"Михаил Лезинский. Мы с тобой Макаренки " - читать интересную книгу автора

достопримечательность, без которой не обходится ни один мало-мальски
уважающий себя коллектив.
Да, он пытался писать стихи. И не скрывал этого. Читатель, не
искушенный в поэзии, прочтя эти стихи, сказал бы: "...А что?! В общем,
неплохо. Все складно, А чего вы их в газету не пошлете?"
"А вы думаете, напечатают?"
"Без сомнения. В газетах еще не такие стихи печатают".
"Сегодня же пошлю, - шепчет обласканный поэт, - вот только конвертов
куплю побольше".
Поэт покупает конверты и начинает думать, в какую газету послать то или
иное стихотворение. А это тяжелый и утомительный труд. Дело в том, что
примерно тридцать три газеты нашей страны уже высказали свое мнение о стихах
Волкова в письменном виде.
В начале своего творческого пути Митрич, получив ответ из одной, очень
уважаемой газеты, страшно возмутился: "Не поняли!" Встал в позу обиженного и
непризнанного. Но когда многочисленные ответы из газет стали похожи друг на
друга, как многократно размноженные копии, Митрич понял, что газетчики
правы. Пришлось серьезно задуматься. Пока он думал - шло время. А время -
лучший лекарь всех душевных невзгод, оно залечило моральные травмы.
Сейчас Григорий не рискует посылать свои творения куда бы то ни было,
но писать... Разве соловей перестает петь, если его пение не записывают на
магнитофонную пленку? Нет, конечно. Митрич продолжает творить. Не будем ему
мешать в этом и снисходительно примем его поэтическую продукцию. И если мы
на этих страницах все же будем называть Волкова поэтом, то это скорее дань
его человеческим достоинствам, чем поэтическим.
Григория Волкова всегда и везде звали почему-то Митричем. Возможно, за
его комплекцию. Это был огромный, чем-то напоминающий сибирского медведя
мужчина. Жесткая шевелюра неопределенного цвета поломала, должно быть, не
одну расческу. Бригадные остряки до сих пор спорят - "рыжий Митрич или
чистый блондин", и не шутя советуют вместо расчески пользоваться вилами.
У Григория спокойная, величавая походка (не то, что у некоторых
порхающих поэтов). По природе своей Митрич очень добр, чем, конечно,
пользуются любители получить добавку, когда он стоит на раздаче.
... Спешит Митрич наполнить котлы водой да разжечь топки. Руки
выполняют привычную работу, а в голове идет другая, умственная работа,
совершенно отличная от физической: "Как бы ей хуже не сделалось, пока я
здесь вожусь. Надо проведать больную, ведь она одна там".
Митрич представляет, как он войдет к Светлане, положит руку на ее
жаркий лоб и скажет: "Чтоб ты не смела вставать, у тебя температура!" А
Светлана ответит, что температура у нее нормальная - 36 и 6 десятых, и что
она сейчас же идет на работу, потому что не может допустить, чтобы ребята
оставались голодными. И тут он вспоминает, что они одни. Совсем одни. Еще
минута, и Митрич признается ей в своей любви.
"А разве я ее люблю? Ну, нравится она мне... Ну..." Даже себе боится
Волков признаться в этом. А влюбился он в Светлану сразу же и бесповоротно.
Впервые он увидел ее здесь, в степи, заплаканную и несчастную. И такая
она была в это время хорошенькая! Ее свежие, чуть припухлые губы
вздрагивали, коротко подстриженные белокурые волосы падали на лоб. И даже
сквозь слезы можно было разглядеть синеватые, с зеленоватым отливом глаза.
Точь-в-точь, как вода Южной бухты.