круче всего – это понос. Это уже фигура высшего пилотажа.

- Просишь вынести за тобой ночной горшок?

- Фи, зачем же так грубо? – фыркнула я, пряча бутылку в шкаф. – Я просто приглашаю кавалера к себе домой, а сама каждые пять минут бегаю в туалет, только и всего. Нинка, эта самая моя подружка, жутко меня ругала. Ты что, говорит, мужики – они ведь такие деликатные натуры, такие эмоциональные и чувствительные. А тут такая грубая проза жизни.

- Ну, Катька, с тобой не соскучишься! Кстати, ты так сочно все это расписывала, что я даже одну вещь вспомнила. Не одна ты мастерица на пакости, мы тоже кой-чего могем.

- Ну-ка, ну-ка! – оживилась я. – Очень интересно.

- Была у меня девушка одна. Жили мы у нее, кажется, где-то в Автово. Ну жили и жили. А потом я куда-то уехал. И, как водится, вернулся раньше времени. А у меня ключи были. Ну, и сама понимаешь.

- И ты страшно отомстил? – я потерла руки в предвкушении чего-нибудь эдакого.

- Ну, страшно не страшно, а отомстил. Знаешь, как говорят, я не злопамятный. Отомстил – и забыл. Мадам с кавалером сбежали от греха подальше, а я остался вещи собирать. Решил позавтракать на дорожку. Кофейку сделал, бутербродик. Яичко сварил вкрутую. А потом взял это яичко и спрятал. Там за батареей щель была – в аккурат. Мне очень хотелось убить их обоих, но представил, как через пару-тройку дней у них будет Мацеста на всю квартиру, а они будут друг на друга коситься: кто же воздух испортил…

Я даже завизжала от восторга:

- Вот это да! Кросс, я тебя обожаю!

Он как-то странно хмыкнул, и я смутилась:

- Ну, в смысле, что это ты здорово придумал. Похоже, мы с тобой похожи.

- Похоже, дорогая Катрин, что даром преподаватели время с тобою тратили. В смысле, что филолог из тебя филологовый, то есть фиговый.

- Ну и пусть! Даром преподаватели время со мной тратили. Даром со мною мучился самый искусный маг, - фальшиво запела я. – Ой, не надо про магов.

- Кажется, тебе пора на боковую, - посоветовал Кросс.

Тут он был абсолютно прав, потому что мне и в правду стало как-то плоховато. Наскоро приняв душ, я рухнула в постель и подумала, что хотя мне и плохо, но все равно хорошо. Потому что раз Кросс вспомнил такую историю, он уже никак не мог быть женщиной.

Ну и сны мне снились!

Проснувшись, я покраснела и даже под одеяло спряталась, словно кто-то мог подсмотреть, что же это я такое вспоминаю. Разумеется, Кросс был в этих героико-эротических сновидениях главным персонажем. Кто бы сомневался! Внешностью его мое ночное воображение не обидело, пойдя по пути Агафьи Тихоновны: базовая фактура Юрия Васильевича Седова была облагорожена отдельными чертами Димки и еще пары-тройки симпатичных мне мужчин. В результате получилось ого-го! А уж чего мы с ним вытворяли! И на лошадях скакали, и с бандитами сражались, и на дельтаплане летали. А уж в каких романтичных местах любовью занимались! В сосновом бору, например, на зеленом бархатном мху. Или на морском берегу.

Фыркнув, я подумала, что только во сне подобные эпизоды могут казаться романтичными. В бору, между прочим, муравьи и комары. А на морском берегу – песок, который даже при неподвижном загорании оказывается во всех возможных и невозможных местах. Со всеми вытекающими последствиями.

Тем не менее, смотреть на Кросса мне было как-то неловко. Буркнув что-то про доброе утро, хотя было уже за полдень, я юркнула в ванную и с ужасом увидела в зеркале нечто страшное и опухшее. Пришлось спешно наводить красоту.

Кому сказать! Я прихорашиваюсь, чтобы не выглядеть пугалом перед кроссовками!

Наскоро перекусив без аппетита, я вымыла посуду и отправилась в магазин, размышляя попутно, как бы заставить Кросса вспомнить что-нибудь еще и что будет, если я ошибусь с его именем – у меня навечно останутся в женихах говорящие кроссовки? Жара продолжалась, так что сам он скучал дома.

Покупая хлеб, я вдруг заметила маленькую кругленькую бабульку с огромной сумкой. Не узнать ее было невозможно. Звали ее Лариса, она была постоянной прихожанкой церкви на Шуваловском кладбище, в которую я ходила до того, как Димку перевели в Питер. Трудно поверить, но эта тихая и скромная старушка была для всех церковных настоящим геморроем. Дело в том, что при полном отсутствии слуха и голоса она страдала невероятной любовью к хоровому пению. Общенародных «Верую», «Отче наш» и «Царю Небесный» ей катастрофически не хватало, и она громко подпевала хору. Тщетно ее просили если не замолчать, то хотя бы петь потише, тщетно дьякон цитировал ей церковные правила, запрещающие «неблагочинные вопли» во время службы. В конце концов на нее просто махнули рукой.

- Здравствуй, миленькая, - приветливо поклонилась она в ответ на мой кивок. – Вот имя твое забыла только.

- Катя.

- Да-да, Катенька. Что-то давно тебя не видно в храме.

- Я в другой хожу. У меня там духовник. Давайте, помогу.

Иногда во мне просыпается такая вот добрая самаритянка.

Перекинув свою сумку в левую руку, я сгребла бабкину торбу в правую, и меня сразу перекосило. Камни она там тащит, что ли?

- Мне недалеко, миленькая, вот сюда, через дорогу и во дворик.

Ага, в тот самый дворик, где я побывала в субботу. Проспект Художников, дом тридцать три.

- Вы здесь живете?! – изумилась я совпадению.

- Да. А что?

- Это у вас в доме недавно колдуна убили?

Бабка Лариса начала старательно креститься.

- У нас, у нас, миленькая. В моем подъезде. Ты представляешь? Вот Бог-то его и наказал за дела сатанинские! Не поверишь, сколько к нему народу шастало. Я выйду на улицу, сяду на лавочку – обязательно кто-то подойдет и спросит, в этом ли подъезде его квартира. Ну, не его, конечно, снимал он у Вовки. Хотя и сам Вовка такой же нехристь.

- А звали его как?

- Колдуна-то? – бабка снова перекрестилась. – Не знаю и знать не хочу. А тебе на что?

- Теть Лариса, - у меня даже голос сел от волнения, и я заговорила шепотом. – Мне нужно вас кое о чем спросить. Можно я сейчас домой сбегаю, а потом зайду к вам ненадолго?

- Да конечно, заходи, - обрадовалась неизвестно чему бабка. – Чайку попьем. А то мне одной скучно. А чего не прямо сейчас?

- Да у меня там суп на плите варится.

Дотащив сумку до лифта, я узнала номер квартиры и бегом помчалась домой. Никакого супа у меня на плите, конечно, не было, зато в голову пришла замечательная мысль.

Через пятнадцать минут я уже звонила в бабкину дверь, зажав под мышкой папку с «потеряшками».

От выставленного передо мной кусища вафельного торта с орешками у меня просто глаза на лоб полезли. Под стать ему была и кружка с чаем – примерно литровая.

- Ты кушай, миленькая, кушай, - подбадривала бабка Лариса. – Я еще отрежу.

Пока я мужественно заталкивала в себя скрипящий на зубах торт, она вываливала на меня ворох церковных новостей, преимущественно о тех прихожанах, с которыми я была категорически не знакома и даже приблизительно не представляла себе, кто это. Но приходилось вежливо кивать головой, рискуя подавиться. Наконец я решила, что вытерпела достаточно, можно и к делу приступать.

- Теть Лариса, - произнесла я таинственным полушепотом, вращая глазами, как андерсоновская собака, - я про колдуна еще кое-что хочу вас спросить.

- Да на что он тебе сдался? – от досады бабка едва не плюнула на потертый ковер.

- Понимаете… - еще более таинственно протянула я, - надо ведь с этим бороться. Разве нет?

