"Альберт Лиханов. Слетки" - читать интересную книгу автора

развитой, крепкий паренек, которому, на иной взгляд, не ребенка за спиной
тащить было бы сподручнее, а прогуливаться, допустим, с девочкой или хотя бы
гонять на велосипедах в мальчишечьей безоглядной стае, а то и, по нынешним
временам, пивко посасывать, возлежа на солнцепеке.
А Бориска шел по улице, туманно улыбаясь, нес за спиной брата, и о
чем-то они кратко перемалвливались, вполне довольные друг другом и отлично
друг друга понимающие.
Борис, как молодой жеребчик, проскакал в парк и начал знакомить малыша
с тамошними особенностями, показывая грачиные гнезда, может быть, даже
объясняя, кто такие слетки и в чем трудности грачиного воспитания. Впрочем,
пожалуй, он просто поворачивался и так, и сяк, понимая ограниченность
братниного взгляда из-за собственной спины - обращал его внимание на древние
липы, на густые кусты и скачущих в них птиц, на стоящие обочь приземистую
больницу и морг - просто так, без всякого умысла, как на топографические
объекты. И ничем это путешествие не было бы отмечено в их судьбах, кабы не
группка ребят из Борькиной школы, которой со временем предстоит стать и
школой Глеба.
В небольшой той группке, человек из шести-семи, были не только
мальчишки, но и девочки, что определяло общую температуру их компании,
слегка подогретую все тем же вездесущим пивом: у кого прихваченная за
горлышко меж пальцев, у кого зажатая всей ладонью полуотпитая темная бутыль.
Компании такие почти всегда опасны - желанием каждого выказаться друг перед
другом, мальчишечьим стремлением быть достойней и смелей других в
девчоночьих глазах; девчоночьим, порой весьма глупым, желанием подначить
пацанов, подтолкнуть их к тому, чтобы повыпендривались они перед ними просто
так, без смысла и толку.
Все ребята в той компашке были постарше Бориски, всякому лет по
три-надцать-четырнадцать, и они, конечно, хорошо знали Горева по школе.
В ином месте и в иной час, особенно каждый порознь, они бы, эти ребята,
может, и улыбнулись двум братьям, скачущим по парку, но теперь они были
кучкой, пусть немногочисленной, но единодушной даже и не во зле, а в желании
поерничать, поиздеваться, поизмываться над добром, захваченным врасплох.
Столкнулись они на узенькой тропке - дорожек-то прогулочных в парке не
имелось, никак не разойтись: Бориска с Глебкой за спиной, молчаливо и
понимающе притихшим, и рогочущая, малость хмельная и задиристая кучка
старших.
- Ой, умора-то, умора! - визжала долговязая некрасивая девчонка, на
которую, как хорошо знал Бориска, в школе парни внимания не обращали, а была
она всегда частью толпы. И, наверное, оттого, словно бы всем в отместку,
восполняла свою некрасивость липучей настырностью и громкоголосой
хамоватостью. Вечно она норовила в первые ряды - и за партой, и на
собраниях, и руку всегда первой тянет, и орет на переменках оглушительнее
всех. А если кучка собирается - эта тут как тут.
Вот и сейчас заорала:
- Ой, умора, глядите, в штанах, а нянька! Эй, Горев, глотни-ка лучше
пивка!
Да уж! Во всякой собачьей стае непременно есть шавка, которая лает
громче всех, раньше всех бросается к объекту нападения, правда, потом дает
другим псам обогнать себя, отстает, и гавкает уже чуть сыздали, блюдя личную
безопасность. Такой же была и эта долговязая.