"Дорис Лессинг. Повесть о двух собаках " - читать интересную книгу автора

вершины над непролазными зарослями леса, и до ближайшей железнодорожной
станции было восемьдесят миль. Отец говорил, что они "не ужились друг с
другом"; и правда, всю субботу и воскресенье они то ссорились, то дулись и
не разговаривали. Но поняла я трагедию этой несчастной пары, живущей среди
каменистых гор на свою нищенскую пенсию, лишь много времени спустя, - в те
дни мне было не до них, я влюбилась.
Мы подъезжали к ним уже вечером, и над застывшей гранитной глыбой
вершины медленно всплывала почти полная желтая луна. Черные деревья
притаились в тишине, только без умолку трещали цикады. Машина подъехала к
кирпичному домику-коробке с блестящей под луной железной крышей. Умолк шум
мотора, и на нас обрушился звон цикад, свежесть лунной ночи и отчаянный,
самозабвенный лай. Из-за угла дома выскочил маленький черный клубочек,
кинулся к машине, к самым ее колесам, отскочил и бросился прочь,
захлебываясь звонким, исступленным лаем... вот лай стал тише, а мы - во
всяком случае я - все ловили его, напрягая слух.
- Вы уж на него не обращайте внимания, - сказал наш хозяин, мистер
Барнс, "уроженец Норфолька", - совсем ошалел от луны глупый щенок, целую
неделю нас изводит.
Нас повели в дом, стали угощать, устраивать, потом меня отправили
спать, чтобы взрослые могла поговорить на свободе. Заливисто-исступленный
лай не умолкал ни на минуту. Двор под окном моей спаленки до сараев вдали
белел ровным лунным прямоугольником, и по нему метался глупый, шалый от
счастья - или от лунного света - щенок. Он пулей летел к дому, к сараю,
опять к дому, начинал кружить, наскакивал на свою черную тень, смешно
спотыкался на неуклюжих толстых лапах, похожий на вьющуюся вокруг пламени
свечи большую пьяную бабочку или на... не знаю на кого, я никогда в жизни
ничего похожего не видела.
Большая далекая луна стояла над верхушками деревьев, над белым пустым
прямоугольником двора без единой травинки, над жилищем одиноких, несчастных
людей, над опьяненным радостью жизни щенком - моим щенком, я это сразу
поняла. Вышел из дома мистер Барнс, сказал: "Ну хватит тебе, хватит,
замолчи, глупый ты зверь", - и стал ловить маленькое обезумевшее существо,
но никак не мог его поймать, наконец почти упал на щенка и поднял в воздух,
а тот все лаял, извивался и бился в его руках, как рыба, и понес в ящик,
где была конура, а я шептала в страхе, как мать, когда кто-то чужой берет
на руки ее ребенка: "Осторожно, пожалуйста, осторожно, ведь это моя
собака".
Утром после завтрака я пошла за дом к конуре. Сладко пахла смола,
выступившая от зноя на белых досках ящика, боковая стенка была снята,
внутри ящика лежала мягкая желтая солома. На соломе, положив морду на
вытянутые лапы, лежала черная красавица сука. Возле нее развалился на спине
толстенький пестрый щенок и млел, блаженно раскинув лапы и закрыв глаза, в
экстазе сытого, ленивого покоя. На лоснящейся черной шерсти возле носа
засох кусочек маисовой каши, в пасти сверкали изумительные молочно-белые
зубы. Мать не спускала с него гордых глаз, хотя зной и истома разморили и
ее.
Я вошла в дом и заявила, что хочу щенка. Все сидели за столом.
"Уроженец Норфолька" и отец предавались воспоминаниям детства (в них
наблюдалось единство места, но отнюдь не времени). Тетя - глаза у нее были
красные от слез после очередной ссоры с мужем - болтала с мамой о разных