"Виль Липатов. Шестеро" - читать интересную книгу автора

Забросив лом на плечо, Свирин стал спускаться к реке, на лед, покрытый
глубоким снегом. Остановился, ногой прокопал в снегу небольшую ямку, звоном
отдался первый удар. Лом завяз, словно в мерзлой земле. С трудом вытащив
его, Свирин ударил еще раз и бил до тех пор, пока острие сантиметров на
десять не ушло в лед. Дальше бить не стал - лед толст, крепок. "Это хорошо,
это дело", - подумал он, успокаиваясь. Если в Кедровке, со дна которой било
много теплых ключей, лед лежит толстым покровом, беспокоиться нечего -
крепко лежит он на малых речушках, быстрых и прихотливых.
Веселым вернулся Свирин к трактористам:
- Крепкий лед, поехали!
Головная машина, качнувшись, встала лапами гусеницы на торосистую
поверхность реки, секунду помедлила на месте, точно раздумывая, двигаться ли
дальше, потом мигнула фарами, лязгнула металлом и медленно пошла вперед. Два
других трактора, присмиревшие, затихшие, косолапо расставив гусеницы, ждали.
Метр за метром движется вперед тяжелый трактор. В свете фар - грязное,
непонятное пятно. Свирин разглядывает его, подает трактор налево. Машина
послушно поворачивает, но на пути снова такое же грязно-серое нагромождение:
вздыбившийся торос. Видны обдутые ветром ледяные бока, загнувшаяся острая
верхушка.
- Давай прямо, - говорит Гулин. - Не обойти! Свирин качает головой: это
опасно!
- Надо искать обход, - говорит Свирин и выключает сцепление.
Проход между торосами слева, и трактор идет дальше, сделав небольшую
петлю. Противоположный-"берег уже близок; свет фар освещает стену тальника,
которая похожа на декорации, так неправдоподобно равны, подобраны деревья.
Потом Свирин три раза выключает и включает задний сигнальный фонарь.
Следующая машина спускается на лед, идет по проложенному следу. За ней
третья.
- Ну вот, перешли! - говорит Гулин, закручивая папироску. - А ты,
дурочка, боялась!
- Одну перешли, это верно, - охотно отвечает Свирин, - да вот беда: их
впереди еще пятнадцать...
Гулин смотрит на него, расширив глаза, и вдруг начинает оглушительно
смеяться, мотает головой:
- Неужели пятнадцать, начальник, да не может быть!
Смеется разными голосами - то тонким, то вдруг басом, и Свирин не
выдерживает: смеется тоже. Смеется он негромко и как-то неловко, а лицо
становится старым, некрасивым. Он не умеет смеяться. А Гулин все не может
остановиться и хохочет уже взахлеб, немного неровно и словно нарочно.
- Так, значит, пятнадцать, - повторяет он. - Ну, насмешил ты меня,
начальник. - И, бросив догоревшую папиросу, прикуривает другую.
Гулин и сам не знает того, что смех, торопливые затяжки крепким
табаком - нервная реакция на томительные секунды ожидания: не затрещит ли
лед под гусеницами, не вздохнет ли глухо река, раскрывая под трактором
холодную темень воды? Но чувствует Гулин - пальцы вздрагивают, и он прячет
руку, прижимает ее к коленке неосознанным движением.
- Пятнадцать, пятнадцать... - говорит задумчиво Свирин, застегивая
телогрейку и опуская уши шапки. - Утром пойдем через Улу-Гай.
Утром так утром! Гулин смотрит па часы, собирается спать. Под мерные
выхлопы, поскрипывание рессор он думает о пятнадцати речушках. Плывут мысли,