"Владимир Личутин. Крестный путь ("Раскол" #2) " - читать интересную книгу автора

доме и исправно ведет многожилый корабль по житейской пучине. Несут службу
архирейские бояре, выбранные из старинных родов, и дьяки, десятильники,
тиуны, праветчики, стольники, кравчие, конюшие, дети боярские и домовая
прислуга, ремественники и ключники. И самый незаметный челядинник тоже ждет
праздничного стола, ибо у хлеба не без крох; широк натурою в этот день
патриарх и, конечно, прикажет дворецкому выдать по две чарки вина горячего,
да меду белого, да по ковшу пива выкислого. И что не съедено будет из подач,
все со стола и с кухни пойдет в еству дворцовой прислуге.
...Вот и сон в руку: попадают, сердешные, на пир к святителю,
торопятся, как бы успеть в церковь заповеданную. А кто с душою, уловленной
дьяволом, иль с поклепом и тайным умыслом на отца отцев да со лжою на
сердце, тем николи не добрести до венца православного, ибо я, Никон, есть
явленный образ самого Христа, и кто истинно, без лукавства, приклонится ко
мне, тот и спасется в будущие веки.
Шушера не решался потревожить патриарха и терпеливо выжидал, перебирая
на конике у порога разложенные святительские одежды. Тут были и порты
праздничные из темно-синего английского сукна, и зипун, алый, шелковый, с
золотными дутыми путвицами, да мантия из зеленого рытого узорчатого бархата
со скрижалями, да белый клобук из камки с крестом на маковице из жемчуга и
диамантов, и двурогий сандальный посох с шестью золочеными яблоками.
"Эй, копуха, застыл там?" - властно прикрикнул патриарх Шушере,
непонятно чем уязвленный. Недавнее видение скоро померкло, но к столу
отправлялся Никон с горчинкою в груди.
"Любит ли меня народ, братец?" - вроде бы в шутку спросил Никон Иоанна
утишенным тоном, но голос его предательски дрогнул. Гордыня застала
патриарха врасплох, залучила в свои нети, и он не смог совладать с нею.
Келейник натягивал патриарху тугие собольи чулочки, стоя на коленях. Он
торопливо вознес умиленный взгляд и воскликнул:
"Великий Господине! Разве можно любить иль не любить Христов лик, что
светит на небе? Это куда слаже жизни. Так и ты на земле грешной наше
пресветлое солнце. Всякий бы почел за счастие умереть тут же, не сходя с
места, только бы лицезреть тебя".
"А чего ж ты не помер до сей поры, лукавая твоя морда? - ехидно
улыскнулся Никон в толстые усы, брызгая на побитый сединою волос гуляфной
водкой из серебряного ароматника. - Все вы так-то похваляетесь, пока батько
на вышине числится. А после и глотка воды не дождаться..."
Шушера порывисто поцеловал сафьянные башмаки патриарха и прижал к
груди: "Миленькой государь! Пусть, как Иеремию, забьют меня в колоду. За
тебя все муки снесу, батько!"
И как в воду глядел Иоанн Шушера, ближний патриарший келейник.
Макарий прибыл в патриарший Дворец в седьмом часу дня. Никон встретил
его на третьей лестнице, устланной шемаханскими коврами.
Внизу с улицы гулко отпахнулась дверь, прижатая к стене метелью, и
вместе с многим гулом иноземных голосов ворвался в хоромы тугой морозный
ветер.
Антиохийский патриарх поднимался тяжело, с одышкою, но, однако, отверг
помощь архимандритов. Подол черной мантии с алыми скрижалями подметал
ступени. Пуховая камилавка присбита на затылок, лоб, покрытый испариной от
талого снега, собрался в тягостную морщинистую грудку. Эх, милый мой, не
надо наедать черев! все ублаготворяешь утробу, позабывши келейное правило.