"Альберт Анатольевич Лиханов. Голгофа (Повесть) " - читать интересную книгу автора

ведь как перст одинокий, сгинешь, и поплакать будет некому". - "Ну и
хорошо!" - воскликнул Алексей, но начальник опять заорал: "От-ставить
разговоры!" Вот он такой, Иван Федорович, старый рубака, комполка Первой
Конной, - то кричит, то жалеет, то вот молчит, как теперь...
Иван Федорович глотнул, крякнул, верно, выпил и, еще помолчав,
буркнул сердито:
- Давай.
Алексей обернулся, теперь уже он разглядывал начальника, ловил его
взгляд, хотел слово какое-нибудь придумать, но Иван Федорович сердито
жевал колбасу и старательно отворачивался.
Через несколько дней, когда прощались, начальник облапил его, прижал
сильно к кожаному наркоматовскому пальто и сказал:
- Давай, Алешка, за двоих! Я ведь тоже...
"За двоих!" Пряхин вспомнил слова эти, сказанные дрогнувшим голосом,
и криво усмехнулся. Хоть бы за одного... Убил хоть одного фрица? Шел в
атаку? Спас товарища? Сделал хоть что-нибудь стоящее там, на войне?
Пришел на фронт в январе сорок четвертого, при первой же бомбежке
залетел под бомбу, еле выскребся на белый свет и вот теперь спрятался за
добрую тетю Груню, за свою спасительницу...
"Давай, Алешка!"
Хреновый из него вояка вышел, что и говорить. Встреть он Ивана
Федоровича, и объяснить нечего. Ну да ладно. Разве лучше, если бы
отсиделся в наркомате? И так стыдобушки хлебнул. Так что ранение свое
рассматривал Алексей как наказание за нерешительность, за трусость.
Изумленно приходя в себя, Алексей оглядел голубые занавески на окнах,
чистый крашеный пол, покачал головой, разглядывая тетю Груню.
- Чего, голубок, затуманился? - улыбнулась тетя Груня, наливая в
стаканы кипяток. - Иль зазноба вспомнилась? Ай, расскажи! Никогда мы про
жизнь твою не балакали, сказал только, что бобыль, а как же так -
немолодой да одинокий? Иль беда какая случилась, так скажи, поплачь, как
тогда, в первый раз, гляди полегчает. - Алексей улыбнулся.
- Ну, тетя Груня, и мастерица ты уговаривать да приговаривать! А
балакать тут долго нечего. Была жена-то, была. Да сплыла. К другому
сбежала, до войны еще. Ну и бог с ней!
Тетя Груня качнула головой, глаза прикрыла - стала похожа на грустную
птицу.
- Не пожалела, значит, тебя, себя пожалела.
- Откуда ты знаешь? - встрепенулся Алексей.
- И-и, милай, - усмехнулась тетя Груня, - тут и знать нечего, все
люди на две половинки делятся - на тех, кто себя жалеет, да на тех, кто
жалеет других... Пей чаек-то! С калинкой!
Алексей пил чай, вглядывался в свое отражение на медном чайнике и
снова чувствовал то, что было с ним днем: минувшее как бы отступает,
становится незначительным, и тело наполняется новым желанием жить дальше,
начать все снова, пусть вокруг война, пусть горе и беда еще носятся по
улицам. Его-то они уже зацепили, и нечего им больше делать в его судьбе.
Ну ведь может же, может начаться все снова, сначала! И не в Москве,
где есть у него комната и в той комнате все его минувшее, а в этом дальнем
городке, деревянном, теплом, с доброй тетей Груней-спасительницей.
Может же стать так, что жизнь, отмеренная ему без удач, очень просто