"Владимир Личутин. Беглец из рая (Роман)" - читать интересную книгу автора

ним ископыть.
Я же перебранки наслушался за много лет, и она отлетает от меня, как
пыль с ушей; и хотя Анна постоянно втравливает меня в третейские судьи, но я
не втягиваюсь в ругань, предпочитаю стоять в стороне. Милые ругаются -
только тешатся, хотя илистый осадок на дне души каждый раз остается, уж
слишком жестко разговаривает Гаврош с матерью, не чинясь с ее годами. И
сейчас в пререковы я вступать не намерен, хотел затаиться в засторонке за
амбарушкой, чтобы Гаврош не затянул меня в политику. Но колченогий, еще
расплавленный недавним сном, не собранный в груд, я отступил как-то неловко
и вдруг зацепил домашним шлепанцем (будь он неладен) за бетонное тело
креста, качнулся из укрытия и невольно выдал свое присутствие.
- Пашка, ты чего там окопался? А ну, подь до меня, как штык до
трехлинейки. Козюля-мазюля, спроси у матери бутылек и подваливай. Большой
разговор есть.
Анна смерила меня жалостливым взглядом, как порченого.
- Отшатись ты от него, Пашуня. Не слушай его. Не вяжись, сердешный,
правду тебе говорю. Он ведь без ума. У него ум весь на дне бутылки. Весь ум
пропил, лядащий человек...
- Ничего, баба Анна. Умный проспится, дурак никогда...
- Вот видишь. Он знает, он все знает! - гордовато возвысил голос
Гаврош, качнулся, но с крыльца не упал, а спустился достойно, долго
нащупывая ступени клешнятыми босыми лапами, разбитыми на лесовой работе,
изнахратенными резиновой обувкою и долгой ходьбою на охотах. Чего говорить,
работа у егеря - не сахар и не мед, а платят за труды как инвалиду. Лось
сошел ко мне, настоящий лось: и сторожкими повадками, и сухим узловатым, без
мясинки, телом с длинными жиловатыми руками, обвитыми темными жгутами
налившихся вен. Головка у Гавроша маловата для долгого тела, но слеплена
красиво: горбоносая, с синими пронзительными глазами, сейчас от хмеля
наглыми и клейкими, в которые нестерпимо было заглядывать. Тонкие губы
сквасились в усмешке, словно бы егерь задумал совершить какую-то гадкую
козюлю, в уголке обметанного черною щетиною рта прилипла постоянная махорная
сосуля, изрядно отмокшая, словно бы присандалил однажды на суперклей, да с
этим окурком и живет...
И почему Гаврошем обозвали русского человека, никто в Жабках не знает;
приклеили ярлычок, пришили этикетку, да с нею и ходит мужик, хотя того
разбитного кудрявого парнишку, что шлялся по парижским баррикадам, рискуя
жизнью, и каким мне представлялся французский герой, наш лесовик мало чем
напоминает.
- Вот, мать, смотри, это - не простой человек. Это я - пьянь, а Павел
Петрович - ученый человек. У него ума палата.
У бабы Анны суровое, изрезанное морщинами, тяжелое лицо, напоминающее
лицо известной московской актрисы, что играет деревенских вдов. Анна свысока
оглядела меня и, не найдя ничего достойного, подвела итог:
- Два кнура обкладенных. Бобыли, тьфу... Все добро-то сквасили. На что
годны-то, шатуны?
- Ну будет, бабка, тебе скрипеть. Как телега несмазанная...
- Ты меня сначала сделай бабкой-то. Сидишь у печи, как волк под луной.
Все свисло и краном уже не поднять.
- Все на мази. Да мне только пальцем...
- Только пальцем и осталось, - язвительно сказала старуха и ушла в