"Альберт Анатольевич Лиханов. Магазин ненаглядных пособий " - читать интересную книгу автора

смерть от дистрофии, и срочная стройка военных заводов без сна и роздыха,
но что поделаешь, так считалось и так считается: кто в тылу, тот крыса и
достоин только презрения, кто на фронте, тот герой, слава ему и честь. Что
у взрослых, то и у ребятни.
Каждый класс и каждая школа делились на две половины - на тех, у кого
отец воюет, и на тех, у кого отец дома.
Детей тыловиков мы презирали, и, как часто это бывает у ребят,
гораздо несправедливей и с большей жестокостью, чем взрослые фронтовики
взрослых тыловиков. Детский суд строг и не терпит объяснений. Любой суд
обвинением кончается, а детский из одного обвинения и состоит.
Так вот, Витьку Борецкого требовалось немедля зачислить в большую -
фронтовую или меньшую - тыловую часть класса, и по всем строгим правилам
детского суда попадал он в явные тыловики, но вот якоря на пуговицах и
должность отца - начальник пароходства! - сильно смущали. И не только
меня.
Якоря в моем представлении, даже речные, всегда дело серьезное, почти
военное. А флот пуще того. Город наш стоял на реке не очень великой да
широкой, но все же судоходной, и хотя он был также серьезным
железнодорожным узлом и поездов, в том числе военных, ого-го сколько у нас
проходило, паровозы и железнодорожники, даже военные железнодорожники,
почему-то нашим уважением, как речные судоходы, не пользовались. То ли
потому, что все же речники, как и моряки, в бескозырках, то ли потому, что
их во много раз меньше, чем железнодорожников, то ли потому, что пароход,
как ни крути, посложней паровоза, все-таки не по рельсам ходит, им
управлять надо, чтобы на мель не сел, - словом, полувоенные речники при
черных морских бушлатах имели в нашем городе особые привилегии и если не
были фронтовиками в полном смысле, то как бы приближались к ним. Впрочем,
может, это было лишь мальчишеским ощущением, которое вовсе не передавалось
взрослым?
Так или иначе, но Витька Борецкий просидел в классе тихо дня три, так
и не определенный ни в какой лагерь. Сидел себе на предпоследней парте,
посверкивал завидными пуговицами с якорями, был тих и аккуратен, тянул
руку, если хотел сказать или спросить, в общем, был образцовым
пай-мальчиком, совершенно не похожим на нашу шумливую братию, с
шумливостью которой и вовсе не образцовым поведением Анна Николаевна давно
уже смирилась. Откуда только такой приехал?
В общем, ЧП, в которое влип Витька Борецкий, произошло только лишь по
причине его поразительной дисциплинированности. Я было подумал: уж не
морской ли? Но тут же отмахнул в сторону свое предположение - нет, не
морской.
Итак, был урок рисования.
Анна Николаевна, я думаю, пользовалась нашей особой любовью еще и
потому, что не скрывала своего неравного отношения к предметам. Математику
и русский она почитала и это почитание всячески внушала нам.
- Тот, кто некрасиво, а пуще того, неграмотно пишет, - торжественно
провозглашала она, - пустой человек, потому что письмо сиречь развитие
мысли.
Анна Николаевна училась очень давно, может, даже до революции, и
любила старинные слова, которые нам непременно разъясняла. Поэтому мы
знали, что слово "сиречь" равно слову "есть".