"Виль Владимирович Липатов. Сказание о директоре Прончатове " - читать интересную книгу автора

своему доброму богу. Однако знающие Нехамова люди богоопасительному
выражению стариковского лица не верили, так как и на седьмом десятке Никита
слыл лихим выпивохой, любителем пышных вдов, а в грозном настроении на
головы судостроителей обрушивал такие замысловатые конструкции из матерных
слов, что мужики крутили носами да приговаривали: "Ну, память у человека!"
Именно поэтому богоопасительной позе старика Олег Олегович ни на секунду не
поверил, но все-таки на некрашеную табуретку присел робко и подчеркнуто
заинтересованно, с любованьем посмотрел на новый стол, который нарочно был
придвинут к окну, чтобы ярко освещался.
- Спасибо, Никита Никитич! - смирно сказал Прончатов. - Мало этого
Гошку Чаусова драли! Сколько раз ему было говорено, чтоб по вашей улице
езживал без грому, чтобы вас не обеспокоивал, а ему все неймется. Так что
прощения просим за лихость, Никита Никитич.
Употребив несколько местных нарымских слов, составляя их в нарочито
напевную конструкцию, продолжая с восторгом смотреть на новый стол,
Прончатов добивался только одной цели: хотел понравиться Никите Нехамову.
Олег Олегович, конечно, догадывался, что старик насквозь видит его, что еще
до прихода в гости Нехамов раскусил прончатовскую игру, но продолжал в
прежнем духе.
- Никак новый стол соорудили, Никита Никитович? - уважительно сказал
Прончатов. - Этому столу надо на выставку, в Третьяковскую галерею. В жизни
я такого стола не видывал!
Сейчас Прончатов не врал - где он раньше мог видеть стол с куриными
ножками, с мозаичным рисунком на столешнице, изображающем рыбу-стерлядь,
что, развалясь, лежала на блюде? Стол был составлен из различных сортов
дерева, воздушная легкость чувствовалась в нем, а полировка была такой, что
хоть глядись в нее, как в зеркало. Большой красоты был стол, и Олег Олегович
искренне продолжал:
- Это не стол, а произведение искусства, Никита Никитович!
Невесомый, сухонький старик держал на лице прежнюю улыбку, хотя
по-прежнему не смотрел на Прончатова. Узкая мушкетерская бороденка у него
была крючком задрана, неожиданно крупные и сильные кисти рук лежали на
орлиных подлокотниках так властно и крепко, словно старик вместе с креслом
собирался взлететь, - У японской-то нации землетрясенье! - сказал он
безразличным голосом. - Им, однако, ничего. Дом из бамбука, он прочной,
легкой. А ежели бамбук молодой, его в пищу употреблять можно... - Никита
Нехамов вдруг всплеснул руками, крикнул почти испуганно: - Елизавета, а ведь
у тебя опозданье наблюдается!
Нехамов еще докрикивал последние слова, а в комнату уже вплывала его
жена, повязанная до глаз черным платком. Держа на вытянутых руках резной
поднос из цветных кусков дерева, она с полупоклоном приблизилась к старику,
опустив глаза в пол, напевным голосом произнесла:
- Изволь откушать, Никита Никитович!
Нехамовская жена старинной ладьей выплыла из комнаты, дверь за ней
бесшумно притворилась, а старик с прищуром придирчиво скосил глаза на
поднос - стоял на нем графин не то с квасом, не то с медовухой, лежали жарко
зарумянившиеся оладьи, как бы покрытые лаком куски сала, горбатый от
сочности ломоть мяса, ленивый соленый огурец, а в уголке притулился
серебряный стаканчик (тут уж гадать нечего!) с водкой.
- Молодой бамбук, он скусный! - наставительно сказал Нехамов самому