"Владимир Личутин. Вдова Нюра" - читать интересную книгу автора

Сыновья тоже на чужой стороне легли в братских могилах - земля большая, всех
приняла, и незаметно стало, а одна дочка в городе устроилась, тоже семья, ей
не до мамки ныне, своими детьми живет, ими и дышит. И Калиства в будний ли
день, в праздник ли сидит на облюбованном месте подле оконца в газетный
листок и все чего-то высматривает на улице. Может, чудится вдове, что вот
сейчас, охлопывая катанки и кренясь на плоховатую левую ногу, раздвинет
запоры в ограде ее благоверный муженек Василист, лошадь нахраписто, почуяв
жилье, вдернет в заулок розвальни, а в них в охапку с гармошкой врастяжку
хмельно лежат ее парни-погодки...
Кто ее знает, что высматривает золовка Калиства в своем заулке, какие
картины, одна чуднее другой, рисуются в переменчивом просвете окон, и Нюра,
невольно заметив размытое сумерками лицо, даже затормозила лыжи, словно бы
намерилась завернуть к вдовице, но потом вспомнила позднее время, и дальнюю
дорогу, да свои семьдесят два года, потому отмахнулась от Калиствы и ее
одиночества шубной рукавицей. "В другой раз как ли зайду, - решила Нюра,
осторожно накатываясь на реку. - Ведь в двух домах зараз не гостят".
... Ой-ой, восемь девок было у свекра Осипа да три парня, а из живых
осталась одна средняя, Калиства. Люди, как вода, текут, и не видно их. По
ранешней-то глупости пела, бывало: "Умерла свекровушка, не болит головушка.
Как бы свекра уморить, я бы знала, как прожить".
Осип-свекор век вина не пивал, а бывало, бутылку воды нальет, ходит по
деревне да плачет. Его спрашивают: "Почто, Осип, ревешь?" - "А восемь девок
дак".
Тоже остался сиротой, без отца, без матери трех лет, а повыше столешни
поднялся, уже в работники ушел к ненцам в чум. Потом восемь лет в армии, а
как вернулся, усы длинные, за уши закладывал, так и звали на деревне - Осип
Усан. Невысокий он был мужик, но ядреный и зараженный на работу. Так и стоит
он в Нюриной памяти: идет он по чищенице прокосом, а за поясом топор, где
куст на пути, тут и ссекет его. Он уж земледел был, но ни на озера, ни в
море, ни на реку, никуда. Такой уж был земледел. Работал - и лошадь сменная
была. Кобыла станет, мерина в соху запряжет. Три избы срубил сам: одна в
Вазице, другую сыну отдал, где ныне век свой коротает Нюра, а третью еще за
десять верст оттуда поставил, правда, та изба под старость была накатана, и
не успел старик толком утеплить ее, так сам в бане жил, когда пожоги под
пашню делал. А в тридцатом-то году уже перевалило Осипу Усану за
восемьдесят, в колхоз вошел, и больше его никто не мог за день вспахать. В
газете писали, портрет был рисованный, и назвали там Осипа "красным
пахарем".
Но в колхозе попервости не было настоящего хозяина, каждый сам по себе
тянул да кто во что горазд, то и вытворял. А был председателем татарин из
Казани: грамоты не знал вовсе, даже считать не умел, так деньги переводил на
трешки, чтобы ловчее было итожить. Осипу такая бестолковщина не по душе
стала, и однажды он отказал председателю, не дал саней и водовозной бочки.
Тот стал на старика держать злой умысел и определил его в кулаки. Тогда уже
Осип один с женой в избе оставался, дети каждый своей семьей жили, так
дочерям-сыновьям запретили к отцу в дом заходить. Ваня Сосок, тогдашний
милиционер, сам сторожил. И, бывало, Нюра напечет шанег, колобов житних да,
пока горячие, накладет в малицу, да опоясается потуже, чтобы не выпали, и
понесет в деревню тайком. Так через навозное окно украдкой свекрови колобы
подавала, чтобы Ваня Сосок не уличил. А как повезли Осипа Усана лес валить,