"Андрей Левкин. Старинная арифметика (Фантастический рассказ)" - читать интересную книгу автора

надвигался строй атакующих. Атакующие были одной двухцветной (синий верх,
белый низ) полосой, без лиц и видимых жестов: шеренга их была еще далеко,
возле самого леса, от линии обороны метрах в трехстах.
Итак, жизнь человека переменилась. Теперь за едой или чаем он уже не
пялился в стену или в страницу обеденной, вечно пребывавшей на кухонном
столе книги, из которой за все время он прочел не более десяти страниц,
содержания которых не помнил и переворачивал не по прочтению, но по
возникшему желанию страницу перевернуть. Теперь он разглядывал картину.
Смотреть на нее было приятнее при дневном свете, когда две небольшие
армийки сходились радостно, исполненные детского энтузиазма игр в войну:
блестели глаза, зубы и шпаги, а потешные их мундиры интенсивно излучали
яркие цвета. К вечеру же они уставали, лица их в электрическом освещении
казались серыми, стояли они нетерпеливо, собираясь вот-вот разойтись по
домам, рука у человека, находившегося в центре укрепления, шла уже не
вверх, но устало опускалась; тем не менее, глядеть на картинку приятно
было и вечером, внимательно продолжая изучать не фигурки, но яркие краски.
Когда же глаз привык к цвету, и тот перестал удивлять своей
свежестью, настал черед разглядыванию полутора десятка фигур в красных
мундирах, оружия, принадлежащего каждому из них, двух с половиной домиков
за ними, петуха на заборе, двух поселян поодаль, синего строя у леса,
приходя через это разглядывание к пониманию сути и смысла скорого боя, не
потешного - как оказывалось, но более чем неравного. Число защитников не
составляло и пятой части от числа нападавших - этого синего, однообразного
в повадках, вооружении и намерениях строя; в то же время на лицах
защитников не читалось и намека на какое-либо единодушие, зато вдоволь
было испуга и оторопи; на дюжину их, не считая барабанщика и какого-то
совсем еще мальчика, не вооруженного ничем, хорошо если приходилось пять
ружей, остальные же - лишь при холодном оружии, да и то скорее
декоративном, парадном.
Теперь было понятно, что центральная, с поднятой рукой, фигура среди
защитников выдавала уловки художника по части установления центра
композиции - незачем указывать на очевидное, что же до возможного призыва
перейти в опережающую вылазку - эта мысль была просто несерьезна. На
подкрепление занявшие оборону рассчитывать не могли - ни одна голова не
была повернута назад. Они смотрели куда угодно: вперед, друг на друга, на
небо, на оружие, но назад - никто. Что до пары простолюдинов, то они,
первоначально казавшиеся испуганными, обнаруживали теперь алчную
заинтересованность и, склонившись друг к другу, перешептывались, точно
обсуждая план будущего мародерства.
С течением времени люди в красном утрачивали свою усредненность и
анонимность, так, например, человек, который первым вскинул свое, с
коротким прикладом ружье и целился в сторону надвигающейся шеренги - стоял
он третьим слева - имел какое-то краткое, не более чем четырехбуквенное
имя с единственной в нем гласной; слева цепочку замыкал человек, который
отрешенно улыбался, разглядывая, а вернее - созерцая свое оружие, словно
он попал сюда случайно и не вполне понимает, что нужно делать этим
заостренным металлическим прутом. Прическа ли тому причиной, рассеянная
ли, неделовая улыбка его или просто возраст (смотрящему на него он
приходился ровесником), но выглядел он по-теперешнему, словно актер, и не
в игре, но в перерыве съемки.