"Эрик Линклэйтер. Мистер Бикулла " - читать интересную книгу автора

нехватку...
- Боюсь, так дело не пойдет, - перебил его Лессинг. - Вы приводите
доводы, это сейчас не нужно.
- Невозможно расслабиться, думая о деньгах.
- Давайте возьмем что-нибудь другое. Совсем другое. Тюремную камеру.
- Там был полицейский, - сказал мистер Бикулла, - с бородавкой на щеке.
Я никогда больше не видел такой большой бородавки. Бородавка в форме
вулкана, темно-коричневого цвета. Как вулкан Этна на Сицилии. И этот вулкан
дымился и один раз даже выпустил колечко дыма, будто внутри сидел великан и
курил гигантскую сигару - сигару с фирменной маркой. "Сидит в вулкане
великан..." Меня в детстве очень забавлял этот каламбур, чего не скажешь о
моем отце: ему эта шутка быстро надоела. У него был тонкий вкус во всем, и в
литературе тоже, так что каламбуры он просто не переваривал. Раз уж мы
заговорили о пищеварении, то надо вспомнить о моей матери, - живот у нее был
просто удивительных размеров...
- Нет! - воскликнул Лессинг. - Так дело не пойдет! Вы здесь не для
того, чтобы развлекать меня! Вы вообще не должны думать. Говорите первое,
что придет вам в голову, не задумываясь. Ну-ка, попытайтесь снова и на сей
раз начните с вашего отца.
- С отца, - послушно повторил мистер Бикулла. - Мой отец с трудом
умирал. Для него это было очень нелегко. Он был религиозным человеком, но
часто менял веру. И вот он умирает и не может вспомнить, к какому
вероисповеданию принадлежит. Он много раз принимал христианство. Буддизм
раза два. Однажды он уверовал в Баба[10] и бабизм.[11] Это длилось больше
года. Затем был Герберт Спенсер,[12] потому что тот объявил наслаждение
этическим принципом. Отец разочаровался в коптской церкви и на какое-то
время обратился к философии Бергсона,[13] а еще он был политеистом и с
благоговением читал Ригведу.[14] И вот на смертном ложе он сомневается, не
мусульманин ли он. Не может вспомнить и говорит, что религия должна быть как
жена в древней Индии: с тобой в жизни и с тобой в смерти...
Около получаса Лессинг слушал его с любопытством, но и с явным
недоверием. Любой психоаналитик мог только мечтать о таком пациенте: весь
внешний вид мистера Бикуллы говорил о том, что он полностью расслабился,
забыл о присутствии постороннего и не контролировал своих слов. Пиджак
расстегнут, руки покоятся на животе. Землистого цвета лицо было спокойным и
безмятежным, как будто он засыпал, а медленная речь сопровождалась глубокими
вздохами. Но многое из того, что он говорил, было слишком интересно; нельзя
сказать - слишком интересно, чтобы быть правдой, но все же намного логичнее
и занимательнее обычного потока сознания. Это говорило о сознательном
пользовании своим талантом рассказчика и о преобладании обработанных
воспоминаний над спонтанными и почти бессознательными. Но когда Лессинг
решил, наконец, прекратить эти подозрительные откровения, поток фраз вдруг
превратился в ручеек бессвязных слов, а потом и вовсе иссяк, булькнув на
прощание, как вода, выпущенная из ванны. Мистер Бикулла заснул и стал слегка
похрапывать.
Лессинг разбудил его через пять минут. Пациент сел и зевнул.
- Именно так я засыпал в тюрьме, - сказал он. - Теперь я чувствую себя
посвежевшим, хотя в горле пересохло от всех этих разговоров. Вы не скажете,
который сейчас час?
- Пять минут седьмого.