- Ну… да, - вынуждена была согласиться она.

- Мы и боремся, - я постаралась, чтобы «мы» прозвучало так, чтобы не возникло желания любопытничать, кто именно. Но, кажется, перестаралась.

- Так это… вы... его?.. – она ахнула и схватилась за сердце.

- Да нет, что вы. Как вы только могли подумать! – очень натурально возмутилась я. – Мне просто надо знать, кто к нему ходил. Вдруг, им еще можно помочь. Вот посмотрите, - я протянула ей папку, которая до сих пор сиротливо лежала на краешке стола. – Может, видели кого-то из них?

Бабка нацепила на кончик носа висящие на шнурочке очки и принялась внимательно рассматривать фотографии. Пересмотрела всю пачку несколько раз и вздохнула с сожалением:

- Нет, никого, пожалуй, не видела. Ну ведь я же не сижу у подъезда весь день, так?

Она собрала фотографии в стопочку и хотела уже вернуть мне, но задержалась взглядом на верхней.

- Ты знаешь, миленькая, - подумав, сказала бабка Лариса, - а ведь видела я эту девчонку. Сразу не признала, а сейчас посмотрела хорошенько и вспомнила. Точно-точно.

Я бросила взгляд на «девчонку», и у меня потемнело в глазах.

Это была, разумеется, Алла Румянцева.

- Точно-точно, - тараторила бабка Лариса, а я тупо кивала головой, как китайский болванчик. – Она на машине приехала, черной такой. Кажется, на иномарке. Прямо к подъезду подкатила. Только вот я не знаю, к колдуну она шла или нет. Я в магазин шла, а машина во двор въехала и остановилась. А потом я возвращалась, а она как раз несется по двору, как сумасшедшая, в машину села, дверью – бах и уехала.

- Она одна была?

- Ну… Водителя-то я не видела, врать не буду. Но сама она на пассажирское место залезала. Значит, не одна.

- А когда это было, не помните?

- Точно не скажу. Где-то месяц назад. Может, больше.

Пообещав заходить иногда в гости, я наскоро распрощалась и ушла. Настроение упало, что называется, ниже плинтуса.

Выйдя из подъезда, я вдруг почувствовала странную дурноту. В ушах зазвенело, перед глазами поплыли темные пятна, рот наполнился противной кислой слюной. Я испугалась, что упаду в обморок, и шлепнулась на скамейку, спугнув двух облезлых кошек.

Это все торт, подумала я. И духота. Духоту я не переношу и обычно ношу с собой валидол. Но в этот раз вышла из дома без сумки, а переложить упаковку в карман забыла.

Не задумываясь о том, как нелепо выгляжу, я опустила голову вниз, между колен. Все равно рядом никого не было. Но дурнота не проходила. К тому же мне вдруг стало очень страшно. Словно кто-то невидимый следил за мной. Одинаковые длинные многоэтажки окружили меня со всех сторон, словно хотели задавить, и пучили на меня мириады подслеповатых окон. Обглоданные черемуховой молью деревья стояли абсолютно голые, как в фильме ужасов, и тянули ко мне страшные серые ветки. Захотелось с визгом убежать и спрятаться, но ноги не держали: едва встав, я снова упала на скамейку.

«Это все колдун!» - ослепительно вспыхнуло в голове на фоне черной паники. Перекрестившись, я зашептала: «Живый в помощи Вышняго…» Строчки помогающего в опасности псалма, который я никак не могла толком выучить, всплывали в памяти одна за другой.

Солнце выглянуло из-за набежавшей тучки, и я вздохнула свободней. Встала со скамейки – ноги не дрожали, звон в ушах прекратился.

И с чего это меня так разобрало? Может, от расстройства, что Алла Румянцева могла быть в числе колдуновых клиентов или просто знакомых и, следовательно, Кросс вполне мог оказаться ею? А я-то раскатала губу трамплином, дура!

Проходя через свой двор, я свернула зачем-то на детскую площадку и села на лавочку. Какие-то дети дошкольного возраста с визгом носились друг за другом, едва не наступая мне на ноги, но я не обращала на них никакого внимания.

Действительно ли Алла Румянцева побывала у колдуна? Теоретически, я могла, конечно, вернуться и обойти все квартиры дома, показывая фотографию Аллы и спрашивая, не к ним ли месяц назад приходила эта девушка. Но только теоретически, потому что не сомневалась, что большая часть жильцов меня просто-напросто пошлет подальше и даже не откроет дверь.

Допустим, Алла все-таки приходила к колдуну – хотя Бог свидетель, как бы мне этого не хотелось. И что произошло? Увиделась ли она с ним? Бабка говорила, что она неслась, как сумасшедшая, дверью машины бахнула. Будет ли человек психовать, к примеру, не застав кого-то дома?

Опять же теоретически, да. Например, если договорился о встрече заранее, ехал с другого конца города, а дома – никого. Особенно если нужда какая-нибудь острая – а к колдуну как раз в таких случаях и обращаются.

Какая, собственно, разница, возразила я сама себе. Факт, что Алла Румянцева вышла из колдунского дома целая и невредимая, а не была вынесена в обувной коробке. Это раз. А во-вторых, есть такое выражение, не помню, как это будет в оригинале, на ненавистной латыни, но смысл в том, что «после этого» не значит «вследствие этого». А я даже не знаю точно, была ли она именно в той парадной, где снимал квартиру колдун, который, как выяснилось, хозяину братом действительно не доводился.. Пропала Румянцева, судя по милицейским данным, три недели назад. Вышла из дома и не вернулась. А бабка видела ее месяц назад или даже раньше. Если, конечно, не ошиблась. Если, конечно, это вообще была она. Пропала Румянцева, судя по милицейским данным, три недели назад. Вышла из дома и не вернулась. А бабка видела ее месяц назад или даже раньше. Если, конечно, не ошиблась. Если, конечно, это вообще была она.

А даже если и не ошиблась? Ну, посетила она его и через некоторое время пропала без вести. А еще через некоторое время колдун продал мне на рынке превращенного в кроссовки человека. Есть ли между этими фактами связь?

Я вдруг вспомнила один особо ярки эпизод своего сна и до боли впилась ногтями в ладонь. Наверно, выражение лица при этом у меня было настолько ужасное, что пробегавший мимо малыш испуганно ойкнул и спешно бросился к своей мамаше.

Возьми себя в руки, приказала я себе. Еще ничего не известно. Не стоит паниковать раньше времени.

Действительно, мало ли совпадений бывает. Ну, была она у колдуна, предположим. И что? Машина, подходящая под описание Кросса? Но это очень расплывчатое описание. Вон их сколько кругом, темных иномарок. А другие детали? Например, кожаные автомобильные перчатки без пальцев. Честно говоря, я не видела еще ни одной дамы за рулем в таких перчатках. Мужчин – да, видела, особенно из тех, кто ездит часто и далеко. Но женщина за рулем крутой тачки в каких-то жутковатых митенках, зрительно укорачивающих пальцы, - это нонсенс.

А главное – Кросс, хотя ему Алла на фотографии и приглянулась, несомненно ощущал себя мужчиной и даже вспомнил историю о своей девушке.

Так что хватит разводить траур на пустом месте. Все это ерунда. Очередной faux pas2.

Я решительно встала, отряхнула юбку от приставших соринок и бодрым шагом поспешила к дому, помахивая папкой. Настроение поползло вверх, как ртуть в градуснике, и я даже заулыбалась, глядя на влезшего в грязь французского бульдога.

Однако в лифте мне в голову пришла мысль, от которой свело челюсти и снова противно замутило, а настроение упало обратно в бездонные глубины.

А что, если Кросс – лесбиянка?

Скинув босоножки, я юркнула в комнату и захлопнула дверь. Кросс крикнул что-то из кухни, где проводил все последние дни, но я сделала вид, что не слышу. Упала на диван и принялась собирать воедино все свои знания об этих экстравагантных дамочках.

