"Михаил Левитин. Лжесвидетель (Повесть-небылица) " - читать интересную книгу автора

Кожаный портфель лежал рядом с Рибб ентропом . Но человек даже не
поинтересовался, что в портфеле, хотя в портфеле ничего не было, так, для
важности, ни единой бумаги, все хранилось в голове у министра. Но даже
содержанием этой головы человек не интересовался.
Стоял и смотрел, он так приятно смотрел, шевелясь, как паутина. А
Рибб ентроп лежал и ждал, что поезд качнет, человек, вернее, субстанция
человека, одно теплое страстное сострадание, сорвется с места, улетит, и он
останется в купе поезда Берлин - Рим один на один с пустым портфелем.
- Вот приеду я в Ватикан, - сказал Рибб ентроп , - там же меня засмеют.
И замялся. Он даже во сне боялся открыть государственную тайну. Но было
так приятно видеть открытое лицо, обращенное к Рибб ентропу , несмотря на
огромный нос, который попутчик теребил рукой, вероятно, стыдясь.
Глядя на этот нос, Рибб ентроп о чем-то хотел спросить, он только не
помнил, о чем.
Если бы одному из тех святош, к кому он сейчас едет, приснился подобный
сон, того бы канонизировали. Они все рады производить друг друга в святые.
"Впрочем, - подумал Рибб ентроп , просыпаясь и стараясь удержать сон в
памяти, - никакой Иисус Христос мне не снился, а просто что-то замечательно
человеческое".
Стало легче понимать, что никто, кроме самого себя, ему в этой
ватиканской истории не поможет. Ни граф Чиано,^13 которого он еще из Берлина
просил прозондировать, ни его собственное везение, ни даже пренебрежение к
любым должностным лицам, Ватикана, не Ватикана,
Папу он тоже причислял к таковым, что-то другое мешало ему поверить в
дипломатическую победу. Собственное недоумение, даже испуг, с которым он
встретил это задание фюрера.
Приказали - и все. Могли бы и обсудить, он тоже не последний человек в
еврейском вопросе.
Рибб ентроп и раньше замечал, что все, связанное с пространством,
делало фюрера бестактным. Если идея становилась уж совсем невыполнимой,
приобретала фантастический размах, он отказывался делиться с ними, требовал
немедленного воплощения, будто боялся, что она исчезнет, как мираж.
Пространство возбуждало его. Он был архитектор, строитель.
В юности не получилось, тогда у него были только бумага и карандаш,
теперь же - весь мир. Он разрушал, чтобы строить.
Да, но договариваться, убеждать, лгать приходилось ему, Рибб ентропу .
Он не отказывался. Лгать он умел и любил. Но только когда понимал - во
имя чего. Во имя чего в этот раз? Что связывает фюрера с этими евреями?
- Эй, человечек, помоги мне!
Нечто серое, шевелящееся, похожее на паутину, покорное, с развернутым к
Рибб ентропу улыбающимся лицом, которое слегка портил слишком длинный нос.
Поезда, везущие евреев со всех сторон Европы в порты; корабли,
наполненные евреями, целые флотилии в сторону Мадагаскара. И стенания,
стенания. Далеко не все согласны будут переселиться.
Откуда такая уверенность, что евреи будут благодарны? Евреи вообще не
умеют быть благодарными.
Почему они должны согласиться, вот чего не понимал Рибб ентроп .
И хотел спросить, но фюрер заскучал, не дождавшись энтузиазма, сказал
только:
- А вы всегда один и тот же, стоите тут с пустыми глазами...