"Эдуард Лимонов. Чужой в незнакомом городе" - читать интересную книгу автора

возлежали грубо сделанные транзисторы, магнитофоны и магнетоскопы.
Ширпотребная, то-есть, электроника. Над электроникой висели серебристая и
золотист; куртки. На магнетоскопе стояли расшитые голубые ковбойские сапоги.
Грязная кукла "Барби" возлежала на переднем плане почему-то на боку...
Выяснилось, что у магазина есть вторая витрина. Эта витрина выходила на
прямоугольную площадь. И ничем не отличалась от первой. В ней также были
собраны безобразные вульгарности. В центре площади располагалось... ничего
там не располагалось. Пара скамеек, не сколько сухих и жалких деревьев,
подземный ватер-клозет. По взрыхленной до степени песочной пыли не
заасфальтированной поверхности площади бродили бесцельно несколько женщин,
похожих на бедных домашних хозяек. Дул ветер вздымая пыль и трепля кожаные
штаны, джинсы и просто штаны по трем сторонам периметра площади. Место
напоминало "Flee-market"* для совсем бедных черных и пуэрториканцов
где-нибудь в гетто захолустного американского города. И даже беднее. Я
обошел магазины.
______________
* Барахолка.

Как некогда мода на львов охранявших въезды в старые усадьбы, у них тут
свирепствовала мода на скатанные в рулон ковры у входа. Связанные цепями (!)
два ковра стояли у каждой двери. Уже упомянутые вульгарные изделия из грубой
кожи, очевидно, пользовались у покупателей наибольшим спросом. Каждый
магазин вывесил их снаружи, или рекламировал в витрине. Надпись Все Для
Моряков оказалась столь же обязательной, как ковры и кожа. Крупными буквами,
куда более крупными, чем надписи на других языках.
В безымянной витрине я обнаружил нечто вроде мемориала посвященного
умершему советскому певцу Высоцкому. Десяток кассет, сложенных горкой под
выцветшей его фотографией (Надпись от руки на пожелтевшей и испещренной
мушиным пометом бумажной ленте оповещала: "Мы, имеем в продаже ВСЕ кассеты
Высоцкого".). Стоял прислоненный к самому стеклу, распухший и пыльный "Том
1. Стихи и песни Высоцкого". С его гравюрным портретом на обложке. Никаких
других книг витрина не содержала. Поодаль от мемориала располагались
кассеты, очевидно с записями лиц, поименованных на листе бумаги (в мелкую
клетку) - угол листа был придавлен кассетами. Фамилии в списке были русские,
и исполнены русскими буквами.
Из магазина в магазин бродили группами низкорослые "дядьки" в костюмах
слаборазвитых стран, переговариваясь на неопределимых (я старательно
прислушивался) языках. Два таких "дядьки" вышли к центру сквера и вступили в
тяжелый разговор с "домашними хозяйками". Один, без улыбки, безрадостно,
положил руку на зад "хозяйки". Только в этот момент до меня дошла простая
истина, что "домашние хозяйки" - проститутки. Прищурившись, я сумел увидеть
выложенную серым кирпичом на фасаде красного кирпича, надпись "Симэнс Хауз "
и сообразил, что по площади расхаживают и с проститутками договариваются,
торговые моряки. Что площадь, на которой я нахожусь - есть торговый центр.
Для моряков. Советские моряки, судя по сильнейшему преобладанию и размерам
русских надписей, отовариваются здесь чаще всех. (Юноше, грезящему о морях,
каким ты был тридцать лет назад, Эдвард, эта скучная убогая площадь
показалась бы безобразной и несправедливой карикатурой. А где же любовь и
страсти, где персонажи романтических песен? Где юнга Билл, где крошка Мэри,
где боцман Боб? За много тысяч километров от моря, ведь пели хулиганы в