"Владимир Лидин. Рассказы о двадцатом годе " - читать интересную книгу автора

инженером, педагогом и зубным техником, коммерческим агентом и актёром,- он
прошёл за три года весь путь, который проходит американец за целую жизнь,
чтобы стать миллиардером или на худой конец директором ойл-треста,- но он не
стал директором треста, и не стал миллиардером,- он был всего на всего
русский Дафнис на перекрёстке двух улиц, с ящиком, в котором лежали гребешки
и камеи,- у него не было крова и крыши, но пока было лето, и летние дожди
были теплы и мягко дымились на сером свежем асфальте, и он не привык за три
года езды на крышах теплушек задумываться о крове и о судьбе дольше, чем за
одну неделю вперёд,- мало ли что ещё могло с ним случиться до северных вьюг
и снегов,- судьба ведь не больше, как лёгонький шарик, пущенный ловкой рукой
из желобка в желобок. И разве мог знать он здесь, на берегу асфальтовых
горячих потоков, что всего лишь за площадью, за разливом, мощённым свежим
торцом, в ста тридцати шагах от него стоит Хлоя, которой надлежит разделить
его странствия...
У Хлои тоже не было прав, и не было тонкорунных овец,- она лишь могла
торговать в развеску духами, напуская из пипетки в флакончик ароматные
изумрудные капли, растереть между пальцев которые - и запах вечности,
беспокойных скитаний, горьких и очаровательных встреч будет следовать по
асфальту, меж камней, меж сделок на бирже, меж стука бухгалтерских счётов,-
она была тоже в сандалиях на босу смуглую ногу, обожжена солнцем до черноты,
она превосходно обуглилась здесь меж торца и камней.
Древо её генеалогии пустило всего лишь один несложный росток: год
сиденья на входящем журнале, мудро сменённом на пёстрые дорогие флаконы,- но
она узнала зато, что зима без дров холодна, и чем ближе к зиме, тем дрова
дороже; и что примус, латунный новенький примус под ловкой рукой - это
лучший соратник; и что человек, имеющий комнату - это ещё человек, и что
человек, не имеющий комнаты - это человек лишь на время, до первого холода.
Хлое было всего восемнадцать лет, но она знала уже, что восемнадцать
девичьих лет, плохо положенных,- это добыча прохожего; и она знала уже, что
человек, который не оброс ещё шерстью и не имеет когтей, не может надеяться
ни на комнату, ни на то, что он сможет пробиться сквозь эту скорлупу
экипажей, аквариумов с безголовыми розовомясыми рыбами и лаково-чёрных
машин.
У Хлои были волосы, выгоревшие на солнце золотою соломой, и мелкие
первозданные зубы, и место во вселенной, прочное место меж выступов двух
витрин, откуда ангельский голос возвещал проходящим:
- Шипр, кёльк-флёр, лориган...
И с высоты восемнадцати лет, познавших человеческие будни и страсти,
словно следя за полётом веков, поколений и играми судеб - здесь, меж
аквариумных стёкол витрин,- мимо, мимо человеческие толпы, любовники об руку
с любовницами, влюблённые на свидании, чужая жена, ожидающая под извозчичьей
поднятой крышей, деловые портфели, котелки общёлкнутые биржевым бюллетенем,-
кого, кого не несёт мимо, все мимо по торгово-асфальтовой улице,- учрежденья
и тресты выплёвывают к четырём часам толпы московских клерков, как в
лондонском Сити,- у неё были два голубых кукольных глаза, откуда глядела
мудрость веков, познанная в восемнадцать девичьих лет, растянутых на
десятилетья. О, она знала беспокойный огонь женских порочных глаз, и деловую
решительность глаз мужских, и голубые волны девичьих глаз, готовых разбиться
о холодную грядку камней, сомкнувшихся под мужской продавленной шляпой или
суконным шлемом военного.