Пусть всевозможные представители секс-меньшинств и их защитники забросают меня камнями с головой, даже это не заставит меня относиться к ним с сочувствием или хотя бы лояльно. И дело даже не столько в религиозных убеждениях, сколько в какой-то брезгливости, которую я не могу и не хочу преодолевать. Когда-то у меня была близкая приятельница по имени Юля. Однажды мы с ней сидели в кафе, выпили до стадии речевого недержания, и она рассказала мне о своем «опыте» в этой области. «Опыт» был случайный, нелепый и опять же нетрезвый. Представить себя на Юлькином месте я никак не могла, поскольку ни разу в жизни не напивалась до такого состояния, чтобы утром проснуться с криком ужаса: «Ой, кто этот тут?!» И поэтому наивно принялась ей сочувствовать – почти как жертве изнасилования. И тут же замерла с отвисшей челюстью, когда Юля меня осадила:

- Да ну, что ты! Конечно, по-трезвому я повторять это не собираюсь, но в общем и целом очень даже ничего. По ощущениям. Даже, может, где-то лучше, чем с мужиком. Наверно, только женщина может знать, что именно тебе нужно для удовольствия.

После этого мы с Юлей общаться перестали. Не поссорились, нет. Просто сама я ей не звонила, а от предложений встретиться вежливо уклонялась. И поделать с собой ничего не могла. Мне не хотелось ее видеть. Так все и сошло на нет, о чем я нисколько не жалею. Вернее, жалею, но лишь о том, что так все вышло, - с Юлькой было довольно интересно.

Однако в данный момент ни лирика, ни физиология меня совершенно не интересовали. А интересовало другое: если Кросс женщина, то может ли он ощущать себя мужчиной и говорить о себе в мужском роде? Такой степени продвинутости в лесбиянском вопросе я не достигла.

В медицинской энциклопедии 1985 года выпуска о лесбиянках вообще не упоминалось, только вскользь о гомосексуализме вообще. Амнезии было посвящено от силы строк пять.

А что, если Кросс – транссексуал? То есть был такой женщиной, которая всю жизнь ощущала себя мужчиной. Или наоборот, он был мужчиной, но сделал операцию по перемене пола и превратился в женщину? Но тогда бы он женщиной себя и ощущал. Или нет?

О транссексуалах энциклопедия так же стыдливо умалчивала. Похоже, придется идти на поклон к Зайцеву.

Как ни пыталась я убедить себя, что все это чушь и не более чем совпадение, общаться с Кроссом совершенно не хотелось. По счастью, торт бабки Ларисы разве что не лез у меня из ушей, так что есть мне не хотелось. Я запаслась пакетом сока и тарелкой слив и до самого вечера ни разу больше не зашла на кухню. Спать легла рано, и ничего мне в эту ночь не снилось.

- Не знаю, как это вышло, но мы ее потеряли.

- Не понял? – привстал с кресла Епихарий.

- А чего тут не понимать? Она вышла из подъезда, шарик и до этого прыгал, а тут просто взбесился. Девка на скамейку села, мы за ней следили из-за деревьев. А потом… Ничего не понимаю. Она просто исчезла. Только что была на скамейке – и вдруг никого нет. Но мимо нас никто не проходил, это точно. Как сквозь землю провалилась.

- Так, может, обратно в подъезд зашла?

- Мы тоже так подумали. До самого вечера ждали, но она не вышла. И шарик – ничего, словно умер. Что делать-то?

- Не знаю! – Епихарий яростно смял в руке сигарету, которую собирался закурить. – Хочу тебе сказать, что никогда ничего подобного со мной не случалось. Бывали, конечно, накладки, неудачи, но таких…

- По-твоему, все из-за меня?

- Не надо лезть в бутылку! Я, кажется, не сказал, что все из-за тебя. Я просто сказал, что такого неудачного колдовства за всю мою практику еще не было. Словно Властелин от нас отвернулся.

- Ты намекаешь?..

- Другие твои ученики справились лучше?

- Другие мои ученики выбрали для начала задачку попроще. И без такой откровенной для себя выгоды. Сначала надо научиться теоретической магии, абстрактной, а потом уже за выгодой гнаться.

- Ты мог бы сказать об этом и раньше.

- В принципе, да. Но я не привык ограничивать свободу учеников. Это не в моих правилах. И Властелин не одобряет. Тем более, все вполне могло и получиться.

- Если бы не твой Венцеслав! Но как он узнал?

- Он был таким же магом и таким же рабом нашего хозяина, как и мы. Хотя и не догадывался об этом. Или не хотел догадываться. Так или иначе, ему было кое-что открыто. По правде, он был намного способнее меня. Но и гораздо тщеславнее. Даже имя себе выбрал такое – Венец Славы. За что себя люблю, так это за красоту и за скромность. Он не считал себя кому-то обязанным за свои способности: мол, это все от природы. Биоэнергетика. Атеист хренов! Я-то быстро разобрался, что к чему, а главное, от чего. Вернее, от кого. И на чью сторону разумнее стать. А он… Мнил себя бескорыстным спасителем человечества. Денег никогда не требовал, брал, только если клиенты сами пихали. Но славой и благодарностью упивался, ты себе не представляешь, как. В буквальном смысле пил их, как воду, жить без этого не мог. Скажи, вы с ним никак не могли пересечься? Вспомни.

- Нет, никак. Во всяком случае, думаю, что нет.

- Ладно, допустим. Боюсь, мы уже не узнаем, как он мог что-то пронюхать о наших делах. Да и не так уж это и важно.

Епихарий встал с кресла, подошел к окну, посмотрел на светящиеся окна дома напротив.

- Лучше скажи, вы хорошо рассмотрели эту девку?

- Нет, к сожалению. Лица было практически не видно, а подойти ближе мы не могли. Она невысокая, максимум метр шестьдесят, среднего такого сложения, не худая и не толстая. Волосы рыжеватые, немного вьющиеся, примерно до плеч, без всякой прически. Вот и все. Юбка на ней была зеленая, длинная. И белая кофточка без рукавов.

- Не густо, не густо… Значит, ты вряд ли узнаешь ее, если увидишь?

- Пожалуй, что и так. Но как все-таки это могло произойти, Епихарий? Как она могла пройти мимо нас? И шарик – почему шарик перестал ее чувствовать? Может, она одна из нас?

- Да не знаю я! – заорал Епихарий. – Сколько раз говорить? Сам ничего не понимаю. Может, и так. Если, конечно, не обошлось без… другой силы.

- Другой силы?

- Не надо прикидывать, что еще глупее, чем на самом деле. Прекрасно понимаешь, кого я имею в виду. Бывает, что и мы терпим поражение. Или не знаешь про Иустину?

- Поповские бредни!

- Увы… Один из членов нашего ордена был знаком с Киприаном – еще до того, как он предал Властелина. Все это было на самом деле. Киприан от такой неудачи пал духом и перебежал на сторону победителя. И что? Через несколько лет ему отрубили голову. А Серпентид жив до сих пор, чего и нам всем желает. Кстати, христиане Киприана почитают как святого. Жуткая беспринципность. На мой-то взгляд, предатель – он и есть предатель. А у них – нет. Вот если от Бога отказался – значит, безнадежный подлец. А если наоборот – то молодец и возможный кандидат в святые. Двойной стандарт.

- И все-таки, Епихарий, я не могу этого понять. Выходит, могущество Властелина не безгранично?

Епихарий усмехнулся.

- Христиане, разумеется, считают, что Бог сильнее. Что он терпит Властелина по каким-то своим сложным соображениям. Ну, вроде, на то и щука в озере, чтобы карась не дремал. Мол, все до поры до времени. Некоторые наши вполне искренне полагают, что все обстоит с точностью наоборот. Что это Властелин терпит Бога до поры до времени. Я бы не стал утверждать так категорично. Полагаю, что между ними существует некоторый паритет. Ну, туда весы качнутся, потом сюда. Однако нам приходится вести борьбу со времен самой первой битвы, неудачной для нас. Помнишь, я рассказывал вам? Властелин слишком понадеялся на свой авторитет среди ангелов. Христиане уверены, все дело в том, что добро изначально сильнее зла, поэтому войско Архангела Михаила и победило. Но мы считаем, что все дело в «серых» ангелах. Уже тогда были те, кто голосовал «против всех». Если бы они определились с выбором, все могло обернуться и по-другому. Говорят, что «серых» Бог после войны сослал на землю – рождаться раз за разом в человеческом облике, проживать одну за другой тупые жизни, не помня о своем истинном происхождении, никого не любя, ничем не интересуясь, неизвестно о чем тоскуя. Помнишь Лермонтова? «К добру и злу постыдно равнодушны…» Впрочем, все это легенда. Так или иначе, Властелин и его последователи не сдались и нашли союзников среди людей. И если мы не будем бороться, то проиграем. Это как на болоте – будешь стоять, засосет.

