"Лев Александрович Линьков. Сердце Александра Сивачева " - читать интересную книгу автора

Пули над головой "зик-зик", а потом слышу Ваню Неходу. "Куда ты, дед? Я, -
говорит, - тебя не признал, чуть в покойника не обернул!" Тут и Сивачев
появился. Голова перевязана. На перевязке кровь, а лицо строгое, спокойное.
"Не тревожься за нас, дед, и вы, товарищи колхозники, не тревожьтесь!" За
мной следом еще человек пять приползло. "Вас здесь безоружных перебьют,
забирайте жен с ребятами, стариков - да в лес". И отправил всех обратно.
Тут опять пушки загрохотали, опять враг по заставе начал бить прямой
наводкой. Дополз я до своей хаты, а вместо хаты - костер.
А время уж к полудню. Немец опять в атаку с трех сторон пошел. А Саша
молчит. "Нет, - думаю, - жив он, угостит вас сейчас". И верно: стреляют,
стреляют наши! Только звук уж не тот - один пулемет слышно с той стороны,
где я Сивачева видел, и винтовок пять, не больше. Одних фашистов в гроб
кладут, а другие лезут и лезут... Глядь, уж мимо колодца трое бегут, в руках
гранаты, замахнулись да так в землю и плюхнулись, подкосил их Сашин пулемет.
Тогда по земле гул прокатился. Из рощи выкатилось восемь танков. На
бортах черные кресты. Грохочут, из пушек, из пулеметов палят. Один на
переднем окопе вертится, другие - прямо на заставу.
Что это слышу? Песня! Грохот, пальба, а песня над всем, будто орлица,
взлетела, и ничто не в силах ее заглушить. Танки остановились. А Александр
Сивачев из окопов во весь рост поднялся, и за ним пятеро пограничников.
Запели "Интернационал" и с гранатами ринулись на фашистские танки...
Что дальше было, не видел: в погреб меня утянули. Смотрю - рука
окровавилась. Раньше и боли не чуял.
Бой смолк только часа в два после полудня. Стороной ушел на восток.
Наши люди, кто посмелее, из погреба вышли, я за ними - и на заставу. Там
угли, земля да кровь. Погибли наши дорогие товарищи, которые от снарядов,
которые от пуль, а кто под танками. Вот как бились пограничники! Одиннадцать
часов бились! Три танка пожгли. Шестьдесят четырех фашистов насмерть
положили. А раненых и сосчитать было невозможно.
Ночью мы опять на место боя пробрались. Достали из-под обломков мертвых
пограничников и дохоронили за околицей под дубом. Узнал фашистский
комендант - с землей могилу сровнял. А на другое утро на том месте опять
холмик вырос, и весь в цветах. Сколько раз ни разрушали враги ту могилу, она
все нерушимой была.
В ночь на 3 июля - вовек этой ночи не забыть! - я с внучонком в поле за
цветами направился. Насобирал цветов, ползу к могиле и сам себе не верю: над
братским холмом огонь мерцает. Сначала будто светлячок, а потом все пуще.
Ярким пламенем поднялся.
Мне словно кто новые силы в жилы влил. Весь страх у меня перед
фашистами пропал, встал я с земли, цветы вверх поднял, иду на алый огонь. А
он словно из самой земли идет, живой кровью светится.
Подхожу, а огонь все выше, все шире - полнеба захватил. Поднялся я на
холм, где пограничная братская могила была, понял: за лесом пожар громадный.
А утром, - продолжал дед, - пришел к нам в деревню пограничник -
зеленая фуражка на голове, в руке автомат. И как он, по всей форме одетый,
смог пройти мимо вражеских постов! Пришел, собрал нас, колхозников и
говорит:
"Сейчас из Москвы по радио приказ вышел. Родина наша зовет весь народ
на борьбу с врагом. Велено создавать партизанские отряды, не давать фашистам
пощады".