"Альберт Лиханов. Собрание сочинений в 4-х томах Том 3" - читать интересную книгу автора

приостановить бесчисленные драки этим поучительным примером. К тому же
избитые противники Кири после вызова к директору и допросов с пристрастием
подтвердили вчерашнюю "темную".
Кирьянов после этого стал в школе олимпийским богом. На его
независимость никто никогда не посягал, а сам Киря сделал важный для себя
вывод: ни за кого не заступаться, никого не поддерживать, кроме себя.
Как ни странно, оказался прав и директор: драки в школе резко
сократились. Откровенная жестокость Кирьянова, бывшая объективно актом
мести, а значит, благородства, отрезвила некоторые азартные головы. Но сам
он вдруг уверовал в свою беспредельную безнаказанность.
С тех пор прошло много лет, и ни разу больше Кирьянов не дрался, даже в
энергичные студенческие годы. Со временем он заматерел, стал мощней, бицепсы
его выпирали стальными буграми; в противовес рано лысеющей голове он
отпустил колючую бороду и выучился громогласно, несколько театрально
хохотать, так что стоило ему лишь появиться в назревающей обстановке и
громко, рычаще захохотать, как предстоящая драка словно бы испарялась, люди
враз успокаивались и потихоньку расходились.
В студенческие годы Кирьянов любил бродить по городу с красной повязкой
на рукаве; улицы, где он дежурил, были всегда образцовыми в смысле
общественного порядка, его, как своеобразный символ бригадмила, всегда
усаживали в президиумы милицейских и прочих общественных заседаний, щедро
одаряли грамотами и наручными часами, и как-то незаметно получилось, что
Кирьянов - замечательный активист, за которым укрепилась слава хорошего,
толкового и нужного человека.
Окончив институт, Кирьянов сразу стал начальником группы, работал
легко, играючи, беззаботно перенося тяготы полевой жизни, потом быстро стал
любимцем среди начальников партий, а когда ушел в управление бывший
начальник отряда, сомнений ни у кого не было: на его место назначили
Кирьянова.
Продолжая актерствовать, Киря, который стал теперь ПэПэ, умел вести
себя в управлении, изображал там этакого неотесанного, но добродушного
увальня, добродушно отваливал своим шефам окорока копченой медвежатины, кули
брусники, мешки кедровой шишки, всякий раз поражая воображение бывших
геодезистов, а нынешних горожан какой-нибудь рассибирской новинкой.
Например, настойкой из сырого кедрового ореха, напоминавшей "рижский
бальзам", драгоценной иконкой из отдаленного монастыря, старой книгой или
осетром в человеческий рост, которые Кирьянов вез, возвращаясь в управление,
самолетом, специально милым друзьям, которые ждут не дождутся, когда
чудаковатый Петька Кирьянов удивит еще какой-нибудь штуковиной.
Впрочем, было бы несправедливо обвинять его в игре корыстной. Он делал
это и бескорыстно. Он играл перед людьми, от которых ничего не хотел и
которые даже были обязаны ему. Тот же Храбриков. Тут игра шла как бы за
текстом. С этой пигалицей Цветковой Кирьянов играл для самоуважения,
отыскивал в своей одремучившейся душе элементы галантности, хотя было бы
искренней сто раз послать ее к черту, эту бездарную, бестолковую бабу.
Но так ПэПэ поступить не мог. От такого человека, как он, порой ждут и
несправедливой справедливости, снисхождения, доброты. Так что пусть эта
никчемная, в сущности, доброта упадет лучше на это жалконькое и невредное
существо, которое будет благодарно и счастливо.
После ухода Киры Цветковой Кирьянов набил "Золотым руном" трубку,