- А будешь дергаться – засосет еще быстрее.

- Что-то мне не нравится твое настроение, - нахмурился Епихарий. – Возможно, я неудачно выразился, но это не повод для иронии.

- Извини. Так что же все-таки делать с девкой?

- Возможно, если принести Властелину жертву, он и подскажет что-нибудь. А пока остается только ходить или ездить с шариком по району. Больше я ничего не могу предложить. Конечно, можно было бы сделать магический клубочек, который сам приведет к ней, но для этого надо иметь всего-навсего прядь ее волос. Впрочем, есть еще один вариант.

- Какой?

- Плюнуть и забыть.

- Это значит, экзамен не сдан?

- Разумеется. Тебе придется начать все сначала. Или вообще отказаться от мысли о настоящей магии.

- Ты забываешь о моем практическом интересе. Обратной дороги нет. Кстати, это и твой практический интерес, разве нет?

- Тогда дерзай! – засмеялся Епихарий и закурил наконец свою зеленую сигарету.

Утром Зайцев прошел мимо моей стойки, даже не поздоровавшись. Словно меня там и не было. Открыв в компьютере «склерозник», я убедилась, что до одиннадцати часов к нему не записан ни один пациент. Безотказная Вика согласилась посидеть на моем месте.

- Можно? – я сунула голову в Валькин кабинет.

- Ну? – сурово поинтересовался он, не поднимая головы от каких-то своих бумажек.

Я вошла и прикрыла дверь.

- Валь, ты не обижайся, глупо все получилось.

- По понедельникам не подаю, - отрезал Зайцев.

- Нет, я серьезно.

Он поднял голову и посмотрел на меня долгим хмурым взглядом.

- Ладно, будем считать, проехали. Возможно, я тоже был не прав. Перебрал малость. Все?

- Нет. Валь, мне бы посоветоваться.

- А-а… Вот в чем дело. Тогда понятно. Что, опять кроссовки заговорили?

- Нет. Просто с одной моей подругой произошло несчастье.

- Оплата консультации через кассу. Запиши ее на прием.

- Да какой там прием! Мне просто кое-что непонятно, вот и хотела у тебя узнать.

Валька посмотрел на меня, как на редкого экзотического таракана – с брезгливым любопытством.

- Ну ты, мать, даешь! – почти весело восхитился он. – Ну да ладно, проехали так проехали. Излагай.

Я принялась вдохновенно врать:

- Одна моя приятельница попала в автокатастрофу. С месяц пролежала в коме, потом пришла в себя, но ничего не помнит.

- Это бывает, - важно кивнул Валька. – Амнезия. Потеря памяти. Что, совсем-совсем ничего не помнит?

- Нет, кое-что помнит. Какие-то эпизоды, мелкие детали. Но ни имени, ни родных, ни своей биографии – ничего. А самое главное, она считает себя мужчиной. Говорит о себе в мужском роде.

- Вот это странно, - нахмурился Валька. – При ретроградной амнезии – а после катастроф чаще всего бывает именно ретроградная, так вот, при ретроградной амнезии из памяти обычно выпадает либо только сам момент катастрофы, либо еще и более или менее длительной промежуток времени до нее.

- А бывает полная амнезия?

- Полная амнезия – это, грубо говоря, гибель коры. Когда человек превращается в овощ. Обычно даже при самой тяжелой амнезии остаются базовые навыки и понятия. Например, человек знает, что это дерево, но не помнит, как оно называется. Или не помнит своего имени, но знает, что он человек и мужчина. Иными словами, стирается личностный набор, но остается базовый, общечеловеческий. Или не стирается, а уходит в какие-то дальние чуланы мозга. При ретроградке память чаще всего восстанавливается. А вот случай с твоей знакомой действительной необычный. Скажи, у нее с ориентацией все в порядке было?

- С ориентацией? – тупо повторила я: Валька подтверждал мои худшие предположения.

- Ну, она лесбиянкой не была случайно? – пояснил он.

- Откуда я знаю! Это не по моей части, - на всякий случай уточнила я и сразу же поняла, что сделала это зря. Валька явно подумал, что на воре шапка горит, и уставился на меня с подозрением – может, в этом все дело, может, именно поэтому я не бросилась в его пылкие объятья.

- Видишь ли, есть такие дамочки, которые только по случайному капризу природы не родились мужчинами. Они с детства ощущают себя лицами мужского пола и очень страдают от физического несоответствия этому восприятию. Обычно никакая коррекция психики в данном случае не возможна. Это называется транссексуализм. Единственный выход – перемена пола. Но далеко не все на это решаются. Дорого, хлопотно с юридической точки зрения и опасно для здоровья. Поэтому они по возможности одеваются по-мужски, называют себя мужским именем, ведут себя, как мужчины. Впрочем, женщине трудно выдать себя за мужчину, если, конечно, у нее фигура не как у подростка. Мужику в этом плане легче: парик, накладной бюст, макияж – и вперед. Разве что с общественными уборными будут проблемы.

- Но моя знакомая совсем не похожа на мужчину. Она очень женственная и никогда не вела себя по-мужски.

Вообще-то я совершенно не представляла себе, как вела себя пропавшая без вести Алла Румянцева, но, судя по фотографии, в ней действительно не было ничего мужского.

- Она могла по тем или иным причинам скрывать свои наклонности. Мало ли – карьера, семья, религия. А после травмы необходимость скрывать просто забылась. Скажи, она случайно не парализована?

- Д-да, - с запинкой согласилась я. – Полностью. Только говорит, и то с трудом.

- Понятно. Она не чувствует и не видит свое тело, поэтому не может отождествить себя с женским полом. Впрочем, все это мои теоретические догадки. Человеческий чердак – это очень сложно. Помнишь, «голова – предмет темный, изучению не подлежит»? Может, она совсем нормальная была, а после аварии что-то непонятное произошло. Бывает, люди в таких случаях начинают на неизвестных им иностранных языках говорить или вспоминают то, чего не могут помнить по определению. Знаешь, мой дед тоже психиатром был, доктором наук и профессором. Так вот он на старости лет ударился в религию и о подобных случаях неизменно говорил, что это все бесовские происки. Мол, он всю жизнь изучал человеческую психику и понял, что психики не существует вообще. Есть Бог и есть душа, а все остальное – от лукавого.

Я не стала говорить, что разделаю позицию Валькиного деда, поблагодарила вежливо и вернулась на рабочее место, где несчастную Вику со всех сторон одолевали пациенты. Разговор с Зайцевым нисколько меня не успокоил.

Если отложить в сторону «бесовские происки» (их и так в этой истории через край), то Кросс действительно мог быть Аллой Румянцевой, дамой с нетрадиционной сексуальной ориентацией и идентификацией. И у него (или у нее?) могла быть подружка, которая изменила ему (ей?) с мужчиной – и такое бывает. Недаром мне эта месть с яйцом так понравилась, уж больно она была… женской. Мужики в таких случаях действуют более примитивно.

Конечно, не слишком сюда строятся воспоминания о крестинах и просфорках. Кросс говорил, что крестился примерно десять лет назад взрослым, а Алла десять лет назад была еще соплячкой. Но может, имелось в виду то, что он не был грудным младенцем?

И все же, все же…

Я продолжала надеяться, что это не более чем совпадение. Что Кросс все-таки мужчина.

Между прочим, мой разговор с Валькой возымел еще и другое следствие. Через некоторое время коллеги начали посматривать на меня как-то странно. А после обеда я услышала в разговоре двух врачих свое имя. Завидев меня, они резко замолчали и, сделав морду ящиком, разбежались в разные стороны.

