"Владимир Личутин. Беглец из рая (Роман)" - читать интересную книгу автора

избу.
Гаврош как-то растерянно посмотрел на меня, будто только что увидел, и
сказал смущенно:
- Да ну ее, дуру. Чего с нее взять, верно, Паша? Бабы никак не поймут,
что без нас, пьяниц, у них и пенсии бы не было. Мужики пьют, вот и деньги у
государства. Сидели бы без нас - зубы на полку. А мы здоровьем рискуем, жить
старикам даем.
Гаврош нервно отцепил окурок с губы, запалил свежачка, выдул клуб дыма
на меня. И так ловко, нахал, прямо в лицо, хотя на голову выше. Я
закашлялся, Гаврош засмеялся:
- Дым полезен, шашель не заведется...
Мужик поплелся на лавочку, высоко приподняв плечи; косицы темно-русых
тяжелых волос, стекающих по шее на загривок, походили на конью гриву. Мослы
корявых тонких рук, прямые безмясые плечи и желваки, хребтины, выступающие
даже сквозь майку, говорили не столько об изношенности человека, сколько о
полном безразличии к себе. Нет, это далеко не старуха Анна, что и войну
перемогла, и горячего в гневе мужа, и деревенское вдовье житье, так и не
впав в уныние, и вот, понукаемая бесконечной нуждою, что царюет нынче в
русской деревне, когда новые горя волчьей стаей кинулись терзать
крестьянина, она не поддалась печали, но держит и дом, и двор, полный
скотины, и несчастного сына терпит и будет упрямо тащить на плечах до самой
могилы.
Уж когда старуха затворилась в избе, а раскатистый гул ее голоса,
отразившись от заречных боров, только что вернулся водою обратно в Жабки и,
не снижая мощи своей, никак не желает умирать. А может, в моей головенке
такой переполох, мозга с мозгою пошли на сшибку?
Гаврош, заикаясь, бунчал себе под нос; у трезвого слова не вытянуть, но
пьяному рот не зашить, всю бы ночь говорил, никому не давая спать:
- Нет-нет, вам Бога не обмануть. Он хоть и высоко, да у него глаз -
алмаз. У него глаз охотника. И у меня... Я белке - в глаз, если захочу. А
вам Бога не обмануть. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет? Это
как сказать. Это как посмотреть еще. Дураки! На фиг мне? Я знаю, кому
сколько жить. Сколько я назначу, столько и будет жить. - Гаврош тяжело
плюхнулся на лавочку под ветлою, обвел деревню рукою, словно пересчитывая
избы, уставился в прогал улицы, в поросшую рябинкой и конским щавелем
сиротскую пустошь перед церковью. - Меня охотовед было точить стал. Что ни
сделай собаке, ну все не так. Издевается, значит. Ну я терпел, да. Потом
говорю: ты меня не точи, а то помрешь. А он засмеялся, нехорошо обозвал
меня. Ругатлив был шибко. И третьево дни помер. Меня, Паша, ругать нельзя, я
опасный человек. - Гаврош угрюмо хохотнул, прикрыл ладонью рот, чтобы не
показывать зебры. Вот, вроде во хмелю, а стеснительный. Зубы у него худые,
наросли вкось-вкривь, которые уже и съелись до корня, и мужик стеснялся
своего недостатка.
Мать Анна постоянно попрекала: "Артем, голова ломтем! Я старуха старая
и то железные себе в пасть вставила. А за тебя, такого урода околетого,
какая девка кинется? Кашкой манной кормить?" - "Мать, я мясо глотаю не жуя.
На кой мне зубы?.." - И вот я проглотил охотоведа не жуя. И не подавился. -
Гаврош взглянул на меня в упор страшноватым взглядом и, заметив мое
смятение, приобтаял лицом, решительным взмахом приоткинул седеющую челку,
открыл высокий узкий лоб. - Послушай: на гувне птички поют, а на душе кошки