"Альберт Анатольевич Лиханов. Лабиринт " - читать интересную книгу автора

восстанут против бабки.
Сядут у телевизора, позади бабы Шуры, чтоб не видела она их, обнимутся
и шепотом говорят. Говорят, говорят!.. Потом тихонько засмеются. Толик
улыбается, смотрит тайно на маму и отца, как они в трюмо отражаются. Потом
надоест ему в зеркало на них смотреть, перетащит Толик свой стул, сядет
между мамой и отцом и они втроем шепчутся, смеются втроем. И кажется
Толику, что не шепотом они говорят, а громко, что смеются они весело,
хохочут во все горло.
Обернется на них баба Шура, увидит, что отец с матерью и с Толиком
обнявшись сидят, носик свой востренький так и отдернет, будто им обо
что-нибудь горячее обожглась.
Но давно уже не сидели они втроем обнявшись, давно не восставали мама
с отцом против бабки. И тут баба Шура победу над отцом одержала.
С иконой своей победила - не тронул отец икону, с деньгами победила -
выдает отцу по полтиннику, а теперь еще раз верх одержала: боится мама к
отцу подойти, чтобы, не дай бег, не обидеть бабу Шуру.
Одну оставалось победу одержать бабке. Одну. Последнюю. Чтобы отец в
цех из-за денег перешел. Все тогда будет под бабкиной пятой, под бабкиным
игом!
Толик глядел в телевизор, слушал краем уха, как последние известия
передают, а сам про маму думал.
Вот бабка на отца наседает, отец от нее отбивается: то закричит, то
уйдет из дому, а вернется выпившим. Вроде идет между отцом к бабкой тихая
драка - без кулаков, без крови из носу, но пострашней. Крепкий, сильный
отец перед тщедушной бабкой отступает. И во всей этой драке Толику лишь
одно непонятно - а мама? Как же мама? Почему она молчит? Почему она всегда
бабкину сторону держит? Почему слушает ее во всем, словно рабыня? Понятно:
мама бабе Шуре родная дочь и должна, конечно, ее слушаться, но ведь не так
же! Не так, чтоб дома как в больнице было. Тишина, муха пролетит - слышно.
Молчат все как сычи, а заговорят - сразу дым коромыслом, сразу спор и крик.
Эх, да что за жизнь такая!
Тоскливо Толику дома, тяжело, душно. Вот сбегал во двор, покидал шайбу
в танкистском шлеме - и будто сил набрался, а вернулся домой, посидел час,
послушал бабкины разговоры, видел снова, как отец мучается, - и опять
тоскливо ему.
Толик в зверинец летом ходил. Весело там было, смешно. Особенно на
мартышек разных смотреть забавно, как они дурят и забавляются. У клетки с
мартышками всегда ребята толкутся, но Толику эти глупости быстро надоедают,
и он к медведям идет. Медведи теперь в любом зверинце, в любом зоопарке
есть, народ все больше у тигров толпится, у леопардов, у львов или вот у
мартышек, а возле медведей всегда пусто. Ходят медведи по клетке из угла в
угол или топчутся на месте, тоскливо в стороны поглядывая, ничего хорошего
больше не ожидая, с тоской вспоминая тайгу. Толкутся, толкутся, бродят по
клетке, куда себя деть, не знают.
Вот и дома у Толика теперь так же. Толчется он по комнате, не знает,
куда деть себя. Как медведь в клетке. Ни поговорить не с кем, ни
посмеяться.
Будто не с людьми он в комнате сидит, а с чучелами. С пустыми местами.
Есть такое выражение. Очень хочется тогда ему к маме подойти или к отцу, а
еще пуще к бабе Шуре, дернуть ее, во всем виновную, за рукав и крикнуть.