Все ясно, с подачи Вальки Зайцева коллеги записали меня в лесбиюшки. Вот это называется мужская месть!

Следующие несколько дней я пребывала в жесточайшей хандре. На улице стабильно моросило – мельчайшей водяной пылью, серебрившей одежду. Как-то вдруг похолодало, и в конце июля явственно запахло осенью. Даже желтые листья летели откуда-то при резких порывах ветра. На работу я ходила в осенних туфлях, да и по прочим мелким надобностям тоже. С Кроссом общалась мало. Сам он то ли почувствовал мое настроение, то ли тоже захандрил – больше помалкивал. Меня это вполне устраивало.

 Наконец я поняла, что больше не вынесу этого бездействия. Купив в каком-то подозрительном ларьке удостоверение частного детектива, я вклеила туда свою фотографию и отправилась «на задание». Вооружившись пачкой фотографий, я бродила вокруг тридцать третьего дома и приставала к собачникам, мамашам с колясками и пенсионерам. Результат оказался плачевным. Аллу Румянцеву опознали еще несколько человек.

  Я окончательно упала духом, но тут одна из молодых мам нерешительно ткнула пальцем в физиономию Юрия Седова.

  - Кажется, я его где-то здесь видела. Когда? Не помню точно. Может, неделю назад. А может, и две. Или месяц. Знаете, у меня с ребенком вообще все в голове перемешалось.

  Меня трясло крупной дрожью. Седов, если верить ориентировке, пропал за два дня до того, как я купила кроссовки. То есть примерно три недели назад. Алла Румянцева пропала где-то на неделю раньше.

  Но больше ничего толкового из молодухи вытрясти не удалось. Вроде, видела. А может, и не видела. И все.

   Вернувшись домой, я положила перед собой обе фотографии и долго смотрела на них. Чем больше мне нравился Юрий Седов, тем больше я ненавидела Аллу Румянцеву. И тем больше я подозревала, что Кросс – все-таки Алла. Не в силах справиться с раздражением и отчаянием, я набросилась на него:

- Какого хрена ты вообще поперся к колдуну? И что тебе надо от него было? Удачи в бизнесе? Порчу на конкурента навести? Или член на десять сантиметров длиннее?

Тут я сообразила, что говорю все это, ориентируясь на то, что он был мужчиной, и рассвирепела еще больше:

- Или бабу приворожить? Сдается мне все-таки, любезный Кросс, что ты все-таки сам был, вернее, была бабой. Лесбиянкой.

Кросс мертво молчал, и мне на секунду показалось, что я все это придумала. Или во сне увидела. Стоят себе на подоконнике кроссовки и выглядит не более живыми, чем чайник на плите или часы на стене. Нет, часы даже живее, потому что стрелки двигаются. Но тут Кросс вздохнул печально:

- Не знаю, зачем поперся. И кем был – тоже не знаю. Но как бы там ни было, ты мне нравишься.

Я заревела в голос и убежала в комнату. Наплакавшись, вымыла распухшую физиономию, напудрила нос и позвонила Котику. Через пять минут он продиктовал мне два адреса: Седова и Румянцевой.

Алла Румянцева жила недалеко, поэтому к ней я поехала в первую очередь. Все это было, разумеется, по принципу «пойди туда не знаю куда», потому что я не имела ни малейшего представления об их семьях и вполне могла поцеловать дверь с наклеенной печатью. Но мне повезло. Если можно так сказать.

Дверь открыл высокий светловолосый мужчина с темными кругами под глазами, одетый в джинсы и серую футболку. Ни слова ни говоря, он уставился на меня.

- Вы муж Аллы Румянцевой? – спросила я. Мужчина кивнул. - Я из детективного агентства. Мы расследуем… - я запнулась: как лучше сказать, «пропажу», «исчезновение»? – расследуем дело вашей жены. Я могу с вами поговорить?

Несколько долгих секунд он продолжал смотреть на меня в упор, потом посторонился и дал мне войти в прихожую.

- Проходите на кухню, - процедил он сквозь зубы.

Я прошла вслед за ним по узкому коридору и оказалась в просторной, богато обставленной, но неуютной и грязноватой кухне. Муж Аллы махнул рукой в сторону кухонного диванчика, и я послушно примостилась на краешке.

- Кто вас нанял? – спросил он, по-прежнему глядя на меня страшноватым немигающим взглядом.

- Я не имею права говорить об этом, - пискнула я.

- Допустим. Что вы хотите от меня? Все что мог, я уже рассказал в милиции. Теперь снова, вам?

- Скажите, Алла когда-нибудь обращалась к магам, экстрасенсам?

Мне показалось, что он вздрогнул.

- Не знаю. Возможно. Она всегда была чокнутой.

Я замолчала. Потому что абсолютно не представляла, о чем еще спрашивать. Выскочив из дома едва ли ни в истерике, ни тактику, ни стратегию я не продумала. Задав еще пару совершенно ненужных вопросов, поспешила откланяться. Не спрашивать же его, в самом деле, не была ли случайно его жена лесбиянкой.

Уже выходя из квартиры, я зацепилась ногой за коврик, нелепо взмахнула руками и уронила сумку. Нагнулась за ней и увидела что-то маленькое, блестящее, выглядывающее из-под носка женской босоножки.

Крохотная серебряная сережка в виде топорика. Я протянула ее мужу Аллы и нарвалась на совершенно безумный ненавидящий взгляд. Он схватил сережку и буквально вытолкнул меня из квартиры, с грохотом захлопнув дверь. Какое-то время я стояла, ошеломленно потирая ушибленное плечо, потом шагнула к лифту.

Выйдя из дома, я села в маршрутку и поехала на Богатырский проспект, где жил Юрий Седов. Путь был неблизкий, и у меня было время подумать. Допустим, у Седова есть жена, и она окажется дома. И согласится со мной поговорить. Что я должна у нее спросить? Носил ли ее муж автомобильные перчатки? А почему бы и нет? Все это я могла спросить и у мужа Аллы, только почему-то растерялась, как последняя идиотка. Не ехать же к нему снова.

Седов жил в роскошном новом доме с туповатым на вид консьержем в подъезде. Я нахально заявила, что иду к Седовым и что меня ждут. Проверять консьерж поленился. Я поднялась на пятый этаж и позвонила в дверь, обитую вишневой кожей.

- Кто там? – раздался из-за двери тоненький детский голосок.

Все внутри меня обмерло, и я снова пробормотала что-то про частное детективное агентство, помахав перед глазком своими липовыми корочками. Дверь приоткрылась на ширину цепочки.

На меня смотрела изящная блондинка лет двадцати. На ней были шорты и короткий голубой топик.

- Вы… насчет Юры? – спросила она чуть слышно и закусила губу.

Я молча кивнула. Больше всего мне хотелось развернуться и уйти, но…

Какая разница, кто там Кросс на самом деле. Спасти его, а там…  Не судьба, выходит.

Девушка, как и муж Аллы, пригласила меня на кухню. Впрочем, при ярком свете я поняла, что не такая уж она и девушка, скорее, моя ровесница. Она назвалась Леной, предложила мне кофе. Хотя она старательно не смотрела в мою сторону, я заметила, что глаза ее странно блестят, и подумала, что Лена едва сдерживает слезы.

За кофе Лена рассказала, что они с Юрием были женаты всего два года, что он удачливый бизнесмен, но у него было много завистников и конкурентов. Ему неоднократно угрожали. А потом он пропал. Просто не вернулся домой с работы. И никаких следов.

Я начала задавать вопросы. И с каждым ее ответом все больше и больше убеждалась: Кросс не Юрий Седов. У него не было автомобильных перчаток и массажного коврика в машине, он терпеть не мог поэзию и жареную картошку, а еще не был крещен. И на проспекте Художников жил какой-то его знакомый, вместе с которым он ходил на футбол.

