"Томас Лиготти. Эта тень, эта тьма (Сб. "Число зверя")" - читать интересную книгу автора

чтобы тело Гроссфогеля могло избавиться от своего желудочно-кишечного
кризиса и отправиться путешествовать по разным направлениям, пользуясь
разными видами транспорта, но главным образом самым недорогим -
междугородными автобусами, - и созерцать, как эта тень, эта тьма
использует наш мир тел для получения того, что ей нужно, чтобы
благоденствовать. А насозерцавшись этого зрелища, я неизбежно должен был
запечатлеть его в какой-либо форме, не как художник, потерпевший фиаско,
потому что опирался на нонсенс, именуемый сознанием или воображением, но
как тело, которому удалось обнаружить, как все в этом мире функционирует
на самом деле. И вот я здесь сегодня, чтобы показать вам это, выставить
его перед вами.
Я, также убаюканный или же взволнованный рассуждениями Гроссфогеля,
как все остальные его слушатели, был почему-то изумлен, если не испуган,
когда он внезапно завершил свою лекцию или фантастический монолог - ну,
словом, то, чем в тот момент мне представлялись его слова. Казалось, он
будет говорить и говорить без конца в задней комнате этой галереи, где с
потолка на шнурах свисали тусклые лампочки, и одна из них - прямо над
столиком, укрытым обрывком простыни. И вот Гроссфогель начал приподнимать
этот обрывок простыни, чтобы наконец-то показать нам то, что сотворил не с
помощью своего сознания или воображения, каковых, по его утверждению, не
осталось так же, как его души или личности, но с помощью только физических
органов чувств своего тела. Когда он наконец полностью снял со своего
творения обрывок простыни и оно предстало перед нами целиком, освещенное
висевшей прямо над ним лампочкой на шнуре, в первый момент никто из нас не
продемонстрировал никакой реакции - ни положительной, ни отрицательной,
возможно, потому, что наши сознания были оглушены всей этой словесной
подготовкой к этому мигу совлечения обрывка полосы.
Видимо, это было что-то вроде скульптуры. Однако первоначально я не
нашел для этого предмета никакого родового обозначения, как
художественного, так и не художественного. Он мог быть чем угодно.
Поверхность его повсюду была одинаково сияющей тьмой, глянцевой пленкой,
под которой вихрился черный туман теней, словно бы находящихся в движении
- эффект, вероятнее всего порождаемый покачиванием болтающейся над ним
лампочки. И пока я смотрел на этот предмет, мне почудилось, что я слышу
отдаленный рев, в котором, бесспорно, было и что-то звериное, и что-то
океаническое, как перед тем сообщил нам Гроссфогель. В общих очертаниях
проглядывало отнюдь не случайное сходство с какого-то рода существом,
нечто вроде примитивной карикатуры на скорпиона или краба, поскольку из
совершенно бесформенной середины тянулось довольно много клешнеподобных
отростков. Кроме того, он словно бы содержал слагаемые, устремленные
вверх, - подобия горных пиков или рогов, торчащих вверх примерно под
прямым углом и завершающихся либо острием, либо мягкой выпуклостью,
похожей на голову. Поскольку Гроссфогель так много говорил о телах, было
только естественно увидеть их подобия, но в искажениях: то как основание
чего-либо, то каким-то образом внедренными в него - хаотический мир
всевозможнейших тел, контуров, активизируемых этой тенью внутри них, этой
тьмой, которая вынуждает предметы быть тем, чем они не являются, и делать
то, чего они не делают. И среди этих телообразных контуров я ясно различил
корпулентную фигуру самого художника, хотя значение того, что Гроссфогель
имплантировал себя туда, осталось мной незамеченным, пока я сидел там,