"Виль Липатов. Игорь Саввович " - читать интересную книгу автора

В последние недели Валентинов переживал "дрюономанию", то есть любовь к
очередному писателю, на этот раз к Морису Дрюону. Он то носился с Голсуорси,
то заново открывал казавшегося раньше простоватым Вячеслава Шишкова, то
вдруг признавал гением тихого шестидесятника Наумова. Теперь он жил среди
королев и кровавых монахов Дрюона.
- Хотела бы я знать, что - очень вкусно?
- А вот это, мама, яичница.
- Ну ешь, ешь!
Валентинов крякнул и смутился. Матери всегда хотелось за едой поболтать
с единственным сыном, а ему не хотелось; Валентинов ежедневно хотел
поболтать с матерью перед сном, а ей не хотелось. Вот так они и жили, почти
не разговаривая, а только переглядываясь и, конечно, понимая, что происходит
с каждым из них.
- Чем, ваше сиятельство, прикажете потчевать этого-то?
- Кого, мама?
- А вот этого твоего Игоря Саввовича! Который на меня таращит девичьи
глаза да тоненько вздыхает.
Валентинов отложил книгу, подняв на лоб очки, длинно посмотрел на мать,
а она в ответ на бесцеремонное разглядывание повела плечами и принялась
демонстративно громко и противно прихлебывать чай с блюдечка, держа его в
растопыренных пальцах. Она всегда передразнивала деревенскую манеру пить
чай, когда хотела позлить сына.
- Странно и даже весьма странно, мама! - выразительно сказал
Валентинов. - Твое отношение к Игорю Саввовичу... Твое отношение... По
крайней мере, нелояльно.
- Что?
- Нелояльно!
- Бог с тобой, Сергей, когда ты научишься разговаривать без
иностранщины! - Мать вздернула голову. - Валентиновы никогда не французили в
семейном кругу и не будут французить, а ты со своими этими... нелояльно!
Тьфу! Русское начало, иностранный кончик - вылитый япончик.. Не огорчай
меня, сын, попусту!
Валентинов обозлился и обиделся, но, просчитав про себя до десяти,
начал задумчиво разглядывать снятые очки, думая о том, что отношение матери,
сохранившей ум, наблюдательность и опасный юмор до глубокой старости, к
Игорю Саввовичу было странным. Он чувствовал, что мать ждет прихода
заместителя с таким же нетерпением, как и сам Валентинов, но при этом
отчего-то зло высмеивает каждый шаг, жест и слово Игоря Саввовича, как
только он покинет дом. Это было уже таким грубым нарушением фамильных
традиций, что Валентинов боялся сказать матери элементарное: "Мама, в нашем
доме за глаза о человеке..." Он вообще побаивался матери.
- Нехорошо, мама, некрасиво! - все же произнес Валентинов. - Попусту
злым стыдно быть, мама, ох, как стыдно!
- Ешьте, ешьте, ваше сиятельство, пироги простынут...
- Нехорошо, мама, нехорошо!
После завтрака Валентинов дважды обошел по собственной "прогулочной"
тропинке Воскресенскую гору, затем вернулся домой, чтобы заняться самым
приятным делом: писанием книги воспоминаний о развитии сплавного дела на
реке Оби, которая называлась, впрочем, "Моя вода" и начиналась фразой:
"Стояло лето, был август, но с тополей уже падали листья, и думалось, что