Когда я вышла из квартиры, во мне плескался совершенно неопределимый коктейль чувств. Конечно, главным ингредиентом было разочарование. Но, по крайней мере, я могла не чувствовать себя виноватой перед Леной, которая мне очень понравилась, и которую было очень жаль. Мне вообще не было нужды чувствовать себя виноватой ни перед кем. Только разочарованной и страшно одинокой.

Вернувшись домой, я на автопилоте сварила кофе и села за стол.

- Что это у тебя? – спросил Кросс.

- Где?

- Целый клок волос слева отрезан. Да так неаккуратно.

Схватившись за волосы над ухом, я понеслась к зеркалу. И правда, целая прядь над ухом была криво срезана. Но каким образом? Еще утром все было в порядке. Кто мог это сделать, да еще так, чтобы я ничего не заметила? Как ни ломала я голову, так ничего и не смогла сообразить. После долгих мучений мне удалось заколоть волосы так, чтобы неровный хвост не бросался в глаза. При этом я посмотрела на мочку уха, когда-то проколотую и давно заросшую, и вдруг вспомнила о найденной в квартире Аллы сережке.

Что-то такое вдруг всколыхнулось в моей несчастной голове. Что-то такое я читала об этом. И связано это было как раз с лесбиянками!

Навести справки было не у кого. Разве что…

- Кросс, - вкрадчиво начала я, вернувшись в кухню. – Ты не знаешь случайно, кто носит серьги в виде топорика?

- Это же лабирис, - фыркнул Кросс. – Опознавательный лесбиянский знак. А что?

- Ничего, - огрызнулась я и поставила кроссовки перед собой на стол.

- Что ты собираешься делать? – заволновался Кросс.

Я молчала. Назвать его Аллой – и все кончится. Интересно, как это будет выглядеть? Прямо предо мной на столе появится эта самая девица? Да не все ли равно. Главное, чтобы она не оказалось голой, а то ведь еще и одевать ее во что-то придется.

Я уже открыла рот… И снова закрыла. Что-то мне не давало это сделать. Я сняла Кросса со стола и поставила обратно на подоконник. Завтра.

Спала я отвратительно. Дождь барабанил по карнизу, я вертелась с боку на бок, а в короткие промежутки дерганного, рваного сна видела одно и то же: Кросс превращается не в человека, а в жуткое чудовище, которое с радостным похрюкиванием начинает меня пожирать. В конце концов я встала и прочитал молитву Киприану и Иустине. После этого уснула, как мертвая, и чуть не проспала.

Рабочий день тянулся, как резиновый. Ничего, думала я, вяло сортируя пациентов, вот приду домой, расколдую Кросса и отправлю его, то есть ее, по месту жительства. И все.

- Здравствуйте. Вы Катя?

Я подняла голову. Рядом со стойкой смущенно топтался пожилой мужчина. Довольно скромно одетый и плохо подстриженный. Явно не наш клиент.

 - Моя фамилия Косторезов, я в университете преподаю, на филологическом факультете. Галя Матвеева сказала, что вы искали тех, кто учился в 60-е годы. А я тут живу недалеко, решил зайти сам, чтобы вас не утруждать.

Я вспомнила, что один из преподавателей с романской кафедры, учившийся, предположительно, одновременно с колдуном, как раз был в отпуске, когда я приезжала в университет. По счастью, фотография так и лежала у меня в сумке. Взяв ее в руки, Косторезов заулыбался:

- Ну да, это Женька и Славка Кузнецовы. С Женькой мы в одной группе учились, а Славка на восточном факультете.

- А вы… что-нибудь о них знаете? – мой голос предательски дрогнул. – Ну, где они сейчас?

- Насчет Славки ничего не скажу, не знаю. А вот Женьку видел в прошлом году. Он какой-то, вроде, экстрасенс, целитель Епихарий, большие деньги загребает.

- Епихарий? А какие-нибудь координаты? Ну, телефон хотя бы?

- Хотите подлечиться? – подмигнул Косторезов. – Не доверяете официальной медицине?

Он достал потрепанную записную книжку, полистал.

- Телефона нет, а вот адрес могу сказать. Проспект Художников, дом 31…

- 31?! – перебила я. – Может, 33?

- Нет, точно 31. Я же у него в гостях был.

Я подумала, что точно рехнусь. К колдуну-то ведь ходили в 33-ий дом!

- А это его квартира, собственная? Или снимает? – осторожно поинтересовалась я.

- Конечно, собственная. У него там прямо такое магическое гнездо. Он ведь у себя дома пациентов принимает. И знаете, что странно? Я бы не удивился, если бы его брат стал магом, он еще в универе умел головные боли снимать, всегда знал, где нужный билет лежит, ну и прочую ерунду. Опять же всякой восточной мистикой увлекался. Женька-то, он такой рациональный был…

Дальше я уже не слушала. Вот так вот. Колдунов было два. Два брата-акробата. Один из них заколдовал Кросса. Тогда вполне можно предположить, что второй его выкрал и продал мне. За что и поплатился. Головой. Подумаешь, братья! Разве колдуна родственные чувства остановят? И жили они рядышком. А ведь участковый сказал тогда что-то вроде "развелось в каждом доме по колдуну", а я и не поняла, к чему это.

Впрочем, не все ли равно теперь, а? Ведь я же знаю, кто такой Кросс. Колдун, кто бы ты там ни был, умойся!

Спровадив Косторезова, я начала собираться домой.

Что-то было не так. Я это чувствовала.

Я шла от метро пешком, и каждый шаг давался мне с великим трудом. Может, все дело было в полубессонной ночи, может, в том, что я почти ничего сегодня не ела. Или в волнении? На меня опять начала наваливаться душная паника, совсем как во дворе колдунского дома.

Мне нужно было перейти узенькую тихую улицу Фомина. Я остановилась пропустить грузовик и вдруг почувствовала сильный толчок в спину. Потеряв равновесие, я полетела прямо под машину.

Вот так и бывает, промелькнуло в голове…

- Твою мать!

Там много было еще всего разного сказано. Из всего этого я поняла, что почему-то все-таки жива. Открыла глаза и увидела перед самым носом грязный бампер.

Водитель с перекошенной физиономией рывком поднял меня с земли и яростно затряс.

- Меня толкнули, - пискнула я.

- Кто?! – заорал водитель. – Смотри, никого нет вокруг. Нажрутся и прутся под колеса.

Вокруг действительно не было ни души. Впрочем, тот, кто толкнул меня под машину, вполне мог быстро отбежать и спрятаться за ларьком.

Каким-то образом мне удалось выбраться из его цепких лап и доковылять до своего подъезда. Разбитое колено сильно саднило. Ощущение того, что за мной кто-то наблюдает, становилось все сильнее. Я тупо думала о том, что только что кто-то пытался меня убить, и почему-то это не вызывало у меня никаких эмоций, кроме удивления. Потом мне пришло в голову, что это как-то может быть связано с Кроссом.

Хватит. Надо срочно его расколдовать. Да, вот так по-глупому подойти и завопить во всю глотку: «Алла!».

А что, если я все-таки ошиблась? Кросс ведь так и не вспомнил, что произойдет, если я назову не то имя? Останется ли он навсегда кроссовками? Или вообще рассыплется в прах?

Достав из сумки ключи, я открыла дверь парадного. Какой-то мужчина поднялся на крыльцо, и я посторонилась, чтобы дать ему пройти. Меня с детства приучили не заходить в подъезд с незнакомыми мужчинами. Однако он резким движением вырвал из моей руки ключи, сдернул с плеча сумку и захлопнул дверь перед моим носом. Я едва удержалась на ногах.

Звонить в милицию? Телефон остался в сумке. Вместе с кошельком и – самое ужасное! – паспортом. Звать на помощь и бежать за ним? Но ведь надо еще в подъезд попасть. Я посмотрела по сторонам. Никого. Набрала на домофоне номер квартиры соседки, но никто не отзывался. Моим единственным желанием было сесть на ступеньки и завыть. Ну, еще побиться головой об стену.

Я начала трезвонить во все квартиры подряд, в надежде, что кто-то безалаберно меня впустит, не выясняя, кто я такая. Расчет оправдался. Однако слишком поздно. Дверь квартиры была распахнута, на пороге валялась моя сумка. Внутри было тихо.

