"Леонид Левин. Китеж уходит под воду (Исповедь мертвецов) " - читать интересную книгу автора

теребили, не мешали жить своей собственной жизнью. Училки, впрочем, особо и не
усердствовали, не гневили Клавдину мамашу, буфетчицу с вагонов-ресторанов
поездов дальнего следования, нежадно раздававшую после возвращения из
очередного рейса служилому неизбалованному люду икорку, бужанинку, колбаску, а
то и крабьи консервы, гордость советского экспорта. Такого ценного человека по
пустякам волновать не следовало, а то возьмет, и в приступе материнской любви,
пропустит очередной крабьий рейс. Впрочем последнего Клавдя, зная мамашу,
особенно не боялась.

Лешка, в свою очередь, совершенно ясно осознал к тому времени, что
родительская любовь по отношению к нему, понятие весьма своеобразное и
заблуждаться на сей счет не стоит. Убедившись, что сынок далеко не гений в
точных науках, составляющих традиционную академическую славу семейства,
родители поставили на нем то ли жирный крест, то ли не менее внушительную
точку. Мужественно сцепили зубы и сосредоточили все педагогические усилия и
связанные с ними блага на младшеньком, любимом.

Лешку, к его полному счастью отпустили на вольные хлеба, перестали
плотно опекать, да и вообще контролировать. Канули в гнустное прошлое
"интереснейшие" книжонки о функциях многих переменных, бесчисленные дурацкие,
адаптированные, выхолощенные английские книжонки вместе с персональной училкой
английского приходившей на дом. Впрочем позднее оказалось, что кое-какой след
от всей этой премудрости в башке остался.

Теперь, убывая летом на Юг, Лешку на три месяца закидывали не в
академический к "непростым" детишкам, а другой, попроще, обычный заводской
пионерский лагерь. Одиночество и скуку он правда не ощущал, дел хватало, друзей
тоже. Хреново становилось лишь в дни "открытых" дверей, когда толпы родителей
наводняли лагерь, приволакивая чадам вязки вкуснейшей, мясистой, чернобагровой
черешни, восхитительно пузырчатую минералку в запотевших бутылках, шоколад,
конфеты и, особенно - замечательное "Ленингадское" мороженное-эскимо, кремовое
изнутри под слоем изумительной шоколадно-ореховой глазури. Лешке, в лучшем
случае, доставались бутерброд с подсохшим, загнутым по углам, желтым голандским
сыром да бутылка тошнотворного, теплого ситро из местного привокзального
буфета. "Паек" наскоро забрасывался очередным папашиным аспирантом, споро
воспринимающим приоритеты существующие в семье шефа, а потому не проявляющим
особого рвения в исполнении "маленькой необременительной просьбишки". Да и чего
хорошего стоило ожидать Лешке от тощей аспирантской степендии.

На все случаи жизни и времена года Лешке пологалась единая форма
одежды, затасканный, экономного немаркого коричневого цвета лыжный костюмчик и
поношенные папашкины ботинки. Так бы и дотаскал его благополучно до выпускного
вечера, но удивленные соседки доняли мамашу вопросами, а родный ли ей
старшенький, что бегает по респектабельному академическому двору словно
сорванное с шеста пугало. Пришлось не особо мудрствуя, не тратясь перелицевать
у знакомой портнихи отслуживший все сроки отцовский костюм. Получилось ... так
себе, но матушка, поджав губки вздохнула и протянула извечное, - "Мы люди
бедные, но честные..."

О том насколько профессорша бедна, Лешка мог при желании просветить