"Альберт Анатольевич Лиханов. Благие намерения (Повесть) " - читать интересную книгу автора

бестолочами, лентяями, а то и просто негодяями, а такого - такого я не
слышала ни разу.
Когда Аполлон Аполлинарьевич произнес фразу о любви, о том, что нет
человека, которого учитель мог бы - даже мысленно! - не любить, в
учительской произошло едва уловимое шевеление. Я, увлеченная речью
директора, не услышала шороха и поняла, что что-то произошло, по его лицу.
Аполлоша умолк, точно запнулся, и произнес после паузы:
- Я слушаю.
- Ну, это уж толстовство, Аполлон Аполлинарьевич! - произнесла
женщина, сидевшая от директора справа, его правая рука, завуч Елена
Евгеньевна, плотная, мускулистая, с мужской широкоплечей фигурой.
Было слышно, как в окно бьется басистая муха. Наверное, у них
какой-то затяжной конфликт чисто педагогического свойства, еще подумала я,
когда за вежливыми фразами таятся острые шипы. Но директор не дал мне
времени на раздумье.
- Надежда Георгиевна, - спросил он задумчиво, будто я была одна в
учительской, и головы педагогов снова враз повернулись ко мне, - вы,
конечно, помните записки о кадетском корпусе Лескова?
- Да! - соврала я не столько из желания соврать, сколько от
неожиданности.
- Помните, там эконом был Бобров. Что-то вроде завхоза по-нынешнему.
Так вот этот эконом никогда свою зарплату на себя не тратил. Детей в
кадеты отдавали из бедных семей, поэтому он каждому выпускнику, каждому
прапорщику дарил три смены белья и шесть серебряных ложек... восемьдесят
четвертой пробы. Чтобы, значит, когда товарищи зайдут, было чем щи хлебать
и к чаю...
Аполлон Аполлинарьевич говорил без прежнего напора, как бы рассуждая
сам с собой.
- И еще там был директор Перский, генерал-майор, между прочим, так он
жил в корпусе безотлучно, всю, представляете, свою жизнь отдав
выпускникам, а детей туда посылали с четырех лет, и, когда ему говорили о
женитьбе, этот генерал отвечал следующее: "Мне провидение вверило так
много чужих детей, что некогда думать о собственных".
- Мы тоже о собственных не думаем, - громко сказала Елена Евгеньевна
и обвела взглядом учительскую. Педсовет одобрительно загудел, женщин, как
в каждой школе, было большинство, а мне эта Елена Евгеньевна тотчас
показалась особой сварливой и неприятной. Но директора не сбила реплика
завуча.
- Четырнадцатого декабря, в день восстания, многие солдаты, раненые в
том числе, перешли Неву по льду - от Сенатской площади. Кадетский же
корпус был прямо напротив нее, представляете? - Аполлон Аполлинарьевич
оживился, глаза его блестели. - Ну и кадеты спрятали у себя бунтовщиков,
оказали им помощь, конечно, накормили. Наутро в корпус сам император
приезжает, представляете, и ну генерала чихвостить. И что же - генерал! -
на другой день! - после восстания! - говорит разъяренному императору про
своих кадетов? "Они так воспитаны, ваше величество: драться с неприятелем,
но после победы призревать раненых, как своих".
Аполлон Аполлинарьевич победительно оглядел учительскую, посмотрел
доброжелательно на Елену Евгеньевну, будто пожалел ее слегка, и прибавил:
- Видите, какие славные учителя были до нас с вами, дорогие друзья!