На цыпочках я вошла в квартиру. Пусто. Кросс исчез.

Этот человек шел за мной от самого метро. Вот откуда это ощущение, что за мной наблюдают. Это он толкнул меня под машину. Ему нужен был Кросс. А я – мешала.

Я совершенно не рассмотрела его там, на крыльце. Кажется, невысокий и не очень молодой, но крепкий, подтянутый. Кому может понадобиться Кросс? Только тому, кто его заколдовал. Мамочка, мне же только что сказали его фамилию!

Я даже заскулила от умственного напряжения – и вспомнила. Кузнецов. Или Евгений, или Вячеслав. И живет он в доме 31. Или все-таки жил в 33? Надо было спешить. Страшно представить, что колдун мог сделать с Кроссом. Может быть, и так уже поздно…

Участковый!

Полистав телефонный справочник, я нашла номер опорного пункта. Трубку сняли сразу. Сбиваясь и задыхаясь от волнения, я напомнила участковому о том, как вместе с ним и Курбановым мы ходили в квартиру убитого колдуна.

- А-а, екстрасекс! – вспомнил участковый. – Что надо-то?

- Вы знаете, в какой квартире живет в 31-ом доме такой Кузнецов? Колдун?

- Знаю, конечно, - сердито буркнул капитан. – Достали меня колдуны эти.

- Надо срочно туда пойти. Понимаете, там будут… там будут в жертву человека приносить.

- Ладно сочинять-то! Ты-то откуда знаешь?

- Знаю! – я едва сдерживала истерику. – Надо быстрее!

- Хорошо, - сдался он. – Подходи.

Я выскочила из дома и понеслась, едва снова не попав под машину. Капитан ждал меня у 31-го дома. Мы поднялись на третий этаж, и он решительно нажал на кнопку звонка. Никакого эффекта. Капитан пожал плечами, но я посмотрела на него так умоляюще, что он принялся звонить снова.

- Кто там? – раздраженно спросили за дверью.

- Участковый. Откройте, Евгений Васильевич. Вы же знаете, что в экстренных случаях обыск можно проводить и без ордера. Пригласить опергруппу, или сами откроете?

Дверь открылась. На пороге стоял рыночный гриб-мухомор, закутанный в черную шелковую хламиду, и смотрел на меня ненавидящим взглядом. Присмотревшись, я поняла, что ошиблась. Старик, продавший мне Кросса, был сморщенным доходягой, а этот выглядел пожилым джентльменом с аристократической выправкой. Брат-близнец… А не он ли толкнул меня под грузовик и вырвал в дверях сумку с ключами?

- На вас опять жалобы, Евгений Васильевич, - участковый отодвинул колдуна в сторону и вошел в прихожую. – Я могу осмотреть квартиру?

- Пожалуйста, - ледяным тоном ответил тот.

Мы вошли в комнату, и первое, что я увидела, был Кросс. Кроссовки сиротливо стояли в центре большого стола. Рядом валялись нож и ножницы.

- Алла! – не раздумывая, завопила я.

Раздался громкий противный свист, стол заволокло густым туманом. Через несколько секунд он рассеялся, и я увидела сидящую на столе Аллу Румянцеву. Абсолютно голую и растерянно озирающуюся по сторонам.

Колдун захохотал. Выглянувшая из-за драпировки женщина – тоже. Оставив их разбираться с участковым, я схватила Аллу за руку и вытащила в прихожую. Сняла с вешалки какой-то плащ, накинула на нее и вывела из квартиры.

- Спасибо! – сказал… сказала Алла, когда мы пришли ко мне.

- Не за что, - каменно ответила я.

- Кать… - Алла поежилась и плотнее запахнула плащ. – Я все равно ничего не помню. Абсолютно ничего, кроме того, что уже вспомнил. Вспомнила… Я не могу поверить, что я – женщина.

Я молча пожала плечами и пошла в комнату. За последние дни я, казалось, смирилась с тем, что Кросс – это Алла, но мне все равно было очень тяжело.

Надо было ее во что-то одеть. Мое белье ей, пожалуй, подходило, а вот с остальным проблема. Она же сантиметров на двадцать меня выше. Я достала длинную «церковную» юбку и мешковатую кофту. В конце концов, ей только до дома добраться. Вот с обувью проблема, конечно. По счастью, у меня валялись мамины сланцы, которые она надевала вместо тапок, когда приходила в гости.

Кросс, то есть Алла с ужасом взяла в руки бюстгальтер.

- Я даже не знаю, как это надевать.

- Ничего, вспомнишь.

- Катя… - Алла отшвырнула бюстгальтер и подошла ко мне. – Ты не представляешь, как мне плохо сейчас. Я ведь правда полюбил тебя. Так надеялся, что снова стану человеком, и…

Меня передернуло, и я поспешила отодвинуться.

- Алла, ты извини, конечно… Я не зря тебя про сережку-топорик спрашивала. Я ее в твоей квартире нашла. Все просто. Мне тоже очень жаль. Я тоже на что-то надеялась. Глупо, наверно. Только с женщиной я… Нет, никогда.

Алла неловко оделась, и мы отправились к ней домой. Всю дорогу мы молчали. А о чем, собственно, было говорить?

Муж Аллы открыл дверь и замер, глядя на нас совершенно сумасшедшими глазами.

- Вот, - я неловко подтолкнула Аллу вперед. – Она, правда, память потеряла, но…

Процедив сквозь зубы замысловатое ругательство, он вдруг резким движением втолкнул нас в квартиру. Алла взвизгнула, удар массивным зонтом-тростью пришелся ей по плечу. Каким-то чудом нам удалось прорваться в спальню и забаррикадировать массивную дверь ножкой стула.

- Звони в милицию! – крикнула Алла, навалившись на ходившую ходуном от мощных ударов дверь. – Вот телефон.

Милиция прибыла на удивление быстро. Им даже не пришлось ломать входную дверь – Аллин муж просто забыл ее закрыть. Его забрали. Я оставила свой телефон и пообещала по первому же требованию явиться в качестве свидетеля. Наскоро попрощалась с Аллой и ушла – с надеждой, что больше никогда ее не увижу. По дороге вспомнила, что «гостевая» бутылка конька пуста, купила новую и напилась до поросячьего визга.

Ближе к обеду следующего дня меня разбудил телефонный звонок. С трудом мне удалось сообразить, что меня срочно просят приехать в отделение милиции, куда вчера отвезли мужа Аллы. Кое-как собрав себя веничком на совочек, я доехала до места. Первой, кого я увидела в кабинете, была Алла – нелепо одетая и плохо причесанная.

Занеся в бланк мои паспортные данные, усатый милицейский чин поинтересовался:

- Вы знаете эту женщину?

- Это Алла Румянцева, - кивнула я.

- А вот гражданин Анатолий Румянцев сознался вчера, что убил свою супругу Аллу Румянцеву, застав ее в постели с… женщиной. Тело вывез за город и спрятал в лесу. И сегодня утром мы обнаружили труп в указанном месте. Мать Румянцевой и партнерша опознали тело. Что скажете?

Я посмотрела на Аллу, которая сидела на стуле, уставившись в пол.

- Я случайно с ней встретилась. Она сказала, что потеряла память. Мой знакомый… - тут я запнулась, не желая подставлять Котика, - мой знакомый выяснил, что в базе данных пропавших без вести есть похожая женщина. Вот и все.

Нас пытали еще часа полтора, подозревая в каком-то сложном мошенничестве, если только не в причастности к убийству. Когда мы вышли, наконец, на улицу, Алла поплелась за мной. Впрочем, ей все равно некуда было деваться: когда за ней приехали, квартиру опечатали.

- Значит, я не Алла Румянцева, - растерянно сказала она. – И что теперь?

- Значит, я ошиблась, - буркнула я. – Но ведь все сходилось. Или почти все. А что мне еще оставалось делать? Тебя порезали бы на куски и выбросили в мусоропровод. Вопрос, что теперь с тобой делать? Тебе негде жить, ты неизвестно кто, да еще в придачу мужчина в женском теле.

То, что Кросс все-таки оказался не лесбиянкой, радовало. Но он все равно фактически женщина. Влюбленная в меня. Фу! Что в лоб, что по лбу!

- Ты знаешь, - она вдруг остановилась и с надеждой посмотрела на меня. – У меня такое чувство, что я вот-вот что-то вспомню. Что-то очень важное. Как будто все за дымкой какой-то. Послушай, может, нам еще раз к твоему священнику съездить?

Я не думала, что это поможет, но послушно позвонила Димке и кратко изложила последние события.

- Приезжайте, - сказал он.

Молебен шел своим чередом. Алла – или Кросс? Я совсем запуталась! – стояла, наклонив голову, и шепотом повторяла за Димкой слова молитв. Я чувствовала себя совершенно выпотрошенной, тупой и равнодушной. И вдруг… Я поймала ее – его? – взгляд, и меня словно захлестнуло теплой волной.

«Господи! – взмолилась я так, как, наверно, еще никогда не молилась. – Помоги ему! Помоги нам! Ведь я тоже полюбила его. То теплое и доброе, что есть в нем, то, что неподвластно никакой темной силе».

Наконец Димка закончил и вопросительно посмотрел на нас. Кросс расстроенно покачала головой. Я закусила губу, пытаясь удержать слезы.

Мы вышли из церкви и остановились у ограды.

- Кать, - прошептала вдруг Кросс, - кажется, это моя жена.

Я обернулась и увидела… жену Юрия Седова Лену. Она шла к нам мягкой кошачьей походкой, хищно улыбаясь. И тут передо мной словно молния сверкнула. Голая Алла на столе, ошалелый участковый, хохочущий колдун – и женщина, согнувшаяся от смеха. Я тогда почти совсем не обратила на нее внимания, но теперь не могла понять: как же я могла ее не узнать?!

- Значит, ты?.. – не веря себе, выдохнула я.

- Подожди! – Кросс остановил меня. – Слушай внимательно. Я все вспомнил. Только сейчас. Когда ее увидел. Это она. Она давно всякой ерундой занималась, оккультизмом всяким. Я хотел с ней развестись. У нас давно уже ничего общего не было, а эти все ее штучки магические мне вообще противны были. Я подал на развод. Она не возражала. Я хотел ей квартиру купить. Она сказала, что нашла подходящую. Мы поехали посмотреть. А там… В общем, мы выпили с хозяином вина, и… Заклятье наложила она. Хозяин квартиры был ее наставником. Когда ты ошиблась, то я превратился в того человека… Ну, о котором ты думала, что я - это он. То есть она. А теперь ты можешь вернуть мне мой настоящий вид и память, если назовешь мое настоящее имя – и ее.

Лена стояла в двух шагах от нас, оскалившись, как разъяренная кошка.

- Юрий, - сказала я. – Е…

- Стой!  - закричал Кросс. – Она не Елена, а Леонелла.

- Леонелла, - повторила я и зажмурилась.

А когда открыла глаза, Лена пропала. На земле лежали мои бело-голубые кроссовки, а прямо передо мной стоял никто иной, как Юрий Васильевич Седов собственной персоной. И я не смогла сдержать идиотской ухмылки, потому что он был одет в одежду Аллы. Впрочем, это было абсолютно неважно, потому что он притянул меня к себе и крепко обнял…

- Ну и дела!

Мы, как по команде, вздрогнули и отпрянули друг от друга.

Рядом с нами стояла благообразная бабуля в бежевом вязаном платье и старомодной соломенной шляпке с вишенками. На поводке она держала йоркширского терьера с подвязанной бантиком челочкой.

- С ума сойти можно! – бабуля ошарашенно качала головой. – Ну когда мужик с мужиком, одетым в бабскую одежду, целуется, это хоть и противно, но понятно. Один из них просто голубой, а другой – трансвестит. Или две девки – значит, татушки. А вот когда девка целуется с мужиком, одетым в женские тряпки, - это-то как называется?

Мы и подошедший к нам Димка дружно фыркнули. Бабка перевела взгляд на него и расстроилась еще больше:

- Да еще и священник с ними! Наверно, из тех, кто голубых венчает. И куда только мир катится? А потом еще удивляются, что льготы отменяют и квартплату повышают.

Продолжая ворчать и оглядываться, она пошла прочь, таща за собой упирающегося терьера. Юра обнял меня за плечи, и я почувствовала, что таю, как эскимо на палочке.

- Когда придете венчаться… То есть если придете венчаться, - улыбаясь, Димка покачивал кроссовки за шнурки. – А мне почему-то кажется, что вы придете. Так вот, на венчание, пожалуйста, оденьтесь поприличнее…

- Кроссовки отдай, - попросила я. – Они мне еще пригодятся…

Подъезжая к остановке, поезд затормозил, дернулся, и я проснулась.

- Следующая остановка – платформа Лемболово, - доложил гнусавый голос.

Ну надо же! И приснится же такое! Длинный, связный и очень похожий на реальность сон.

Я скосила глаза вниз. Купленные позавчера на рынке кроссовки, белые с голубыми полосками, были на месте – на ногах. И правильно, куда им деться!

Пора готовиться к выходу. Следующая остановка моя. Я встала, за лямки стащила с полки рюкзак и при этом неловко задела йоркширского терьера сидящей напротив бабки.

- Осторожней, девушка! – недовольно проворчала она из-за газеты, поправляя соломенную шляпку с вишенками. Йоркшир спрыгнул с сиденья и спрятался под подол ее длинного вязаного платья.

- Извините, - промямлила я и поставила рюкзак на освободившееся соседнее место – чтобы удобнее было надеть на спину.

Бабка проигнорировала мои робкие извинения и перевернула страницу газеты. Я невольно перевела взгляд и почувствовала, что желудок превращается в кусок кислого зеленого льда.

«Вчера утром в одной из квартир дома 33 по проспекту Художников был обнаружен обезглавленный труп пожилого мужчины, - сообщала набранная мелким шрифтом заметка в правом нижнем углу. – Установить личность погибшего пока не удалось. Документы, деньги и ценности в квартире не обнаружены. Возможно, преступление совершенно с целью ограбления. По факту убийства возбуждено уголовное дело».

Я захлопала глазами, как сова, и затрясла головой, как лошадь. Но добилась только того, что взгляд уполз в другой угол страницы и наткнулся на портрет малосимпатичного субъекта с пронзительным взглядом и набранное крупным шрифтом рекламное объявление: «Потомственный маг, магистр Верховного ордена белой магии Епихарий. Поможет в решении личных, семейных и профессиональных проблем. Снятие порчи, заклятий, венца безбрачия. Привороты и отвороты. Корректировка линии судьбы. Исцеление болезней влиянием на астральное тело. Исполнение конфиденциальных поручений».

С трудом переставляя ноги, я выволокла себя, сумку, рюкзак и тележку в тамбур. Мне все еще хотелось проснуться.

Нечего психовать, скомандовала я себе. Все просто, как апельсин. Я вошла в вагон, села, бабка с йоркширом устроилась напротив, достала газету. Мне очень хотелось спать, но я боялась проехать свою станцию и поэтому таращилась в бабкину газету. Видимо, уже в полудреме я прочитала эти две заметки и все-таки уснула, а из прочитанного смастерилась в мозгу дикая фантастическая история с колдунами и превращенным в кроссовки человеком.

Постукивая колесами, электричка пробежала мостик через речку Вьюн и подобралась к станции. С шипением открылись двери. Я вытряхнула себя на платформу.

Разумеется, меня никто не встречал. «Дачный» сотовый, как всегда, оказался недоступен – наверно, опять забыли поставить на зарядку. Черная лохматая туча наступала на пятки и тихонько погромыхивала. Я плелась, как бурлак на Волге и, разумеется, не особенно внимательно смотрела под ноги.

Вот дерьмо! Кажется, опять во что-то вляпалась!..

- А поаккуратнее нельзя? - ворчливо спросил странный, лишенный интонаций голос, похожий на голос мультяшного персонажа…


1 Cross – крест (англ.)

2 Ложный шаг, промах (франц.)